Гуд бай, стервоза!

Стэнфорд

Выскользнув через входную дверь обратно на улицу, я с минуту постоял неподвижно на ступеньках кирпичного дома, оглядывая Восемьдесят пятую улицу. Она была пустынна, вокруг ни души. Кроме музыки, доносившейся из дома, не было слышно ни единого звука, так что я мог ощущать биение своего сердца и собственное дыхание.

Какой-то зверек шмыгнул поперек улицы — крыса, подумал я — и исчез среди мусорных баков.

В конце концов, я спустился вниз по ступенькам, стараясь, по возможности, ступать как можно тише. Тех парней, что следовали за нами раньше, не было видно, a «BMW» стояла там же, где я ее припарковал, — напротив пожарного гидранта. Я вовсе не был уверен, что мне удастся снова завести двигатель. На самом деле, я видел, как это сделала Гоби и, что бы я ей там ни говорил, возможно, мне удастся повторить этот трюк. Странно и даже нелепо — но как только я подумал о Гоби, мысли вдруг остановились, и я больше не мог думать ни о чем другом.

Я забрался в «BMW», открыл водительскую дверь, опустился на сиденье и полез под руль. Отвертки, которую я вытащил из зажигания, нигде не было видно.

Я взглянул на сумку Гоби, брошенную на пассажирском сиденье, словно третий пассажир, который всю ночь нас сопровождает. Я полез в сумку, мои руки наткнулись на стопку одежды и коробки с патронами, потом я нащупал два ножа, кожаную кобуру и светлый желто-коричневый конверт.

Я взял конверт и открыл его.

Прямо мне на колени из конверта выпала фотография.

Я поднял ее и посмотрел.

Фотография была старая, поблекшая, с полосами посередине — такими, будто ее много раз сворачивали пополам и разворачивали снова, засовывая на дно чемоданов или запихивая в карманы. На фотографии были две маленькие девочки в длинных темных платьях, они стояли рядом с деревом, напротив скромного одноэтажного дома. Судя по всему, им было лет шесть-семь лет, а небо позади них было какого-то необыкновенного оттенка — серо-зеленое.

У обеих девочек волосы спереди были строго заколоты на невидимки — так же, как закалывала их Гоби в те дни, когда притворялась студенткой в Аппер Тейлор. Одна из девочек сжимала в руках куклу, другая держала на руках маленького, немного встревоженного на вид котенка, и его хвост свисал через ее локоть. На полянке перед ними стоял небольшой круглый столик, на нем — чашки, блюдца, ложки, салфетки и заварочный чайник. Обе девочки смущенно улыбались, как будто тот, кто фотографировал, прервал их в самый разгар любимой игры.

Подсознательно я понял то, что инстинкт уже давно подсказывал: одна из девочек была Гоби, а другая была так на нее похожа, что, возможно, они были близнецами. Не могу сказать точно, как я определил, которая из них Гоби; что-то в улыбке, какая-то смешинка в уголках глаз — то, чего не было у другой, более серьезной девочки.

Я поднес фотографию прямо к глазам, рассматривая ее так и эдак.

У обеих девочек на шее были цепочки с кулонами.

Половинками одного сердца.

«Я — Смерть».

И именно в этот миг с заднего сиденья машины поднялись два человека.

— Добрый вечер, дорогуша, — сказал парень с татуировкой в виде слезы под глазом. Он распахнул пиджак, и в руке у него появился короткоствольный пистолет. Все это произошло так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел — он выбросил руку вперед и двинул мне рукояткой по переносице. Я почувствовал, что теряю сознание, и следующий удар отправил меня в забытье.

25

Где вы видите себя через десять лет?

Рутгерс

Меня разбудил звук капель, непрекращающийся, разлетающийся эхом где-то под землей.

Следом за ним сразу пришла боль.

Она пронзала мой нос. Я не мог дышать. Носоглотка и горло горели, забитые комьями запекшейся крови. Мне было не продохнуть. Боль растекалась по всему лицу, спускалась вниз по шее, перетекая в руки до самых запястий.

