Гумилёв сын Гумилёва

Если вы не первый год занимаетесь наукой, то всегда обращаете внимание не только на текст, но и на ссылки. В Средние века схоласты переняли у арабов прогрессивную научную методику: ссылаться на источники (тогда – на Библию и Аристотеля) и на сочинения предшественников. Ссылки могут очень многое рассказать об авторе книги. Если книга посвящена, допустим, гражданской войне в Испании, а ссылки все сплошь русскоязычные – плохо. Автор только переписывал чужие книги и пересказывал своими словами чужие мысли, а испанского языка он, может быть, и не знает.

Откроем наугад книгу Бромлея «Этно-социальные процессы: теория, история, современность». Так, страница 146. Под текстом две ссылки: 1. на Программу Коммунистической партии Советского Союза: Новая редакция. М., 1986. С. 43; 2. на «Политический доклад», сделанный Генеральным секретарем Коммунистической партии Советского Союза М.С.Горбачевым от имени Центрального Комитета партии и обращенный к XXVII съезду КПСС.

Не будем упрощать. В монографии Бромлея много ссылок на серьезные исследования, на дельные книги и статьи отечественных этнографов, западных этнологов и антропологов. Но изобилие «марксистских» ссылок все-таки бросается в глаза. А ведь это не какой-нибудь мрачный 1937-й или сумрачный 1947-й, это 1987-й. Еще год назад провозглашена гласность, то есть свобода слова. Литературные журналы печатают «Котлован» Андрея Платонова и «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова, а здесь такое марксистское благолепие.

Одна из глав книги Бромлея называется «Гуманизм ленинской национальной политики». Но чуткий к духу эпохи ученый успел накатать и более современные главы: «Конституция многонациональной державы и некоторые вопросы управления межнациональными отношениями» и даже «Этнические аспекты прав человека и этнография». Вот так, и Ленину место нашлось, и правам человека.

Впрочем, занятная деталь: на доклады Горбачева (если кто помнит это пустозвонство) Бромлей ссылается почти так же часто, как на Ленина. В этом весь Бромлей. Убежден, что в наши дни Юлиан Владимирович выиграл бы немало грантов на тему «Воспитание толерантности в мультикультурном обществе» или «Противодействие ксенофобии и экстремизму». Не дожил. [49]

49

В дискуссиях семидесятых-восьмидесятых годов позиции Гумилева и его оппонентов – Бромлея, Козлова, Чистова и Машбица – казались непримиримыми. Между тем для современного европейского исследователя все они одного поля ягоды, хотя бы потому, что считали этнос реальным явлением. На Западе такой взгляд становился все более одиозным. Поэтому Марлен Ларюэль, лучший европейский знаток теории Гумилева, пишет: «Гумилева вполне можно считать носителем этницистских и натуралистских концепций, полностью вписывающихся в традицию советской этнологии».

Но традиция советской этнологии – слишком широкое понятие, речь ведь о взглядах десятков докторов и кандидатов наук. Попробуем сузить предмет до обозримых размеров. Статья в энциклопедии – это квинтэссенция научной мысли, это самое бесспорное, выведенное годами исследований определение. И в статье об этносе в Большой советской энциклопедии находим такие строки:

«Сформировавшаяся Э[тническая]. О[бщность], выступает как социальный организм, самовоспроизводящийся путем преимущественно этнически однородных браков и передачи новому поколению языка, культуры, традиций, этнической ориентации и т. д.».

Как это похоже на этническую традицию Гумилева! А ведь эту статью написал Виктор Иванович Козлов, тот самый Козлов, последовательный и неутомимый противник Гумилева. Значит, теория Гумилева была не так уж далека от основного русла отечественной научной мысли, так что полемика Гумилев – Козлов и, особенно, Бромлей – Гумилев могла бы закончиться компромиссом. Но она закончилась трагедией.

В семидесятые и в первой половине восьмидесятых Бромлей, директор института и академик, входивший в редколлегии нескольких научных журналов, мог весьма серьезно осложнить жизнь Гумилева. Но во второй половине восьмидесятых всё переменилось. Статьи Гумилева вновь стали печатать, одна за другой выходили его книги, Гумилев начал появляться на телевидении. Интервью у него спешили взять корреспонденты центральных газет, и Лев Николаевич получил в свои руки оружие, которое прежде использовали против него. 24 мая 1990 года газета «Московская правда» напечатала интервью Гумилева, где он довольно резко отозвался о своем оппоненте-академике. По словам Гумилева, из-за несостоятельности теоретических воззрений Бромлея на этнос ученые не сумели вовремя предсказать межэтнические конфликты времен перестройки: «…началась резня, которой по теории быть не должно». Хотя Гумилев несколько упрощал теорию Бромлея, в целом критика была справедливой и очень острой.

Институт этнографии двадцать три года под руководством Бромлея занимался исследованиями этнических процессов и тем не менее не предвидел подъема национализма, который уже в 1990 году поставил страну на грань развала (это был год «парада суверенитетов»). Правда, однажды перед очередным партийным съездом Бромлей подготовил для ЦК КПСС «записку» о национальных проблемах, но прежде показал ее вице-президенту Академии наук П.Н.Федосееву, который и похоронил эту записку в своем сейфе. Но ведь сам Бромлей еще с 1969 года был председателем Научного совета по национальным проблемам при секции общественных наук Президиума АН СССР. Он мог обойтись и без посредников. У Юлиана Владимировича было достаточно влияния и связей, чтобы обратиться в ЦК или прямо к руководству Политбюро и КГБ, поскольку речь шла о безопасности страны, о ее будущем, о жизни десятков тысяч людей, которые погибнут в межнациональных войнах недалекого будущего. И не главному ли теоретику этнографии следовало предвидеть эти войны? Не предотвратить, в предотвращение не верил и Гумилев, но предвидеть, подготовиться: «Если бы жители Помпеи знали о предстоящей вспышке Везувия, они бы не стали дожидаться гибели, а просто ушли».

