Хакер

– Медведь! Опять медведь!..

– Зачем он пошел в лес?

– Ничего не осталось, только нога…

– Рабочий же день, какой лес?!

– Тот же медведь, что и Кочергу…

– За ногу его схватил, не убежать.

– Сразу живот распорол, кишки наружу!..

– Говорят, улыбка на лице, словно рад был.

Вот тут Андрей наконец не выдержал и замахал руками:

– Тише вы! Тише! У кого улыбка, у медведя?

Шум начал стихать. На Кожухова уставилась женщина из отдела обслуживания, он не знал ее имени, и возмущенно выдохнула:

– Как вам не стыдно такое?! Человек погиб, а вы…

Галдеж начал было опять возобновляться, но Андрей еще громче прикрикнул:

– Да тише же! Погодите орать! – И повернулся к женщине: – Почему мне должно быть стыдно? Я только что здесь услышал, что осталась одна нога, что распорот живот, и что улыбка на лице. Но если осталась одна нога, то где у нее, простите, лицо?

– Да не слушай ты, Андрюха, никого! – подошел к нему Сергей Рутин – молодой, но весьма талантливый программист. – Давай выйдем, поясню.

Они вышли из шумной комнаты отдыха, и Рутин рассказал, что успел узнать с более-менее высоким уровнем правдоподобности. Абсолютно точным было то, что на работе сегодня Лебедев не появлялся, а вместо этого выехал на своем внедорожнике из городка. На их КПП он, разумеется, отметился, а вот до первого, возле питерской трассы, не доехал. Он для чего-то остановил на полпути машину и пошел в лес. А там его задрал медведь. Тело нашли быстро, поскольку Лев Львович, выйдя из машины, настроил связь бруна на кого-то из руководства – вроде как даже самого Ерчихина, тут Сергей никаких гарантий не давал, сказал, что слышал, – и на шум его схватки с медведем тут же отправили спасателей. Но когда те прибыли, медведь уже скрылся, а Лебедев был мертв. Его живот на самом деле оказался вспоротым, а на губах – опять же лишь по слухам! – и впрямь застыла улыбка.

– Чушь какая-то! – сказал Кожухов, когда Сергей замолчал. – Ну ведь чушь же! Веришь? Ладно, я допускаю, что Льву срочно понадобилось куда-то поехать… – Андрей не только это допускал, но был почти уверен, что Лебедеву назначили срочную встречу сообщники, хотя Рутину он, конечно, об этом говорить не собирался. – Можно предположить и почему он остановился и вышел в лесу – да хотя бы просто отлить! Но зачем для этого включать брун? И тем более на связь с руководством?

– Но вот это как раз не факт, я же говорил, – сказал Рутин.

– Почему же нашли так быстро?

– Может, он связался не до, а после нападения. Ну, пока еще был жив. И не с руководством, а с тем же Горбатовым…

– Горбатов же в клинике.

– Ну и что? Он-то не при смерти же. Да пусть даже и с Ерчихиным, но уже после того как… Наверное, когда умираешь, не думаешь, уместно ли беспокоить начальство.

– Допустим. А улыбка? Он что, рад был умирать?

– Андрюх!.. Я ж говорю: это только слух. Сам-то я его, слава богу, не видел.

Больше Сергей Рутин ничего не знал, да если бы и знал, не успел бы рассказать: на бруны его и Андрея пришел общий вызов: руководство приказывало всем срочно собраться в большом зале для совещаний.

Вызвали действительно всех, включая подсобных рабочих. Вел собрание лично Даниил Артемьевич Ерчихин, что за всю историю проекта случалось лишь дважды, да и то собирали тогда не всех.

Руководитель проекта выглядел не просто строго – он был определенно злым. И начал сразу же, без приветствия:

– Сегодня произошла трагедия. Погиб специалист программного бюро Лебедев. Но это не просто трагедия – это пример вопиющей безалаберности и халатности! И мне плевать, что о мертвых нельзя плохо, но я должен думать сейчас о живых. А потому скажу прямо: то, что совершил Лебедев, – недопустимо!

