Грязные сказки

— Почему? — ошарашенная, она села обратно.

— У нас была простая интрижка, которая рано или поздно должна была закончиться, — он встал и, шмыгнув носом, посмотрел на нее.

— Прошу, не бросай меня в такой тяжелый момент…

— Прощай, — сухо отрезал он и ушел, захлопнув за собой дверь.

Закрыв ладонями лицо, Инна заплакала. Она громко рыдала. Конечно, ей было больно. Умер муж и бросил любовник. У нее началась истерика, и она разбила кружку с пеплом об стену. Затем кидала в разные стороны все, что попадалось под руку. Чайник, поднос, дорогой сервиз громко звенели, разбиваясь на мелкие осколки об пол. А я лежал, и мне было ее ничуть не жалко. Разгромив все на кухне, она успокоилась и, вытерев слезы с глаз, ушла в спальню…

Заранее до назначенного времени, как и обещали, позвонили с конторы ритуальных услуг и предупредили, что они приедут к двум часам. Кладбище находилось в десяти километрах езды, поэтому если не будет особых пробок, меня должны были привезти без опозданий. Церемония была назначена на три. Посмотрев на часы, Инна положила трубку и начала переодеваться.

Мужчины приехали вовремя. Это были те двое, которые вчера меня привезли. Один по-прежнему с сальными волосами, другой хмурый. Накрыв гроб крышкой, они вынесли его из квартиры. На этот раз они несли ровно и осторожно. Быть может потому, что Инна спускалась следом за ними. Погрузив меня в катафалк и захлопнув скрипучую дверь, они медленно поехали. Инна осталась ждать родственников, которые должны были за ней заехать. Как только уже достаточно далеко уехал катафалк, приехала машина за Инной.

Сверху над выкопанной ямой стояла странная металлическая конструкция с трубками, шестеренками и плетеными белыми лямками. Это был спусковой лифт для гроба. Под ножку опоры двое местных, уже не трезвых землекопа подпихивали ногами какую-то дощечку. Убедившись, что все стоит крепко, они погрузили гроб в этот лифт и открыли крышку. Могила была вырыта наспех, поэтому переговариваясь между собой, они беспокоились, что мой новомодный, как они сказали «буржуйский саркофаг», может и не влезть. Расширив стенки лопатами, махнув рукой, они ушли к себе в вагончик для сотрудников кладбища…

Постепенно народ приезжал на мои похороны. Первыми приехали родители с Инной. Затем сестра и брат. Александр — мой посмертный редактор — тоже пришел. Они встали в нескольких шагах от меня. Бывшие коллеги по работе, разные компаньоны и просто хорошие знакомые, узнавшие о моей скоропостижной смерти, тоже пришли. Народу собралось много.

Вот так покидаешь этот мир, не успев попрощаться со всеми, и ждешь, когда же тебя закопают. Присыплют холодной влажной землей. Только мучает страх, что после того, как разойдутся люди, в чьих сердцах ты пока живешь, возникнет неизвестность. Что там дальше? Перерождение? А может вечное скитание в мире живых? Может там целый клуб писателей, которые после смерти смотрят на живых, изучают их жизни и пишут про это романы?

— Можно начинать, — произнес мужчина в черном пиджаке.

И начали они выходить из толпы по одному, повернувшись лицом к другим и обращаясь к окружающим. Каждый старался сказать что-то хорошее про меня. Светлое и доброе. Некоторые вспоминали счастливые моменты из семейных ужинов и праздников. Мама рассказывала, каким хорошим я был сыном. Затем Инна произнесла короткую речь, назвав меня любящим и заботливым мужем. Затем она подошла ко мне и, прижавшись к бездыханному, уже синему лицу своей щекой, шепотом сказала: «Прости…Прости за все…». И заплакала она, не удержавшись от нахлынувших на нее чувств. Коллеги, напротив, держались строго, по-деловому, чуть опустив голову, с грустным видом прощались с их директором. Так продолжалось достаточно долго. Но вдруг пошел мелкий дождь. Все почти одновременно раскрыли свои зонты. Капли дождя звонко разбивались о раскрытые брезентовые купола зонтов. Меня накрыли крышкой. Больше я ничего не видел. Словно выключив ночью свет, я погрузился в темноту. Слышен был лишь шум опускающегося лифта и приглушенный разговор окружающих…

Я просыпаюсь и оглядываю знакомую серую палату. Как всегда нас будят в семь утра. Такие распорядки в лечебнице. Жизнь от звонка до звонка. Я уже знаю, что через несколько минут придет сестра и принесет таблетки. После меня должны покормить. Приходя в себя, от столь реалистичного сна, я вижу как скрипучую дверь открывает санитар. Этот бугай сегодня опять не в духе. Рядом с ним стоит наша медсестра. Подол ее халата выпачкан в овсяную кашу. Мой сосед опять отказался мирно есть.

