Хаидэ

— Вот мои младшенькие, мои цари, — напевно сказала Тека, любуясь детьми и не обращая внимания на Убога, — ну-ка, хватит, нечего тут бегать без спросу, это место заговоренное. Быстро, побежали домой. Кушать пора.

Мальчики, болтая на птичьем языке, кинулись за кусты, огибая световой столб, а Тека пошла за ними, улыбаясь медленной улыбкой человека, которому снится очень хороший сон.

Убог остался один. Пошел вперед, разглядывая кусты и белые колокольчики огромных цветов, улыбнулся ласточке, мелькнувшей перед глазами. Шел, на ходу стаскивая насквозь пропотевшую рубаху, грязные штаны и засаленные походные сапоги. Снимал неловко, не разжимая кулака, в котором зажата была бусинка на тонком шнурке — она свалилась с шеи Мелика, когда тот брыкался, стараясь вырваться.

И, переступая границу светового столба, пропал в неслышном кипении белого света, уходя в самую середину, без страха запрокидывая голову в белое сияние и раскидывая сильные руки. Засмеялся…

Глава 30

Они стояли рядом, сведя коней так близко, как это было возможно. И Техути чувствовал, как в такт мерным словам Нара колено княгини, вздрагивая, прижимается к его ноге.

Всадники, что выстроились полукругом перед ними, молчали. И были у них одинаковые, каменные лица. Где же видел он такие? Конечно, на погребениях. Когда воины рыли могилы, чтоб схоронить умерших или убитых. Или складывали погребальный костер. В племени не было единого ритуала ухода за снеговой перевал. Мы воины, сказала как-то Хаидэ, нам важно, что мы успеем сделать, пока живы, а мертвые сами найдут дорогу, мы всегда споем провожальную песнь в своем сердце.

— Значит, воины племени могут остаться лежать на поле битвы, и шакалы растащат кишки? — спросил он тогда, чувствуя неприятный холодок в желудке.

— Да, — ответила княгиня, — если погребение помешает биться или кочевать.

С тех пор ему иногда снились мертвые лица тех, кого он успел узнать. Нар и сын его Асет, коренастый Казым, быстрый молчаливый Хойта, все они лежали под утренним солнцем, вповалку, и издалека, медленно смаргивая свет тенями огромных крыльев, приближались к ним ленивые грифы.

Но это могло быть там, где воины далеки от родных, здесь же, в своей степи, в нахоженных сотнями лет местах кочевок, рыли круглые ямы, куда укладывали согнутое тело, обнявшее колени, клали лук и горит с поименованными стрелами, чтоб мертвый мог защититься от тварей нижнего мира. И, спев провожальную песнь, ждали, когда женщины закидают могилу землей. С такими же лицами, как ждут сейчас.

И у княгини, что слушает приговор — такое же каменное лицо.

— Мы просим тебя, светлая Хаидэ, дочь Торзы, что слыл Непобедимым, а после сам ушел умирать…

Техути крепче сжал в руках поводья, искоса посмотрел на лицо Хаидэ. Они знали? Поняли? И молчали о слабости своего вождя…

— …просим тебя уйти так же, без трусости и горя, но потому что правление твое дальше не возможно. А быть просто женщиной племени тебе не суждено.

Нар замолк. И все молчали, а легкий ветер кидался, трогая теплой лапой волосы, теребя шнурки на рубахах и перебирая гривы коней.

Вдруг противная слабость заставила жреца покачнуться в седле и он выпрямился, злясь и пугаясь. Еще не хватало согнуться с растерянным лицом, показывая степным болванам свои страхи.

Хаидэ тоже села ровнее, подхватывая поводья.

— Надо ли что-то сказать еще, светлая Хаидэ? — лицо Нара и голос его казались вырезанными из камня, и Техути возненавидел советника за то, что ни единая искра не мелькнула в его глазах. Пусть она скажет! Пусть напомнит ему, как много сил отдала, а до того служила им платой за мирные связи и множество крупных наймов. Пусть крикнет в каменное лицо слова упрека о том, что так поступают лишь хитрые купцы — вышвыривая товар, что стал негодящим. Пусть эти слова заставят Нара заморгать и потупиться. Хотя бы так.

