Гюнтер Грасс

Когда появились «Головорожденные», уже задумывалась «Крысиха» и еще не покинули автора мотивы «Палтуса» и «Встречи в Тельгте». Размышления о путешествии в Китай, ощущение «немецкой узости», возникшие после возвращения в ФРГ мысли о предстоящих предвыборных баталиях — всё это вошло в «Головорожденных», соединив в плотный узел проблемы немецкие и глобальные.

Поклонник гротеска Грасс не мог вновь не придумать оригинального и пугающего (в том числе самого автора) «захода»: он вдруг представил себе, что было бы, если бы Китай и Германия поменялись численностью населения, и как отреагировало бы мирное сообщество, обнаружив, что в центре Европы обитает миллиард немцев?!

Фиктивная супружеская чета не зря мучает себя вопросом, вправе ли они отпустить будущего человечка в опасное плавание по современному миру, полному страха и угроз. Не лучше ли этому потенциальному ребенку не родиться вовсе, чем столкнуться с безумным миром, где люди затевают бесконечные войны, где царят недоброжелательство и злоба. Между тем средства массовой информации в унисон с патриотами кричат о том, что «немцы вымирают», что их становится всё меньше, а «всяких азиатов и африканцев» всё больше. Белая раса под угрозой, но, главное, под угрозой немцы! Отсюда у Грасса гротескное видение заполнивших немецкие города несметных толп, в количествах, сопоставимых только с Китаем!

Грассу явно не по себе при мысли о таком множестве соотечественников: не возрастут ли соответственно их приросту национальное высокомерие и презрение к другим народам? Ведь было такое в этой стране, когда она не достигала и численности населения Германии 70-х годов XX века. А что может произойти, если миллиард «обеспокоенных» немцев стал бы «искать национальную идентичность, притом не на велосипедах, а в моторизованном виде…»? Что же делает немцев «обеспокоенными»? «Чего они ищут — Бога, Абсолютное число? Смысл, замаскированный другими смыслами? Страховку против Ничто?»

В ироничную интонацию вторгаются серьезные ноты: «Они хотят наконец понять себя. Они спрашивают себя и своих угрожающе беспомощных, испуганных соседей, которые перед таким численным превосходством немцев сморщились, ужались до состояния карликовых народов: кто мы? откуда мы? Что делает нас немцами? И что такое, черт побери, Германия?»

Не станем забывать, что вопросы эти возникали в голове человека, который давно задумывался о роли, исторической вине и ответственности немцев и который всё еще винил себя, что в детстве и юности не задавал вопросов.

Тема судеб Германии и поведения немцев неизменно упиралась для Грасса в проблемы культуры. За десять с лишним лет до объединения двух германских государств, о котором тогда и помыслить было невозможно, Грасс говорил о единстве немецкой культуры, ее возможностях в условиях всеобщего отчуждения и вражды, о способах самореализации художника в условиях поделенной Германии. И наряду с одним фантастическим допущением — миллиард немцев в сердце Европы! — возникало другое, чисто личное, почти интимное, но многое раскрывающее в судьбах немецкой культуры, пережившей фашизм и входившей после краха рейха в новое, чуть ли не безвоздушное пространство.

Он представлял себе, как сложилась бы его жизнь, родись он всего на десять лет раньше: не в 1927-м, а в 1917 году. Что такое десять лет в масштабах истории? Ничто, миг. А в судьбе отдельного человека могло бы значить всё.

«Сомнительный счастливый случай, мой год рождения — 1927… Я был слишком молод, чтобы подвергнуться серьезному испытанию». Хотя, напомним, он побывал и на трудовом фронте, и в противовоздушной обороне, а в довершение всего в 17 лет был призван в войска СС и попал в самом конце войны на стремительно перемещавшийся к Западу фронт, не успел никого убить, зато попал в госпиталь с легким ранением, что спасло ему жизнь.

В возрасте 13 лет он участвовал в конкурсе на лучший рассказ, проводившийся одной из газетенок гитлерюгенда. «Я рано начал писать и жаждал признания», — вспоминает Грасс. Он написал что-то «мелодраматическое» про кашубов и послал на конкурс. Благодаря теме — кашубы не были истинными арийцами — ему «выпало счастье не получить премии гитлерюгенда». Эксперимент завершился для него удачно, ведь если бы он получил премию, это легло бы тяжелым бременем на его творческую судьбу.