— Выпей таблетки и вставай. Нам надо идти, — злобно прокомандовал бугай.

— Куда? — глотаю я красную горькую пилюлю и жалобно смотрю медсестре в глаза.

— На беседу. Сегодня ты познакомишься с новым доктором, — хватает он меня за плечо и толкая выводит в коридор…

* * *

Послесловие

— Сереж, ты знаешь, уже весьма неплохо, — говорит Инесса перелистывая мою распечатанную рукопись, — довольно добротные истории. Главврач мне понравился. Очень яркий персонаж. Атмосфера психиатрической больницы чувствуется. От похорон у меня прямо мурашки по спине. Но мы не можем напечатать эти рассказы. Я как главный редактор вижу множество огрехов. Местами сильно провисает сюжет. Много спорных конфликтных ситуаций. Да и что-то похожее уже было.

— Опять переделывать? — с тяжелым вздохом, расстраиваюсь я. — Мне кажется все уже достаточно отшлифовано.

— Я конечно понимаю, что ты уже довольно известный писатель. У тебя своя аудитория, — она вертит в руках желтый карандаш, — но боюсь что на этот раз, все, что ты мне показал, не стоит и бумажного фантика. Пустая трата времени! Зачем ты вообще все это писал?

— Ну как… — теряюсь я. — Мне кажется весьма интересные истории получились.

— Вот у нас в редакции есть такая поговорка, что когда кажется, сходи поставь в церкви свечку, — недовольно качает она головой. — Ты молодой, талантливый и не глупый. Должен понимать, что сейчас это не в моде. Ты темы какие-то такие затрагиваешь, к которым все уже привыкли.

— Но…

— Еще разная стилистика рассказов портит всю картину, — продолжает сурово меня критиковать. — Зачем эти закосы под других писателей? Рассказ про Париж например. Ты что, Джордж Оруэлл? К тому же ты пишешь то от первого лица, то от третьего. Так же и время. К чему эти эксперименты? Ты определись, как тебе лучше писать? В прошедшем или настоящем. Ты вот знаешь, сколько каждый день присылают рукописей? А сколько публикуется? Нет? Вот смотри, — она поворачивает ноутбук, где открыта папка с пришедшими файлами. Щелкнув на папке, высвечивается чисто 243. — И это только за неделю! А вот сколько мы публикуем в месяц, — она открывает почтовый агент, где в разделе отосланные файлы к печати горит цифра 10.

— Ну не хочешь, не публикуй, — закипаю я, подавляя желание смачно плюнуть ей в лицо. — Найду другого издателя.

— Ладно, ты успокойся, — говорит она. — Думаю, если нам удастся тщательнее поработать над некоторыми моментами, сборник все же удастся издать.

— Я слушаю, — насупившись, я смотрю на нее.

— Прежде закрой дверь, — неожиданно говорит она, изменившись в тоне. — Не хочу, чтобы нам помешали.

— Ок, — протягиваю я, вставая. Подойдя к двери, я со щелчком поворачиваю собачку на замке и возвращаюсь в уютное кресло.

— Ты знаешь, я женщина молодая, — улыбаюсь я, понимая к чему она клонит. Интересно, сколько же ей? Тридцать? Сорок? Под толстым слоем косметики и автозагара весьма сложно определить, — и одинокая. А ты довольно симпатичный мужчина.

— Хм… — кашляю я в кулак. Я слышал, что она безумная нимфоманка. Все как в мире шоу-бизнеса.

— Недавно я прочитала твой рассказ «Удушье», — отведя взгляд на окно, продолжает она. — Честно, мне уже который день не дает покоя сюжет. Вернее сама мысль.