— Нет, — ответила Хаидэ и повернула Цаплю, пуская ее в степь.

Техути дернулся, с вызовом глядя на советника, открыл было рот, но воины уже развернулись и поскакали к лагерю, поднимаясь по низкому склону холма.

— Хаи! — двигаясь рядом, он тяжело дышал от накатившего бешенства, — и ты просто, просто так уедешь? Да. Да что за воин ты, если бросаешь их так!

Она молчала, толкая Цаплю коленями, та рысила быстрее, и Техути замолкал, догоняя.

— И они! Бросили тебя, когда нужна помощь! Ты даже не взяла воинов, которых хотела взять!

— Теперь я сама, Теху. Не имею права.

— Как это сама? Как? Ты княгиня! Они все принадлежат тебе! Как же ваша хваленая преданность? Где она?

— Я не ухожу навсегда. Совет дал мне свободу, — терпеливо, но не глядя на возмущенного мужчину, ответила та.

— Свободу! — выкрикнул Техути издевательски и зло рассмеялся, повторяя с недоумением, — свободу…

Хаидэ поддала пятками, и Цапля понеслась вперед, прошуршав высокой жесткой травой. По согнутой спине женщины билась растрепанная толстая коса, скакала на плечах сброшенная шапка.

Техути застонал и плюнул ей вслед. Дернув поводья, спрыгнул наземь и крикнул на косящего глазом Крылатку:

— Что глядишь, бревно?

Тот опустил голову и отошел, шевеля мордой траву.

А египтянин сел на корточки, бил кулаком по траве и ругался сквозь зубы, глядя перед собой и ничего не видя. Потом будто в насмешку пришла память, лениво развертывая перед глазами картины, виденные им прежде в воображении — царский шатер, княгиня в военном доспехе, черная туча несметного войска, звон мечей и приветственные клики. Постель, украшенная драгоценными тканями, обнаженные рабыни, ждущие мановения его руки, сосуды и вина, фрукты и ласковый свет. Корабли, с командами на борту, поедающие глазами его — царственного всадника, что махнет рукой, отправляя их за сокровищами.

Все это лишь сны? Насмешка, издевательская насмешка над тем, куда вела его судьба. Вырвав из мирной и спокойной жизни на берегу великой реки, у входа в маленький храм, после единожды приснившегося сна, в котором амазонка с волосами цвета солнца манила, обещая все блага мира, если он решится…

Решился. И что?

— Онторо! — крикнул он в сверкающую пустоту неба, — Онторо! Что мне теперь? Скажи?

Небо звенело трелями жаворонков. Техути затаил дыхание, прислушиваясь. Вдруг подруга прошепчет, ведь она помогала ему и указывала дорогу. И улыбалась так сладко, кивая и обещая, что все у него будет. А теперь у него — усталая женщина, разбитая горем, потерявшая все! И только он тащится за ней, как верный пес, чья судьба — зализывать ее раны. А кто утешит его? Ведь он тоже остался ни с чем. Да хоть бы это был его сын, его племя, его горести. Но все — чужое.

Посреди птичьих песен ему послышался тихий смешок. Озлясь, он встал, поняв, что и Онторо бросила его, насмехается где-то там, нежась в сладком саду, полном цветов и удовольствий.

Кликнув Крылатку, вскочил в седло и двинулся вслед за княгиней, мрачно обдумывая, что же делать дальше.

Но с теплым ветерком в ушах зашелестели еле слышные слова.

— Будь терпеливым, мой друг, мое удовольствие. Все движется в нужную сторону.

Он напряженно слушал. Послышалось? А может это его сердце пытается утешиться само? Все стихло, только медленный мерный топот сыпался по травам. Направляя коня, он усмехнулся.