Гуннар Эммануэль

Дедушка сидел и медленно качался, читая газету или книгу. Иногда он одной ногой придерживал кресло, чтобы подумать. А потом опять принимался качаться.

На нем всегда была коричневая кофта поверх жилета, а на животе болталась цепочка от золотых часов, они выглядели немного старомодными, но ведь это и в самом деле были очень старые часы. Не то чтобы они время показывали. Механизм давным-давно сломался, и стрелки отвалились. Дедушка иногда вынимал часы, щелкал крышкой, но на циферблат никогда не смотрел. Ему просто нужно было чем-то занять руки. Он останавливал кресло-качалку, вынимал часы и погружался в размышления. А потом опять начинал качаться.

Я сидел на полу и играл со своими игрушками. Я быстро научился молчать. Не потому, что он мне так приказывал, или сердился или что-то в этом роде. Мне самому хотелось, чтобы вокруг было тихо. Это казалось естественнее.

Дедушка сидел в качалке и читал, а я играл с игрушками на полу, и вокруг был великий покой.

Ее звали тетя Элин, женщину, которая присматривала за хозяйством, она была по-своему милой и состояла в Армии Спасения. А так ничего особенного в ней не было. Насколько я помню, во всяком случае.

И время шло.

У папы с Берит отношения с каждым годом становились все хуже. Они плохо ладили. Папа состарился раньше срока и у него было не в порядке с животом. Ему было трудно работать, а Берит хотела иметь батрака для грубой работы. «В доме должен быть мужчина», говорила она. Повторяла непрерывно, для нее это была прямо как заповедь, и никто не мог ничего возразить. «В доме должен быть мужчина.»

Но о работниках и речи не могло быть, их днем с огнем нельзя было сыскать. Не знаю, как уж Берит это устроила, но в конце концов она заполучила одного парня через Тюремное управление. Его звали Лассе, он ограбил два банка и теперь его следовало вновь вернуть в общество. Он согласился при условии, что Берит купит ему подержаный «Вольво». Папа об этом ничего не знал.

В округе болтали кое-что про Лассе, но Берит приняла его с распростертыми объятиями. В этом отношении она была без предрассудков. «В доме должен быть мужчина», заявила она. А что за мужчина, дело второе. Такая она вот, Берит. Женщин честит за малейшую провинность, а мужчин легко прощает. А уж в отношении Лассе у нее с самого начала никаких предубеждений не было.

Лассе частенько напивался и носился как угорелый по округе на своем «Вольво». Случалось, и папа выпивал с ним за компанию, но постепенно между ними черная кошка пробежала. От работы его мало пользы, считал папа. А потом он узнал, кто оплатил машину, пришел какой-то счет на очередной взнос. Скандал был страшный. Из-за машины и из-за того, что мама спала с Лассе. Папа ревновал, и это по-своему немного реакционно. И все же, ежели подумать, я почти понимаю его. Ему тоже было нелегко, это точно. И папа ругался, но Берит стояла на своем. «В доме должен быть мужчина», говорила она. Она считала, что этим все сказано.

Я помню ее в то время — маленькая, худая, смуглая и упрямая. Она и сегодня такая же, хотя рано поседела. Но тело молодое. Она из тех жилистых, что никогда не стареют.

И она не обращала внимания на сплетни, Берит. «В доме должен быть мужчина», говорила она. И как ни странно, многие женщины в округе соглашались с ней. Она частенько хороводилась с Лассе, ну и забеременела. Тогда папе пришлось убираться из дома, потому что иначе не выходило. Он переехал на выдел по другую сторону дороги. В то время он много пил.

Теперь Берит вздумала получить развод, чтобы обжениться с Лассе. Иначе ребенка бы записали на папу, а она этого не хотела. Но Лассе это не слишком понравилось. С девушками хороводиться — одно дело, а жениться да детьми обзаводиться — совсем другое. Он совсем не так рассчитывал вернуться в общество. Вот он и переехал на другую сторону дороги и начал пить в компании с папой. Там они и проводили деньки в кутежах — по другую сторону дороги. Для Берит, думаю, это было нелегкое время.

