Хаидэ
Шрифт:
Над ним, тесня, воздвиглась гора лошадиной груди и, оступаясь, он с размаху сел на траву рядом с Убогом.
— Ты жив, потому что жив он, — сказал сверху воин из-под щитка на лице. Повернул коня и отъехал, ожидая, когда, спешившись, воины свяжут пленника и поднимут Убога, разрезая веревочные петли.
Бродяга, покачиваясь, протягивал воинам руки. Глядя на еле видные в прорезях щитков глаза, пробормотал:
— Мои дети…
И хмыкнул, снова удивляясь себе.
— Сможешь ехать сам? — спросил первый воин и Убог закивал.
— Только вот Рыб. Не бросайте.
— Рана на
Воин поднял щиток, скидывая назад шапку. Улыбнулся, щуря глаза над гладкими мальчишескими щеками.
— Ты бился один, певец. Ты хороший воин!
— Да. Да, сын. Но надо за княгиней. Сейчас надо! Я поеду тоже!
— Ты ранен.
— Это? — он ощупал разбитое лицо, провел рукой по ушибленному бедру. Затряс головой:
— Нет! Я могу скакать, я покажу дорогу.
Мальчик кивнул и отъехал, вполголоса отдавая приказы. Воины разделились, трое взвалили через седло связанного рычащего Кагри, остальные молча двинулись следом за Асетом, сыном старейшины, что сегодня принял свой первый взрослый бой сам.
Степь кричала и пела, шелестела травой, шуршала быстрыми змеями, что убегали подальше от мерного легкого топота.
Убог ехал рядом с Асетом, задирал голову, чтоб разглядеть заплывшими глазами холмы, одинокую скалу вдалеке, рощицу корявых степных слив гребенкой у самого края степи. Изредка поворачивался к мальчику и ласково кивал, улыбаясь опухшим лицом.
Снова просыпаясь в темноту, Хаидэ лежала, терпеливо ожидая, когда привыкнут глаза и можно будет разглядеть хоть что-то. Но только тихие звуки окружали ее. Дыхание мальчика (она касалась пальцами детского бока, еле заметно, чтоб не беспокоить) и осторожные шаги Ахатты поодаль.
— Что ты ищешь? — тихо спросила она.
— Тут дует в щели. Я думала, может, есть дырка для глаз — посмотреть наружу.
— Мы в сердце кургана, Ахи. Даже если есть дырки, не увидишь. А сквозняк, он — теплый?
— Кажется, да, — с сомнением отозвалась Ахатта, — теплый, да. Там уже день, солнце.
— Не беспокойся. Скоро приедут. Техути должен добраться в лагерь, когда подсохнет роса.
— Убог доскачет быстрее, — ревниво возразила подруга. И обе замолчали, думая о возможных опасностях.
— Зажечь огонь? — спросила Ахатта.
— Да. И давай поедим еще.
Лучина потрескивая, осветила внутренность камеры, в которой ничего не менялось — все так же свисали с потолка тонкие паутинки, громоздился саркофаг и чернели тени в изгибах каменных сидений. Шепча слова уважения мертвым, Ахатта примостила лучину в трещину на крышке каменного гроба, и села рядом с Хаидэ, нашаривая в сумке еду. В пыльном воздухе запахло горелым деревом и полевым чесноком. Хлюпнул под рукой почти пустой бурдюк с вином, но вода — Ахатта успокоенно пощупала фляжку — вода еще была.
— Я тревожусь, Ахи…
— Приедут. И найдут нас, обязательно.
— Моя тревога не об этом.
Поворачиваясь, Хаидэ подоткнула под бок побольше одежды, снятой с убитых, чтоб уберечься от каменной стылости. Отсекла ножом кусок колбасы и уставилась перед собой, забыв о еде.
— Наши воины. Матери родят их, и кормят, рассказывая о мире. А потом
мальчики идут в лагеря, как учил великий Беслаи, чтоб десять лет становиться непобедимыми.— Наши воины самые лучшие, это так, — согласилась Ахатта.
— Многие умрут в боях.
— Это славная смерть для мужчины.
— Да. Я знаю. Но подумай сама, Ахи, мы — племя. И для чего живет племя? Не каждый воин, который проживает свой день, будто последний перед смертью, а все племя? Из поколения в поколение растить мужчин и отдавать их смерти? А если не за что умирать? Не с кем биться?
— Всегда есть с кем биться. Наши воины — лучшие наемники! — Ахатта откусила мяса и запила, придерживая бурдюк ладонями. Мальчик уже трижды сосал ее молоко, и она тоже проголодалась.
— Это бесконечность кольца. Рождение, деньги, смерть. Деньги идут оружейникам, чтоб всегда копья, мечи и стрелы были самые лучшие у Зубов Дракона. И вот умирают воины, племя становится старше. И не меняется, Ахи, ничего не меняется, матери снова рожают детей и снова прощаются с ними, отправляя на смерть!
— Так назначено богами. Ты сама знаешь, что повелел нам великий учитель Беслаи, уходя за снеговой перевал. Да будут дни его там…
— Я преклоняюсь перед учителем. Но все же я не понимаю, почему так. Вот эллины, у них есть музыка, есть прекрасные фрески и скульптуры. А в Египте полно свитков, хранящих древние знания. Это останется тем людям, что придут после них. А что оставим мы?
— Сестра, ты сломаешь мне голову. И себе тоже.
Ахатта положила бурдюк и постаралась задуматься. Хмурила тонкие брови, постукивая длинными пальцами по согнутым коленям. Потом тряхнула головой и стала расплетать косы. Водя руками по уставшей голове, предположила:
— Допустим, мы стражи. Стражи степи, так есть. Чтоб не было разбоя, мы стережем покой. А? И про свитки, я смеюсь, Хаи, когда подумаю, наши воины, вместо того, чтоб метко стрелять, вдруг сядут кружком и станут водить пальцем по ветхим папирусам. Ну, смешно, скажи смешно ведь?
Хаидэ фыркнула, представив нарисованную подругой картину. Кивнула. И посерьезнела.
— Это достойное занятие — оберегать мир и покой степи. Но в такие мирные времена как сейчас, мы отдаем воинов в наем. И они множат войны вместо того, чтоб уничтожать их. Прости, что я тревожу твою рану, но Исма погиб в племени тойров, когда учил их грабить и убивать как можно лучше. И делал это по велению учителя Беслаи.
— Сегодня степь была не особенно мирной для нас, Хаи. И если бы с нами были не высокоумный жрец и полубезумный бродяга, а настоящие Зубы Дракона, ты не рожала бы сына, будущего вождя, в земляной норе.
— Да… Но все равно пришло время что-то менять.
— Хаи. Твои помыслы летят слишком высоко! Как можно изменить предначертанное богами? — Ахатта совсем по-женски всплеснула руками и зашептала обережные слова, прося богов не карать глупую подругу.
— Так же, как я собираюсь изменить твою судьбу, — ответила та, — когда речь шла о твоем сыне, ты согласилась и даже обрадовалась, так? А сейчас я думаю о своем. Ему править после меня, и я хочу, чтоб он получил в руки что-то большее, чем просто армию послушных непобедимых.