Гвардейцы стояли насмерть

* * *

"Университетом городских боев" называли мы четырехмесячную битву за центр города. И это потому, что мы не только держали там оборону или атаковали позиции противника, но и учились.

Кровавая была эта наука. Но вина в том не наша - такую науку нам навязал враг. И нам пришлось ее постигать. При этом мы навеки теряли многих своих товарищей. Простившись с ними троекратным залпом, мы снова сразу же ввязывались в бой, заставляя врага расплачиваться за наши потери в двойном, в тройном и еще большем размере, как повелось в дивизии.

Вот одна обычная для тех дней сводка: "За два дня наступления захвачена часть квартала в районе улицы Промышленной, два дома западнее улицы Народной, здания и дзоты у оврага Банный".

У читателя невольно может возникнуть вопрос, какая же тут польза от такой учебы, "науки побеждать", если дивизия за два дня наступления захватила не село, не город, а всего-навсего полквартала, да еще два дома в придачу?

Все это так. Но дело в том, что гитлеровцы не собирались уходить из Сталинграда и укрепили каждый метр городской территории.

В те дни противник располагал еще крупными силами для сопротивления. К началу второй декады января у него насчитывалось четверть миллиона солдат и офицеров. И если неприятельские дивизии не были полными, то они не были и уполовиненными, как, например, наши. Гитлеровцы занимали хорошо укрепленные и выгодные в тактическом отношении рубежи: им было из чего выбирать. Засев в глубоких окопах, дотах и дзотах, установив перед ними минные поля и организовав исключительно плотную систему огня, окруженные войска Паулюса яростно цеплялись за каждый метр сталинградской земли.

Для того чтобы захватить указанные в сводке полквартала и два дома, атакующим подразделениям нашей дивизии пришлось преодолеть минные поля, проволочные заграждения, ворваться на передний край, представлявший из себя сильно разветвленную по фронту и в глубину систему траншей, стрелковых окопов, огневых позиций, средств усиления, блиндажей, дотов и дзотов.

В сводке об этом так и говорилось: "...Огнем артиллерии разрушено девять дзотов и блиндажей, уничтожено три пулемета и один миномет, подавлен огонь двух шестиствольных минометов, двух семидесятипятимиллиметровых орудий и трех пулеметов".

Боеприпасов у противника было вдоволь, он их не жалел. Нам наступать приходилось под шквальным огнем изо всех видов оружия.

Результат нашего наступления на новом направлении за первые два дня выразился не только в территориальных приобретениях.

"...Уничтожено свыше ста солдат и офицеров противника, - говорится в конце сводки. - Наши потери - 14 убитых и 37 раненых".

Вот что главное!

Сколько было раненых у врага, мы не знали, но статистика этой войны говорит, что число раненых у фашистов в три раза превышало число убитых. И если около ста гитлеровцев за два дня боев в полосе наступления нашей дивизии обрели вечный покой в сталинградской земле, то около трехсот были ранены, вышли из строя. Четыреста вражеских солдат и офицеров за шестьдесят наших, семь за одного - таков конечный результат нашей "учебы в университете городских боев".

Резервы у противника иссякли давно, ему нечем было залатать брешь, пробитую нами в его обороне, и на следующий день наши полки с еще меньшими потерями вышибли фашистов из окраины города и поселка Красный Октябрь, из прогретых и обжитых подвалов, землянок и блиндажей в морозное заснеженное поле.

Январской студеной ночью приятно было слушать не мелодии голосистых губных гармошек или выкрики: "Рус, сдавайся, не то буль-буль Вольга", а лязг и звон кирок и лопаток о мерзлую землю вновь окапывавшихся в чистом поле гитлеровцев или приглушенное предложение: "Рус, дай булька, хлеб, возьми автомат!".

* * *

Успешное продвижение нашей дивизии вперед на направлении главного удара было, конечно, результатом не только высокого боевого мастерства, но и беспримерного личного мужества гвардейцев, глубокого осознания ими своего патриотического и интернационального долга.

В эти суровые дни Сталинградской битвы солдатская дружба крепла и закалялась, и не было таких сил, которые могли бы разрушить ее. Только смерть, одинаково безжалостная и к друзьям, и к недругам, разлучала товарищей. Но дружба, рожденная на фронте, боролась и со смертью.

...Гвардии красноармеец комсомолец Петя Ворончук был первым номером пулеметного расчета. Ему девятнадцать лет. Гвардии красноармеец Федор Морозов - второй номер этого же расчета, ему было сорок четыре года. Первый белорус, второй - русский.

Федор Захарович Морозов - бывалый солдат. Он воевал еще в первую мировую войну и хорошо знал, что такое исправная солдатская служба. Любил Федор Захарович чистоту и порядок, любил все делать так, как положено: с толком, добротно, надежно.

Петя Ворончук еще молод, и в его голове порой погуливал ветерок, за что Федор Захарович часто журил его:

–  Ты, сынок, хороший пулеметчик, грамотный, за меткую стрельбу несколько благодарностей от командира роты получил. Все это верно. Но вот ты сегодня пообедал, а котелка не помыл. Куда же это годится? Это, браток, не по-солдатски.

Не по душе было Пете замечание старшего. И могло показаться, что Ворончук и Морозов всегда в ссоре, всегда друг другом недовольны. Но так только казалось.

Ночью противник начал обстреливать наши позиции.

–  Наверное, в контратаку пойдет, - сказал Федор Захарович.

Пулеметчики изготовились, напряженно всматриваясь в темноту, разрываемую вспышками. Внезапно вблизи грохнул тяжелый снаряд. Глыба земли обрушилась на Морозова, сбила с ног, засыпала. И в ту же минуту совсем рядом послышалась немецкая речь, в темноте показались силуэты вражеских солдат.

Оставшись у пулемета один, оглушенный взрывом, красноармеец Ворончук открыл огонь. Он видел, как под его пулями падали враги. Меняя диски, Петя тревожно звал: "Батя, батя!" Но Морозов молчал. Стиснув зубы, Петя продолжал стрелять.

Гитлеровцы не прошли. Оставив перед нашими позициями десятки трупов, они отступили. Стрельба стихла, Ворончук бросился к Морозову, откопал его, на руках бережно перенес в землянку и уложил на солому. Морозов не подавал никаких признаков жизни. Ворончук приложил ухо к его груди: сердце билось! Не помня себя от радости, Ворончук побежал за фельдшером.

Все обошлось благополучно, К утру Федор Захарович пришел в себя. Первое, что он увидел, была склоненная над ним голова Пети.

Фельдшер сообщил Морозову, что если бы не Ворончук, то через несколько минут он задохнулся бы под землей.