Хаджи

Затем настала очередь главного.

Огромные блюда, столь тяжелые, что женщины едва могли их нести, с жаренными на вертеле курами с кускусом и рисом, с глазами и яичками ягненка в окружении малень-ких кусочков баранины. Они издавали запах шафрана, укропа, вишни, лимона и трав, ко-рицы и чеснока.

Потом подали арбузы, персики, виноград, сливы, бананы, слоеные пасты из меда и орехов и прочие сладости.

После полудюжины чашек густого, сладкого арабского кофе с кардамоном пальцы были чисто облизаны под аккомпанемент артиллерийского огня отрыжек, а женщины тем временем убирали со столов.

Кальяны переходили от курильщика к курильщику. Наступила пора самодовольных пересказов великих сражений и событий прошлого.

Во время последней части трапезы хаджи Ибрагим явно проявлял беспокойство. На-конец, его лицо растянулось в широкой улыбке, когда вошел Гидеон Аш. От Ваххаби по-слышался гул одобрения, когда Гидеон обнял шейха Валид Аззиза - ведь Гидеон ел и спал в их палатках те самые сорок дней и был почти что одним из них.

Валид Аззиз, который не видел Гидеона с войны, внезапно вздрогнул, заметив, что он потерял левую руку. И старый шейх сделал то, что видели когда-либо лишь совсем не-многие. Он заплакал.

Глава шестнадцатая

Празднество вскоре распалось. После прихода Гидеона, долгой дороги и оргии об-жорства старый шейх внезапно принял коматозный вид. Деревенские постепенно разо-шлись, а бедуины повалились там, где сидели, и раздался дружный храп.

Хотя многие бедуины принадлежали к тем же кланам, что и деревенские, а то и при-ходились им дядями или двоюродными братьями, деревенские накрепко заперли двери, попрятали добро и пересчитали своих дочерей.

Хаджи Ибрагим повел Гидеона за деревню, недалеко от шоссе, где они могли ос-таться вдвоем. Мухтар казался очень встревоженным.

– Я боялся, что ты вовремя не придешь на мою свадьбу, - сказал Ибрагим.

– Ты же знаешь, я бы ее не пропустил.

– Завтра мы все здесь приведем в порядок, - продолжал Ибрагим.
– Она изыскан-ный, чудесный цветок, газель. Я очень счастлив. Что ты обо всем этом думаешь, Гидеон? Может быть, вторая жена - это то, о чем евреям следовало бы подумать. Таким способом вы могли бы иметь гораздо больше детей.

– Это лишь означало бы, что гораздо больше замышлялось бы против вас.

– А! Все равно. Мой брат Фарук годами меня обманывал. Я уверен, что и мой стар-ший сын Камаль тоже меня обманывает. Но я человек жалостливый. Если брат и сын про-водят свою жизнь в работе на тебя, и ты богат, а они бедны, то они тебя обманывают. Не заставляй свою собаку голодать, говорю я, потому что кто-нибудь другой даст ей кусок хлеба и уведет ее. Поверь мне, я набрался достаточно ума, чтобы управлять второй семьей.

Хаджи Ибрагим несколько раз откашлялся - верный знак того, что он ерзает в пред-дверии щекотливой темы.

– У меня к тебе очень деликатный разговор. Ты мой единственный друг, кому я могу до такой степени довериться.
– Ибрагим помрачнел.
– У меня к тебе самое доверительное отношение в моей жизни, - сказал он.

– Я вручаю тебе мое самое потаенное.

– Ты уверен, что должен это сделать?

– Я тебе доверяю, по крайней мере думаю, что доверяю.

– Отлично. В чем же дело?

Хаджи Ибрагим повторил спектакль с прокашливанием, затем наклонился близко к Гидеону и понизил голос, хотя их никто не мог слышать.

– Девушка, Рамиза, очень молода, а я прожил много жатв.
– Он издал глубокий, глу-бокий вздох и повторил его снова.
– Мне важно произвести большое впечатление, потому что эта свадьба - одна из самых важных для племени Ваххаби за много лет. Гидеон, друг мой, у меня в последнее время были неудачи.

– Что за неудачи?

Мухтар махнул рукой и проворчал:

– Неудачи самого унизительного сорта. Наверно, это не моя вина. Я просто больше не чувствую привлекательности Агари. Я знаю, что женщины болтают возле колодца. Агарь им намекнула, что между нами больше нет удовлетворения. На мою новую жену мне надо произвести сильное впечатление, не то я пропал.

– Ты говоришь о своей роли как мужчины, любовника в постели, что ли?

Ибрагим испустил долгий вздох и покачал головой.

– Я не могу этого понять. Это стало случаться после последней жатвы, правда, лишь иногда.

Гидеон кивком подтвердил, что понимает хаджи Ибрагима и чувствует его смуще-ние. Центром существования арабского мужчины была его мужская сила. Ставшее извест-ным другим бессилие - самый большой позор, какой только может пасть на мужчину.

– Что я должен делать?
– спросил Гидеон.

– Я знаю, что у ваших в Шемеше есть некоторые лекарства, которые могут попра-вить положение.

– Слушай, Ибрагим. Мужчины искали этот магический эликсир с начала времен. У вас же есть ваши собственные средства.

– Я их все перепробовал. Я даже посылал в магазин в Каире. Они не действуют. У меня все бывает в порядке, если только я не нервничаю и не думаю об этом слишком мно-го.

Гидеон пожал плечами.

– Средство, которое вы даете своим быкам и коням. То средство, которое идет из Испании.

– Шпанские мушки?

– Да, да, то самое. Шпанские мушки.

– Но это же для скота. Для человека это опасно. Нет, нет, хаджи Ибрагим, ничего не выйдет.

– Если я буду нервничать и у меня не получится с этой девушкой, я уеду из Табы, уе-ду из Палестины. Поеду в Китай.

Последствия неудачи казались столь крупными, что хаджи Ибрагим вынужден был обнаружить свою слабость перед другим человеком, раскрыв самую интимную для араба тайну.

– Я поговорю с ветеринарами, - сказал Гидеон.

– Дорогой мой друг! Но ты должен поклясться Аллахом, - сказал он, прижав палец к губам.

Двумя часами позже Гидеон вернулся в Табу и нашел хаджи Ибрагима на площади, прохаживающимся в одиночестве.

Гидеон вынул из кармана пакетик.

– Мне пришлось адски спорить и врать, чтобы раздобыть это.