Руки были связаны у меня за спиной. Я осторожно повернул голову и увидел, что я сижу на металлическом складном стуле, в каком-то тускло освещенном подвале промышленного здания. Хотя я не видел ничего дальше двадцати ярдов, в каком бы направлении ни смотрел, я все же различил смутные очертания старых труб и неработающих осветительных приборов где-то под потолком. Звук капающей воды доносился откуда-то снизу — видимо, там подтекала труба. Было холодно, сыро… Пространство вокруг казалось бесконечным, а где-то вдалеке оно переходило в какие-то еще, подобные этому гулкие подвалы с углублений и нишами. С потолка свисали жуткие цепи, оборванные веревки, прикрепленные наверху к трубам. На некоторых цепях еще сохранились и покачивались крюки — такие, на которых подвешивают мясо.

Вдруг я услышал шорох и обернулся.

В двадцати футах от меня, у серой непроницаемой стены, прямо напротив меня, привязанная к собственному стулу, сидела Гоби.

Что бы те двое парней ни сделали со мной, с ней они обошлись значительно хуже: губы ее были разбиты в кровь и распухли: правый глаз заплыл — была видна лишь тонкая полоска со зрачком, который поблескивал в темноте, а стало быть, Гоби была в сознании. Длинный тонкий порез рассекал ее левую щеку вниз до самого подбородка, а когда она открыла рот, я увидел, что один из ее передних зубов выбит. Она смотрела куда-то вниз, бормоча что-то непонятное.

— Гоби? — позвал я.

Она не ответила.

— Гоби!

Она слегка повернула голову и посмотрела на меня единственным нормальным глазом.

— Где мы? — спросил я.

Она склонила голову к плечу, прислушиваясь. Откуда-то сверху послышались тихие голоса и шаги, которые то замолкали, то возобновлялись.

— Куда эти сволочи затащили нас?

— Шшш. — Она мотнула головой, призывая к молчанию.

Шаги у нас над головой послышались вновь, и я уловил еще один голос, женский, но не различил ни слова. От боли я дышал все чаще, в основном через нос, со свистом. Я постарался вспомнить в деталях, что произошло после того, как парень с татуировкой двинул меня по лицу рукояткой пистолета, но все, что я мог вспомнить, было подернуто кровавой дымкой. Помню, я умолял их о пощаде, кем бы они ни были; помню звук их смеха, становящийся все тише.

Теперь мои глаза почти полностью привыкли к темноте.

И вот тогда я увидел клетки.

Они были похожи на те, в которых перевозят больших собак, только прутья у них были толще, а замки висели открытыми на своих петлях. Те клетки, которые я видел со своего места, были пусты; их пол устилали старые газеты и еще какой-то, мусор, по-видимому, служивший когда-то ковриками. Это напомнило мне операцию русских в Бруклине, и я подумал: интересно, не закончится ли наша жизнь как раз в таких клетках?

— Они рассчитаны на четырех человек, — прошептала Гоби.

— Что?

— Эти клетки.

Я уставился на нее.

— В этих клетках что, людей держат? Гоби приподняла голову, указывая подбородком на приглушенные голоса и шаги над нашими головами. Потом послышался звук, словно кто-то скинул несколько тяжелых бревен вниз по ступеням, и минуту спустя стены осветил яркий направленный свет фонаря — овальное пятно заскользило по полу, по клеткам; по стенам запрыгали призрачные тени, отбрасываемые непонятными объектами — вот голова волка, вот зубья медвежьего капкана, а вон хищники… Вдруг тени все разом исчезли, остался лишь свет фонаря. Шаги замедлились и приблизились; позади яркого фонаря показался человек. Он встал напротив, спиной ко мне, и направил свет прямо в лицо Гоби. На нем было длинное потертое пальто, спускающееся почти до пола, а на шее замотан такой огромный шарф, что я видел лишь широкий затылок его почти лысой головы. Волосы были подобны щетине на свином рыле.

— Гоби Закзаускас, — сказал он с ужасным акцентом, видимо, западноевропейским, или русским, или тем и другим. Я увидел, что в руке он держит что-то типа идентификационной карты. — Это ты?

Она кивнула и пробормотала в ответ что-то по-литовски.

— Эти документы — подделка, — сказал человек в пальто. — Как тебя зовут на самом деле?

— Татьяна Казлаускени.

— Я спрашиваю еще раз, как тебя зовут на самом деле?

— Амелия Эргарт.

— Ах ты лживая свинья, — сказал человек. — Думаешь, все это шуточки?