Гумилёв сын Гумилёва

Гумилев решил, что русский народ, а вместе с ним и весь российский суперэтнос вышел из фазы надлома. Началась инерционная фаза этногенеза, сравнительно благоприятная для развития экономики, науки, искусства, культуры. Гумилеву казалось, будто он успел увидеть на своем веку конец этой фазы и начало нового времени, для России и русских – времени спокойного, благополучного, счастливого: «Вспомните, я первым назвал появление у нас в Питере нового Августа и его императрицы – Горбачевых. <…> История этногенеза постучалась в наши заколоченные окна, и я постарался открыть истории дверь. Я видел в 85 году в телевизоре нормальное лицо говорящего человека, и я понял, что спазм в этногенезе заканчивается, что я вижу Обывателя в высоком значении слова, мне стало ясно: наступает этнический плавный переход в покой. <…> Наступает инерционная фаза…»

Лев Николаевич вообще был оптимистом. Между тем именно Лев Гумилев предсказал распад Советского Союза: «Я же вам сказал еще в 72 году, что русская империя начнет разлагаться, разламываться, правильно по краям суперэтносов».

Правда, я много раз слышал, как ученые хвастались сбывшимися прогнозами, хотя не было никаких доказательств, что они когда-то делали эти прогнозы. Историки и востоковеды сетуют, что руководство СССР в 1979-м, перед вводом войск в Афганистан, не посоветовалось с ними, с такими умными, уж они бы подсказали правильное решение, спасли бы Советскую страну. Но вот беда: все прогнозы сделаны post factum, спустя много лет после исторического решения Политбюро. Это все равно, как предсказывать результат футбольного матча, досмотрев его до конца. А что все эти мудрецы думали в 1979-м, никто не знает. Но случай Гумилева совершенно иной, ведь его слова подтверждаются независимым источником.

Из воспоминаний Ольги Тимофеевой, в 1972-м посещавшей лекции Гумилева на географическом факультете ЛГУ: «Однажды, говоря о расцвете и гибели могучей древней империи, он объяснил, что в течение нескольких столетий, благодаря таланту полководцев, отлично обученной и прекрасно вооруженной армии, одна страна сумела завоевать и подчинить себе много других стран, населенных чуждыми по языку и обычаям народами. Порабощенные народы из страха быть поголовно истребленными внешне выражали верноподданнические настроения по отношению к завоевателям, а втайне копили ненависть и мечтали о свободе. И как только власть в стране-завоевателе ослабевала, подневольные народы восставали, обретали свободу, и огромная империя разваливалась на куски. Гумилев, подробно и красочно об этом рассказавший, неожиданно задал слушателям вопрос: "А не существуют ли в наше время такие сверхдержавы, которые со временем неизбежно развалятся?" <…> Никто на вопрос не ответил: то ли не поняли, то ли испугались».

Между тем в своих интервью 1988-1989 годов Гумилев смотрел на будущее страны как будто оптимистично. Когда его спрашивали, как же быть с межнациональными конфликтами, Гумилев отвечал так, как, наверное, ответил бы каждый второй интеллигент: надо уважать чужие обычаи и нравы, не навязывать своих, не обижать национальные меньшинства, тогда всё как-нибудь устроится. Не нужно быть Львом Гумилевым, чтобы повторять такие банальности. Но, может быть, все это говорит лишь о том, что у Гумилева тогда не было ясных представлений о задачах национальной политики? Гумилев же не раз подчеркивал, что он ученый, его дело – понять, что происходит, и объяснить это людям, а принимать решения должны другие. А может быть, Гумилев не всегда был откровенен с журналистами. Он ведь понимал, что его слова станут известны миллионам, а зачем, если распад страны все равно неизбежен? Смертельно больному не всегда нужно знать правду. Сам Гумилев, предсказывав распад в 1972-м, повторил свой прогноз в 1986-м. А в декабре 1990-го в интервью «Ленинградской правде» он то ли проговорился, то ли прямо заявил: «Не нужно исходить из мифологических представлений о сути этнических процессов и строить в соответствии с этим практическую политику. Не нужно заставлять всех жить вместе. Лучше жить порознь, зато в мире». Когда опешивший корреспондент уточнил: «Выходит, распад Союза – благо для его народов?» – Лев Николаевич постарался его успокоить: «Отнюдь нет. Говоря "порознь", имею в виду не государственное устройство. Оно может быть любым, и от этого мало что зависит».

РОССИЙСКИЙ СУПЕРЭТНОС И СРЕДНЯЯ АЗИЯ

В распаде СССР не все вписывалось в картину, нарисованную Гумилевым. Он считал, что империя начнет распадаться «по краям суперэтносов». Значит, верил, что хотя бы часть союзных республик останется с Россией. К российскому (евразийскому) суперэтносу Гумилев причислял не только русских и украинцев, но и казанских татар, казахов, киргизов, узбеков и др. В качестве неопровержимого доказательства он приводил свой лагерный опыт: вместе с русскими и восточными украинцами обедали вместе казахи, татары, башкиры, хакасы, зато прибалты и даже западные украинцы держались особняком. Но все-таки очень давние этнографические заметки одного крайне субъективного наблюдателя вряд ли можно считать надежным доказательством. Видимо, евразийские убеждения, точнее, бескорыстная любовь к татарам и казахам мешали Гумилеву провести трезвый научный анализ, опираясь на свою же собственную теорию этногенеза.

