H2o

Слабую, беззащитную женщину. Вот именно.

Ирку Анциферову Виктор знал еще по временам великого передела, когда в парламенте не просто перетирали кулуарные договоренности, а рубились по-настоящему, и среди счастливцев, прорвавшихся на главный полигон, бабья имелось раз-два и обчелся. Ирка была уже тогда, хотя заправлял всем ее папаша, чересчур одиозный для власти даже тех смутных посткризисных времен. Старика Анциферова хватил удар года четыре назад, и с тех пор Ирина распоряжалась долей сама. Пока на редкость умно и вполне по-мужски. Хотя, разумеется, любое отступление с позиций сопровождалось изрядной порцией женской слабости. Журналисты обычно велись.

Кстати, сегодня как раз пресс-день. Впрочем, нынешних парламентских корреспондентов интересует совсем другое.

Подскочила щупленькая барышня с диктофоном. Тьфу. Виктор лучезарно улыбнулся и рассчитанным жестом вытолкнул вперед Анциферову; правда та и не сопротивлялась.

— Ирина Львовна, что вы думаете о разводе господина Пшибышевского?

— Милая моя, я думаю о других мужчинах. Петр Петрович — откровенно не мой сексуальный тип.

— Скажите как юрист, может ли новая супруга претендовать на…

— Как юрист: да, разумеется. С хорошим адвокатом можно претендовать на все что угодно. А как женщина могу вас заверить: ничего ей не светит, этой певичке. Он на ней не женится, вот увидите.

— Большое спасибо! Кто дизайнер вашего сегодняшнего имиджа, Ирина Львовна?

Анциферова пустилась в пространные объяснения. Виктор отвлекся, поискал глазами Пийлса. С ним непременно надо пересечься, как только разберешься с этой дурой, там серьезное дело. А ее достаточно слегка припугнуть, не больше.

— Ну наконец-то. Все, Витенька, я снова в твоем распоряжении.

— Злоупотреблять не буду. Ты же, наверное, все обдумала?

Вот так всегда. Легкое дрожание лезвийных губ, влажная поволока на глазах, которые искренне умеют только суживаться от ненависти или презрения. Непонятно одно: почему каждая из них так истово верит, что на мужчин — ну, пускай конкретно на тебя — до сих пор как-то действуют подобные штучки?

— Вить, я не могу.

— Почему?

— Ну, во-первых, я ничего не решаю. У меня только десять процентов, ты в курсе.

— А во-вторых?

Звон в голосе. Почти слезы. Но чтобы вышло похоже, она давно уже разучилась:

— Я не понимаю! Зачем?! Сейчас, когда все наконец-то поделено, когда мир потихоньку выбирается в нормальную жизнь, какого черта таким, как ты, нужно непременно кого-нибудь свалить? И почему обязательно нас? Нефтетрейдеры давно рядовые субъекты рынка, точно такие же, как и все альтернативщики. Какого, спрашивается?! Не дает покоя наше прежнее положение? Долгая память хуже сифилиса, Витя. Отстань от меня, слышишь? Просто отстань.

— Не выйдет, Ириш. Я всегда был к тебе неравнодушен, сама знаешь.

— Перестань врать.

— Как только ты пообещаешь поставить на правлении вопрос. Только честно.

— Допустим. И что оно тебе даст? Говорю же, у меня…

— Это уже мои проблемы, договорились?

Договориться с ней, разумеется, ни о чем нельзя. Любая договоренность будет передернута, разорвана, продана столько раз, сколько позволят силы; а что, слабая женщина имеет право на вероломство. Другое дело, что с настоящими силами она уже не соберется никогда. И прекрасно об этом знает, иначе ей и в голову не пришло бы играть на дешевых бабских эффектах. Не до такой степени она дура. Хотя дура, конечно.

Она глядела в сторону, на мраморную лестницу с бордовой дорожкой, по которой поднимались, позируя камерам, декоративные депутаты обоих полов, от-кутюр с ног до головы, пустопорожние герои парламентских новостей. Кое-кто из них действительно что-то решает в этом мире. Кто-то — решал совсем недавно, однако времена, как известно, меняются. Особенно для слабо сильных, а некогда и красивых женщин, чьи морщины теперь аккуратно, и не разглядеть, закрашивают визажисты из «Эль».

Заговорила:

— Даже если ты съешь меня, съешь «Ворлд Ойл» целиком — это я так, фантазирую, — тебя все равно не пустят дальше, Витя. Все понимают, какое великое дело — баланс сил. Если снова начнется передел, не выдержит никто. А монополия, хотя бы такая, как была у нас до кризиса, больше не установится, не мечтай. Для подобных амбиций, Витенька, надо на что-то опираться. А тебе опереться не на что.

Стоп. На лестнице, кажется, показался Пийлс. Точно, он самый.

— Приятно было пересечься, Ир. Извини, уже бегу.

Пийлс, как всегда, бесхитростно следовал в буфет, ни на градус не отвлекаясь от курса в сторону, скажем, сессий ной залы. Его траектория была проста, прогнозируема и неотвратима, как путь следования циклона, и, наметив мысленным пунктиром точку встречи, Виктор неторопливо пошел по галерее. Однако по дороге его перехватили журналисты: двое парней телевизионщиков и толстая тетка с сетевого портала. Тетку интересовал актуальный развод, с ней Виктор разделался быстро, а вот парень похлипче, корреспондент, сделал отмашку верзиле-оператору и пристал намертво, меча вопросы один за другим, словно дротики в мишень:

— Правда ли, что у вас новый личный стилист?

— Учитывает ли он ваше мнение при создании имиджа?

— Насколько радикально вы сменили гардероб?

— Каково теперь число ваших знаменитых салатовых галстуков?

— Почему сегодня на вас нет ни одной детали имиджевого цвета? Означает ли это, что в движении «Наша свобода» назрел ребрендинг?

— Да какой там ребрендинг, — Виктор изобразил утомленную улыбку человека, уставшего отстреливаться. — Я просто забыл. Проспал немного, а до парламента у меня было запланировано несколько встреч… Забыл.

Артистически пожал плечами: все-таки телевидение, картинка. Выход из синхрона.

— Не верьте, юноша, — прогудело за спиной. — Виктор Алексеевич никогда ничего не забывает. Никогда. Вообще.

Он обернулся. Георг Пийлс был уже в полуметре, приближаясь со стороны, противоположной той, куда удалялся. Непредсказуемый, как циклон, одним движением уничтожающий города и репутации метеорологов.

* * *

— Кстати, о климате. Знаете, прогноз погоды сейчас гораздо интереснее самого выпуска новостей. Только из него и узнаешь, что реально делается в мире. В северном регионе, например.