Но то ли еще могло произойти, родись он на десять лет раньше! Во-первых, и это главное, он скорее всего вообще не пережил бы войны, потому что его призвали бы в вермахт в первые же дни. Он мог бы в чине обер-лейтенанта или ефрейтора оказаться причастным к расстрелам партизан, истреблению местного населения на оккупированных территориях, «акциям чисток и депортации евреев». Вот что могли означать те незаметные в масштабах истории десять лет.

Если бы и довелось ему выжить, он, скорее всего воспитанный, как и миллионы юных немцев, в духе национал-социализма, вполне мог бы стать нацистским бардом, подобно иным его сверстникам. И тогда вина, которой он благодаря году рождения оказался, по сути, необремененным (хотя, повторим, Грасс всегда испытывал чувство ответственности за содеянное немцами и не отделял себя в этом смысле от соотечественников), была бы огромной.

С предельной, всегда свойственной ему искренностью Грасс говорил о том, что он мог бы, сложись судьба иначе, оказаться борзописцем третьего рейха, чтобы после крушения нацизма потихоньку «перестроиться» и предстать «человеком сопротивления», — пародий на подобное лжесопротивление в его книгах хоть отбавляй, и самые яркие из них содержатся, конечно же, в «Жестяном барабане» и «Собачьих годах».

Обдумывая ситуацию, в которой оказался мир на пороге 1980-х, Грасс понимал, что холодная война так быстро не кончится. В 1979 году ему, как и нам, казалось, что она не кончится никогда — разве что разразится «горячая» третья мировая… Но кончилась ли холодная война? Иногда возникает ощущение, что она вновь захватывает утраченные было позиции. Но Грасс и в этой своей книге, заглядывающей в будущее, возвращался к фигуре Сизифа. Подобно поэтам Тридцатилетней войны из «Встречи в Тельгте», которые, сознавая всю тяжесть своего положения, исторгали тихое: «И всё же!» — сам Грасс, понимая трудности и препятствия на пути к умам и сердцам читателей, постоянно ощущая неприязнь недоброжелателей («Кто еще слушает меня?!»), всё же считал своим долгом продолжать писать, ибо «абсурдная ситуация человека, как ее описывает Камю, заставляет действовать даже тогда, когда не остается никакой надежды». Вслед за «веселым перетаскивателем камней» он готов «нести свой камень». А что еще остается в мире, где «фальцет разума» с трудом пробивается сквозь бурные помехи всеобщего безумия?

Глава VI КРЫСЫ И ЛЮДИ

Первая половина 1980-х годов охарактеризовалась усилением напряженности в мире, глобального противоборства блока НАТО и социалистического лагеря и обострившейся, ставшей почти ощутимой угрозой ядерной войны. Эйфория разрядки, «детант» 1970-х, уступила место жесткой конфронтации, которая не могла не влиять на всю мировую ситуацию. Избранный в 1980 году президентом США Рональд Рейган назвал Советский Союз «империей зла», и это еще более накалило отношения между двумя главными ядерными державами. Впрочем, отношения между Западом и Востоком еще до этого подверглись своего рода испытанию на разрыв. В том числе из-за ввода «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан. Сыграли свою негативную роль и американское экономическое эмбарго, и бойкот Московских Олимпийских игр 1980 года.

В ФРГ и власти, и население были до крайности обеспокоены решением Москвы разместить на территории ГДР и ЧССР оперативно-тактические ракеты — носители ядерного оружия. Они рассматривались как непосредственная угроза западной части Германии. НАТО, естественно, не могло на это не отреагировать. 12 декабря 1979 года было принято так называемое «двойное решение», предусматривавшее передислокацию ракет «Першинг», нацеленных, в свою очередь, на европейскую часть территории СССР, и одновременно продолжение переговоров с Советским Союзом. Всё это в совокупности привело в столице и других городах ФРГ к массовым демонстрациям протеста и против «двойного решения», и против военных приготовлений во всё возрастающих масштабах. Федеральным канцлером в это время стал Гельмут Коль, сформировавший правительственную коалицию из ХДС/ХСС и СвДП (свободных демократов).