Гулливер у арийцев. Единственный и гестапо

— Хорошо.

И старик, потирая руки, посмотрел на меня, ища сочувствия. У него при этом по бороде стекала струйка слюны. Я сделал вид, что отношусь равнодушно к этому сообщению, однако почувствовал, что у меня гора свалилась с плеч. В то же время я понял, в какой опасности я бы находился, если бы женщины, видевшие, как полетел с обрыва этот проклятый Энгельберт, заметили меня. В этом случае я и Угольф могли бы считать себя погибшими. Несомненно, что моя болезнь и последующая слабость также должны были укрепить мое алиби. Все это, вместе взятое, меня совершенно успокоило.

Я, однако, сильно ошибался, полагая, что гибель Энгельберта не будет иметь для меня никаких последствий. Вечером того же дня раздался пронзительный звук рога, и Зигфрид, уже лежавший на своей шкуре, вскочил и в сопровождении обоих младших вождей, его охранявших, куда–то поспешил. Я, откровенно говоря, не думал, что эта тревога могла иметь какое–либо отношение ко мне, и объяснял ее исключительно борьбой, шедшей среди вождей.

Зигфрид вернулся очень поздно и выглядел крайне расстроенным.

— Слушай, чужеземец, — сказал он, разбудив меня, —Герман и Иозеф говорят, что ты был вчера на горе испытуемых и что ты навел безумие на Энгельберта. Они дальше говорят, что у тебя дурной глаз и что ты поэтому можешь перепортить много народу. Они хотят тебя казнить или обесплодить, так как у бесплодных рабов никогда не бывает дурного глаза. Завтра жрец Вотана установит — дурной ли у тебя глаз или хороший. Это все, чего я мог добиться.

Я почувствовал, что теряю самообладание. Зигфрид прочел у меня на лице волнение и, видимо, был очень доволен. Насладившись моим беспокойством, он, наконец, сказал:

— Успокойся, чужеземец, жрец Вотана — мой друг и участвует в моем «движении». Этого, правда, никто не знает. Он, конечно, скажет, что у тебя хороший глаз. Ты только смотри: не делай глупостей. Откровенно говоря, я думаю, что Энгельберт свернул себе шею не без твоей помощи.

Зигфрид похлопал меня по плечу, лег и вскоре захрапел.

Как и следовало ожидать, я не мог заснуть и беспрерывно ворочался на своей подстилке, так как чувствовал, что, несмотря на все заверения Зигфрида, мне угрожает непосредственная опасность. Кроме того, я полагал, что предстоящая завтра процедура будет носить унизительный для меня характер. Мне очень не улыбалась перспектива вновь предстать в качестве подсудимого на великом судилище.

Весь следующий день я провел в тревоге. Часа за два до заката солнца перед пещерой появились двое младших вождей, заставили меня стать между ними, обнажили мечи и тронулись в путь. На площади великого судилища уже сидели арийские вожди, только трон вождя стоял пустым. Зигфргид, однако, стоял у трона, опираясь на него рукой. Вскоре раздался звук рога, все прокричали «хайль», протянули руки, и воцарилось молчание.

Зигфрид начал:

— Братья–вожди, пред вами стоит чужеземец, упавший с неба, которого мы недавно судили. Говорят, что у него дурной глаз, наведший безумие на нашего дорогого Энгельберта, отправившегося в Валгаллу, где ему приготовлено почетное место. Закон говорит, что всякий, у кого дурной глаз, должен быть казнен или обеспложен. Мы обязаны выполнить закон, но для этого следует проверить, действительно ли дурной глаз у чужеземца. Что скажешь ты, друг великого Вотана?

«Другом Вотана» оказался небольшого роста старик с редкой бороденкой и почти лысым черепом. Он все же носил металлическое кольцо, которое за отсутствием волос часто спадало ему на переносицу, и он вынужден был постоянно его поправлять. У него были желтые костлявые руки с невероятно длинными когтями, к тому же неописуемо грязными. Рядом с ним стоял небольшой мешок, на котором был изображен знак свастики. Гнусавым пронзительным голосом «друг Вотана» завопил:

— Братья–вожди, закон требует двух испытаний, да будет исполнена воля богов. Затем он вынул из мешка черную птицу, в которой я узнал ворона, и сказал:

— Если священный ворон сядет на плечо чужеземца, это будет значить, что у него дурной глаз, так как черное идет к черному.

Старик подбросил ворона вверх, тот сделал небольшой круг и вернулся к старику, который с таинственным лицом сказал:

— Приступим ко второму испытанию.

При этом «друг Вотана» вытащил из мешка небольшую корзину, из которой выползла змея темно–желтого цвета, со странным узором на спине, напоминавшим местами знак свастики.

— Если священная змея, благословенная богом Одином, подползет к ногам чужеземца и вокруг них обовьется, — значит, у него дурной глаз.

Отвратительная змея сначала свернулась кольцами, потом поползла по направлению к моим ногам, затем, однако, вернулась и поползла обратно в корзину.

Старик поднял руки и завопил:

— Испытания, которых требует закон, говорят, что у чужеземца хороший глаз.

После этого старик опустил ворону и корзину со змеей в мешок и, видимо, готовился уйти со сцены. Не успел он, однако, договорить своих слов, как поднялся неописуемый шум и рев. Особенно отличился Герман, который закричал:

— Старый мошенник, твои ворона и змея делают то, что ты им прикажешь. Чужеземцу надо отрубить голову.

Тогда во весь рост встал Зигфрид и, подняв руки вверх, в позе библейского пророка, проклинающего нечестивых, провозгласил:

— Грязные собаки, вы посмели оскорбить бога Вотана, да поразит вас его меч. Я требую голову Германа, не верующего в священных животных.

Вожди разделились на две группы и, видимо, готовились к столкновению. Многие держали руки на рукоятке меча. Зигфрид, учтя неблагоприятное для него соотношение сил, опять влез в центр свастики и закричал:

— Бог Вотан сам накажет своих врагов, горе им!

После этого судилище закончилось, и я понял, что свободен.

После этого события наступило тоскливое для меня время. Временами я терял надежду на спасение и чувствовал, что погружаюсь в состояние полной апатии. Я с большим трудом заставлял себя купаться в море и принимать пищу. Правда, такого рода состояние продолжалось у меня недолго, и я принуждал себя смотреть более оптимистически на будущее.

Я забыл отметить, что члены правящей касты арийцев уделяли очень много внимания военным упражнениям: почти каждое утро десять–пятнадцать младших вождей маршировали по площади судилища и но берегу, рубили мечом прутья, секли плетью мешки с песком, либо провинившихся рабов. Даже на горе испытуемых подростки и юноши, предназначенные в будущем стать младшими вождями, маршировали по тропинкам и пели примитивную песню с припевом: «Хайль, хайль, тра–тра–тра». Раз один из этих молодых людей напал на меня из–за угла и едва не разбил мне череп.

В течение более двух месяцев я влачил жалкое существование пленника. Только раз я спустился с Зигфридом к морю наблюдать за ловлей рыбы. Вследствие отсутствия лодок рыба на острове ловилась самыми примитивными способами: удочками, снабженными крючками, сделанными из рыбьих костей, и небольшими сетями, прикрепленными к палкам.

Широко применялось также выкапывание ям на берегу моря перед приливом. Когда вода спадала, прибегали рабы и извлекали из ям оставшуюся там рыбу: они при этом отчаянно толкались и давили друг друга, так как всякий раб, приносивший меньше десяти рыб, подвергался порке.