Между тем события в стране вписывались в теорию этногенеза, но совершенно опровергали евразийство. Первый межнациональный конфликт произошел не в Прибалтике и даже не в Нагорном Карабахе, а в Якутии. Молодежная ссора на катке переросла в трехдневную драку между русскими и якутами. Затем студенты-якуты пошли на демонстрацию под лозунгами «Якутия для якутов» и «Долой русских», избили русского милиционера и призывали разгромить здание республиканского МВД. При этом в шовинизме демонстранты обвиняли именно русских и припоминали им завоевание Якутии. Следующий конфликт случился в Казахстане, который современные сторонники Гумилева считают цитаделью евразийства.

Со сталинских времен во всех союзных республиках сложилась традиция: на пост Первого секретаря республиканской компартии ставить только национальные кадры. Так интернационализм, а часто и хозяйственная целесообразность приносились в жертву национализму. И оказалось, что не зря.

Казахстаном с хрущевских времен управлял Динмухамед Кунаев. Он Горбачеву не нравился – человек прошлого, — и Михаил Сергеевич решил его отправить на пенсию, о чем предупредил самого Кунаева. Тот подчинился партийной дисциплине, но подготовил для Горбачева ловушку, в которую тот и угодил. Кунаев сказал Горбачеву, слабо разбиравшемуся в казахских национальных кадрах, что сейчас среди казахов нет достойного кандидата на столь высокий пост, и посоветовал назначить кого-нибудь из русских. Выбор пал на опытного хозяйственника Геннадия Колбина. Как только стало известно о кадровых перестановках, в Алма-Ате вспыхнули волнения. На центральной площади им. Брежнева под лозунгом «Каждому народу – своего вождя» собралась толпа, которая быстро вооружилась палками, камнями, металлическими прутьями. Их вскоре пустили в ход против милиции и сотрудников КГБ, пытавшихся разогнать митинг. Беспорядки продолжались четыре дня, порядок навели только введенные в город внутренние войска и поднятые по тревоге курсанты училища МВД. В отличие от Якутска, в Алма-Ате появились уже и жертвы: 1200 раненых и трое погибших.

Гумилев ничего не говорил об этих событиях, никак их не комментировал. Он всегда доказывал, будто народы Средней Азии – природные друзья русских, доказательств приводил всего три.

Во-первых, он сам легко находил общий язык с казахами, узбеками, таджиками. Во-вторых, «Средняя Азия вполне имела возможность отделиться от России, потому что обе железные дороги, соединявшие юг страны с Москвой, были перерезаны: одна – Дутовым, другая – мусаватистами в Азербайджане. Однако даже попытки такой не было сделано». А в-третьих, казахские жузы (союзы племен) добровольно присоединились к России.

Но личный опыт – слишком слабый аргумент, ведь сам же Гумилев подчеркивал, что комплиментарность – явление статистическое. Что до второго аргумента, то перед нами самый настоящий самообман. Все было как раз наоборот. Хивинское ханство и Бухарский эмират объявили о своей независимости. В состав советской России стремилась войти провозглашенная в Ташкенте Туркестанская республика, но кто ею руководил? Вот состав Военно-революционного штаба Туркестанской советской республики: Колесов (председатель), Белов, Буренко, Калашников, Клевлеев, Федермессер, Шумилов. Это 1918 год. А вот состав Реввоенсовета республики в 1919-м: Белов, Брегадзе, Востросаблин, Железов.

Казахские же жузы попросились в российское подданство не от хорошей жизни. Они просто боролись за выживание. В первой половине XVIII века само существование казахского народа было под угрозой. С юга на казахские кочевья нападали хивинцы и бухарцы, с северо-запада – яицкие казаки и волжские калмыки, но самая страшная опасность исходила с востока. Джунгары (западные монголы), не подозревавшие о «евразийском братстве», постоянно терроризировали своими набегами казахские кочевья. Даже после того как регулярная армия империи Цин уничтожила Джунгарское ханство и перебила западных монголов, положение казахов оставалось шатким. Потому то они и продолжали переходить под покровительство России. Система была очень удобной для казахов, ведь они получали защиту от иноплеменников, а России не служили и налогов не платили. Как только русские пытались превратить номинальную власть над казахскими жузами в реальную, начались восстания. Первое вспыхнуло еще во времена Екатерины II. На годы правления ее внука, Николая I, пришлись два крупных казахских восстания. Последнее восстание началось в 1916 году, а его вождь Амангельды Иманов сумел продержаться со своими повстанцами до распада Российской империи.

Древний Маверранахр был подчинен военной силой. Причем войскам Черняева, Веревкина, Кауфмана противостояли не только плохо вооруженные армии Коканда, Хивы и Бухары. На борьбу с неверными поднялись и тысячи простых сартов, как называли русские оседлое мусульманское население Средней Азии. В 1868 году генерал Кауфман взял древний Самарканд, но стоило основным силам покинуть город, как в солдат малочисленного русского гарнизона полетели камни. На помощь восставшим жителям пришла огромная армия эмира Бухарского. Русский гарнизон, запертый в цитадели, выдержал недельную осаду. Семьсот солдат против 65 тысяч бухарцев и десятков тысяч восставших жителей Самарканда. Выстояли и дождались подкрепления. Найдется ли русский писатель, который когда-нибудь напишет об этом? Завоевание Средней Азии осталось для нас в картинах Верещагина, участника самаркандской обороны 1868-го.