– Он же не специально дразнил медведя, – тихо проворчал кто-то позади Андрея. Ерчихин этого, конечно, не слышал и продолжил:

– Рабочий распорядок существует для всех, от обслуживающего персонала до начальников. Лебедев же во время рабочего дня своевольно покинул городок. То, что он отправился потом гулять по лесу, – это совсем уже… Это противоречит уже не распорядку, а элементарному здравому смыслу! Особенно после двух недавних случаев нападения медведей на сотрудников. – Даниил Артемьевич задохнулся от возмущения, причем очень естественно, вполне возможно не притворяясь, и резюмировал свое выступление: – Отныне выезд за пределы городка без сопровождения охраны запрещен. Разрешения на выезд буду давать я лично и лишь в случаях реальной необходимости. Никаких поездок в гости, по магазинам и всего такого прочего.

– И как долго? – выкрикнул кто-то.

– До тех пор, пока лесничими района не будет доложено о полном истреблении хищников в зоне радиусом пятьдесят километров, – им уже отдан приказ руководством области.

– Так они, может, до зимы будут истреблять, пока медведи по берлогам не залягут!

– Значит, будем ждать до зимы. Еще вопросы есть?

* * *

Андрей сам от себя не ожидал, что так сильно расстроится из-за вынужденной изоляции. А как же родители? Они станут переживать. К тому же надо будет еще придумать, чем объяснить его «заточение». Говорить правду руководство почему-то запретило, хотя, казалось бы, самое безобидное объяснение – медведи. Не в том смысле безобидное, что медведи это фигня – такое сказать после всего ни у кого бы язык не повернулся, – а в том, что это не нарушало бы секретности и всего такого прочего. Хотя сам Андрей все больше убеждался, что правда в этом случае имеет двойное дно и что Зона Севера действительно оказывала воздействие на этот район. Хорошо еще, что здесь, в этой реальности, вместо мерзодведей опасность представляли обычные медведи. То есть не совсем уже, получается, обычные, если являются следствием Помутнения – обычные бы, скорее всего, так активно не стали нападать на людей.

Но уж эту, более глубинную правду родителям тем более не расскажешь, так что придется выкручиваться, врать, отец наверняка эту ложь почувствует… Стоит, пожалуй, сказать, что нельзя – и все, подробности потом, при встрече. И нормально сказать, без трагической многозначительности и наигранной грусти. Тогда отец, скорее всего, поймет, что и правда нельзя, но страшного ничего в этом нет. И маме объяснит.

Хотя что касается грусти… Никакая она не наигранная. Кожухов и в самом деле загрустил, поняв, что может долго не увидеть родителей. Он их в самом деле очень любил. И скучал, порой не отдавая себе в этом отчета. Теперь же заскучал определенно, хотя и виделся с ними совсем недавно.

И так уж получилось, что поделился он этими чувствами с ИРой. Машина, как бывало и прежде, сразу заметила, что его состояние отличается от стандартного. То есть она буквально так и сказала:

– Твое состояние отличается от стандартного. Что случилось?

– А что, информации о совещании еще нет в сети?

– Ты имеешь в виду информацию о том, что руководство ограничило выезд сотрудникам?

– Именно эту. Значит, уже есть…

– Есть, но я не понимаю, почему твое настроение стало таким плохим. Ведь запрет временный.

– Но сколько этот временный запрет займет времени, неизвестно. Извини за каламбур. Хотя… ты же не знаешь…

– Я знаю, что такое каламбур. И знаю, что в большинстве случаев это смешно. Но я так еще и не научилась смеяться.

– В данном случае смеяться не стоит. Я не могу теперь съездить к родителям.

– Не понимаю твоего сожаления. Зачем ездить к родителям?

– Как это зачем? Чтобы повидаться.

– Ты забываешь, как они выглядят? – в голосе Ланы, которым говорила машина, прозвучало беспокойство.