Вдобавок ко всему Лассе взбрело в голову садиться за руль в нетрезвом состоянии. Однажды — это было весной 68-го — он пробил дорожное заграждение, и за ним погналась полиция. По дороге в Юсдаль Лассе врезался в скалу и погиб. Через три дня у Берит случился выкидыш.

Папа примерно в это же время навестил ее и попросил позволить ему вернуться домой, но Берит отказала ему. Ей нужен мужчина в доме, а папа ей был ни к чему. И она опять отправилась в Тюремное управление, чтобы заполучить мужчину в дом. 25 июня того же года мой папа погиб, когда чистил дробовик. Он не был официально разведен, поэтому Берит решила, что какое-то время ей следует побыть в трауре. Она была в трауре, когда на хуторе появился Людде — помочь по хозяйству и вернуться в общество.

Людде мне вспоминается как нервный и крикливый тип, он вечно хвастался своими сейфами и приятелями, о которых писали в газетах. Но я тогда чаще всего жил у дедушки.

Людде дважды сбегал в самую страдную пору, но потом на несколько лет успокоился. В 73-м году у Берит родилась дочка, умственно отсталая. Они, Берит и Барбру, сперва пытались ухаживать за ней сами, но потом ее пришлось отдать в интернат. В 74-м Людде сбежал окончательно, или просто ушел.

К тому времени он ведь не обязан был оставаться у Берит по закону или еще почему-нибудь. Ежели он и оставался, так потому, что сам так хотел, ну, а потом взял и сбежал. Сказать по-правде, я думаю, что это он был отцом ребенка Барбру. Но Берит, ежели что и знала, во всяком случае ничего не говорила. По-доброму помогала сестре управляться с ребенком. Приезжали люди из отдела по охране детства, вынюхивали, но ничего не разузнали.

Меня должны были забрать в армию в то время, когда я приехал навестить их, или же это было в 75-м? Да, должно быть, в 75-м, потому что я помню, что ребенок ходил, когда мы сидели на кухне и пили кофе. Я привез в подарок племяннице куклу. Мы пили на кухне кофе, а ребенок шатался вокруг, натыкался на стол и стулья, падал и орал. Берит и Барбру баловали девочку так, что было непонятно, кто из них, собственно, приходился ей матерью.

Или же это было в 76-м? Но в любом случае, я точно помню, что мне предстояло идти служить. Возможно, это было в 76-м.

Самое дурацкое, что мне становиться все труднее помнить года и дни, они сливаются. Не знаю, как лучше сказать.

Во всяком случае я попытался поговорить с Берит в тот раз. Мне было известно, что она уже обратилась в Тюремное управление с просьбой предоставить ей нового мужчину, которого надо было вернуть в общество. Я поинтересовался, не надоели ли ей мужчины. Или, вернее, напасти, невзгоды и заботы. Но она хотела, чтобы все было как раньше. На хуторе полно работы, и ей нужен мужчина в доме. Она стояла во дворе, маленькая, смуглая и упрямая, и повторяла привычное: «в доме должен быть мужчина».

Я не знал, что и сказать. Не потому, что у меня есть какие-то предрассудки, но мне казалось, что годы уже начали давать себя знать, и я никак не мог взять в толк, почему Берит должна вечно создавать себе такие трудности. Вот так я и стоял во дворе, не в силах ничего сказать.

И тут Берит рассмеялась, показав свои трухлявые зубы — это было еще до того, как она сделала себе вставные — и сказала:

— До чего же ты похож на папу, — сказала она.

Она имела в виду дедушку. Не знаю, похвалить ли она меня хотела или наоборот, но в ее словах, пожалуй, была своя правда. Я пошел в деда.