Обойденный военными наградами, Бромлей получал за свое директорство государственные ордена и престижные премии, но национальная политика СССР была, что ни говори, провалена. Жители нашей Помпеи не получили предупреждения.

Бромлею газета с интервью Гумилева попала в руки если не 24, то 25 или 26 мая 1990-го. Он лежал в больнице Академии наук и обсуждал с академиком Ю.А.Поляковым свои перспективы. Пост директора института Бромлей оставил в 1989-м, став «почетным директором», но собирался, подлечившись, трудиться в системе Академии наук. Интервью Гумилева «настолько взволновало уже серьезно больного ученого, что его состояние заметно ухудшилось, и в беседах с Ю.А.Поляковым он уже не затрагивал своих планов на будущее». Через несколько дней у Бромлея случился инфаркт, и 4 июня 1990 года его не стало.

ИЗ-ПОД ГЛЫБ

Но вернемся на несколько лет назад, когда в стране только-только начиналась перестройка, а книги Льва Гумилева еще лежали в ящике письменного стола. В те годы историческая наука, зачищенная от вольнодумия и вольнодумцев, заметно отставала от литературы. Как будто на часах историков был не 1985-1986-й, а 1975-й. Неслучайно «Капитаны» и «Жираф» пришли к читателю раньше «Древней Руси» и «Географии этноса в исторический период».

В 1986-м начали печатать стихи Николая Гумилева. Правда, и прежде отдельные стихотворения проникали на страницы хрестоматий, а имя Николая Степановича было известно даже читателям Большой советской энциклопедии: «…русский поэт… принимал участие в работе издательства "Всемирная литерату ра", вел занятия в поэтических студиях. Особенности поэзии Г. — чеканность ритмов, красочность, гордая приподнятость тона. Недостатки его поэзии – экзотичность, уход от современности, культ силы, восхваление волевого начала. Г. не принял революции, оказался причастным к контрреволюционному заговору и в числе его участников был расстрелян».

И вдруг в апреле 1986-го к столетнему юбилею Николая Гумилева стихи этого «контрреволюционера» появились сразу в двух многотиражных изданиях – «Литературной России» и «Огоньке».

Публикация в «Огоньке» готовилась сотрудниками как целая спецоперация. В первой половине восьмидесятых, еще при Анатолии Софронове, вполне советском и даже одиозно-советском редакторе, в «Огоньке» печатали стихи Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, но Гумилев оставался в лучшем случае «хорошим контрреволюционным поэтом». Напечатать его стихи в журнале, одновременно популярном и официозном, — решение политическое. К счастью для читателей Николая Гумилева, его юбилей пришелся на редакционное междуцарствие. Время убежденного коммуниста Софронова кончилось, а эпоха Коротича, осторожного царедворца, который, кажется, шагу не делал, не посоветовавшись со своим патроном – секретарем ЦК Александром Яковлевым, еще не началась.

Впрочем, без Яковлева обойтись все равно не могли. Чтобы заручиться поддержкой ЦК, пришлось прибегнуть к тяжелой артиллерии: составить письмо от имени деятелей культуры. Первым откликнулся академик Лихачев. Помимо Лихачева письмо подписали академик Петрянов-Соколов, лауреат Ленинской премии, главный редактор журнала «Химия и жизнь» и председатель Всесоюзного общества книголюбов, писатели Валентин Распутин и Евгений Евтушенко (оба находились тогда на вершине своего успеха). Подписали письмо и Вениамин Каверин, популярнейший прозаик, на книгах которого были воспитаны миллионы советских читателей, и художник Илья Глазунов, знаменитый и фантастически успешный, и, наконец, лауреат Государственной премии, издатель и литературовед Илья Зильберштейн.

Организационную работу провели сотрудники журнала. Ради подписи Валентина Распутина корреспондент «Огонька» Феликс Медведев специально прилетел в Иркутск, получил подпись и тут же улетел.

Александр Яковлев не решился отказать таким солидным людям, и редакция «Огонька» получила вельможное согласие на публикацию. А могла ведь и не получить. Когда «Огонек», уже при Коротиче, попытается напечатать ахматовский «Реквием», Яковлев своего согласия не даст, Коротич не станет спорить, а «Реквием» напечатает либеральный «Октябрь», уже не советуясь ни с Яковлевым, ни с Горбачевым.

16 апреля 1986 года вышел очередной номер «Огонька», с Лениным на обложке (праздновалась 116-я ленинская годовщина) и еще тремя портретами Ильича – в самом сердце журнала, где обычно печатали репродукции великих, талантливых или просто модных художников. В глубине журнала притаился и Гумилев. Публикация не такая уж и большая – с двадцать шестой по двадцать восьмую страницу, при этом часть одной страницы заняла вступительная заметка Владимира Енишерлова, часть другой – фотография Гумилева, сделанная в 1921 году Наппельбаумом. На двадцать восьмой странице верстальщик «Огонька» умудрился разместить три стихотворения, хотя часть страницы занял некролог Валентину Катаеву, а часть – фотографии хоккейных тренеров: в разгаре был очередной чемпионат мира.