Халиф на час

И Абу-ль-Хасан проспал эту ночь, а утром он выбрал подходящее время и пошел к своим приятелям. Он нашел их всех дома и изъяснил каждому из них свое положение, жалуясь на свою нужду. Он просил о помощи и поддержке и говорил: «О друзья мои, пришло теперь время проявить приязнь и великодушие! Помогите мне чем-нибудь, а когда мои дела поправятся, я отдам вам с избытком все, чем вы мне поможете, и тогда мы вернемся к прежним увеселениям и развлечениям. Вы, слава Аллаху, знаете, какова моя приязнь к вам и сколько я на вас извел денег, — теперь ваша очередь». Но ни один из приятелей ничего ему не ответил, не сказал ни слова: все они молчали и сумрачно глядели ему в лицо, как будто не знают его и в жизни его не видывали. И когда Абу-ль-Хасан увидел, в каком положении он оказался и как они очернили его лицо, вернулся он к своей матери грустный и печальный, с плачущим оком, и весь мир в его глазах был черным.

И он сказал своей матери: «О матушка, поистине солгал тот, кто сказал такие слова:

Пока в достатке ты живешь и денег в сундуках полно, Будь щедрым, не жалей монет, всем помогай и знай одно: Нельзя богатства расточить, коль нам богатство суждено, А не судьба — к чему копить? Ведь разоришься все равно.

Матушка, теперь я удостоверился в справедливости твоих слов. Я думал, что найду действительно любящих друзей, а нашел людей, не знающих благодарности за хлеб и признательности за милость и совершенно не помнящих добра и благодеяний. Клянусь Аллахом, матушка, я не хочу теперь видеть кого-либо из них». — «О сынок, — ответила ему мать, — твои друзья не твои друзья, твои друзья — друзья чаши, кубка и бутыли».

Потом Абу-ль-Хасан дал клятву, что он больше не станет водиться ни с кем из жителей Багдада и не будет их угощать, а также не будет мотать деньги, а будет расходовать их лишь по правилам и с порядком. Он решил постоянно оказывать милость чужеземцам и каждый вечер принимать у себя какого-нибудь незнакомца, кормить его ужином, поить допьяна и укладывать спать, а наутро прощаться с ним и отпускать его, чтобы вечером принять кого-нибудь другого. И никого он не станет угощать дважды, нет, только один раз, чтобы ему не пришлось постоянно общаться с кем-нибудь. Потом Абу-ль-Хасан вытащил сундук с деньгами, которые он скопил от доходов с домов и земель, купленных на половину его состояния, и поставил его в кладовую расходов, чтобы сундук был у него под рукой. И каждый день он сам ходил на рынок и своей рукой покупал все нужное, чтобы раб не истратил больше, чем следовало и положено, а приготовив помещение для пира и поставив столик с яствами и вином, отправлялся к городским воротам Багдада и ждал появления какого-нибудь иноземца. И, увидев чужестранца, он вел его к себе в гости, ужинал с ним, пил, веселился и бражничал, а потом он укладывал гостя спать, а наутро говорил ему: «Уходи с миром». А Абу-ль-Хасан знал всякие шутки и остроты, от которых рассмеется даже кирпич. Отпустив чужеземца, которого угощал, Абу-ль-Хасан никогда не угощал его второй раз, и если ему встречался иноземец, которого ему уже приходилось угощать, то он переходил на другую сторону, чтобы тот его не увидел.

Так Абу-ль-Хасан провел некоторое время, и однажды, когда он сидел у ворот Багдада, ожидая, пока пройдет чужеземец, чтобы пригласить его в гости, вдруг в городские ворота украдкой вошел халиф Харун ар-Рашид в одежде чужестранца. А дело в том, что Харун ар-Рашид вследствие своего великого правосудия и любви к справедливости постоянно ходил тайком по городу и разведывал, каково положение подданных, а в начале каждого месяца он тоже ходил, переодетый, чтобы посмотреть, как ведут себя правители и как они вне Багдада поступают с народом в отношении справедливости, обид и правосудия. И вот, когда халиф входил в ворота города Багдада, одетый в одежду мосульского купца и сопровождаемый своим рабом Масруром, Абу-ль-Хасан увидел его, поднялся и быстро пошел ему навстречу. Он стал упрашивать халифа побывать у него в гостях, говоря: «Послушай, о чужестранец, я приму тебя со всяческим уважением и почетом, но при одном условии: ты проведешь у меня лишь сегодняшнюю ночь, а утром уйдешь своей дорогой и не возвратишься ко мне больше ни разу». И когда халиф услыхал приглашение с оговоркой, что он проведет у хозяина дома лишь одну ночь, а утром уйдет своей дорогой и больше не вернется к нему, ему захотелось узнать, какова причина такого условия и почему этот человек приглашает чужестранца на одну ночь и не приглашает его вторично. И халиф согласился на это предложение, и Абу-ль-Хасан пошел впереди него, а халиф шел сзади, пока они не достигли жилища Абу-ль-Хасана. И Абу-ль-Хасан ввел халифа в красивую, богато убранную комнату, где было полным-полно китайского фарфора, шелковых одеял и ковров, шитых золотом молитвенных ковриков и бархатных подушек. И халиф сел, а Абу-ль-Хасан пошел и принес столик, уставленный блюдами с домашними и дикими голубями, курами и другими изысканными кушаньями и драгоценными яствами, и сел за столик с халифом, своим гостем. И они стали есть, пить и веселиться, и халиф ел с большой охотой, а когда они насытились, раб принес им таз и кувшин, и они вымыли руки, а потом Абу-ль-Хасан пошел и принес свежие и сушеные плоды, сласти и вино, старое, прозрачное, и поставил перед халифом бутыль, а сам сел с ним рядом, и наполнил чашу, и воскликнул: «Снизошла на меня тысяча благодатей! О гость мой, эта чаша за твое здоровье! — И ему захотелось пошутить, и он молвил: — О гость мой, я хочу открыть тебе тайну. Когда петуху хочется напиться, он скликает кур, своих подруг, и те думают: «Что это он такое говорит?» — а я скажу тебе: он говорит им: «Из любви к вам, за ваше здоровье!» И я тоже говорю: «Из любви к тебе, за твое здоровье!» — «Пей на здоровье и в удовольствие», — сказал халиф и расхохотался, и понял он, что Абу-ль-Хасан человек беспутный, и ему стало весело.

А потом Абу-ль-Хасан налил чашу дополна и увидел, что халиф сидит перед ним молча, чинно и благородно, не говоря ни слова. И тогда Абу-ль-Хасан подал ему чашу и сказал: «О чем ты задумался, мой гость? Что думать, коли есть Аллах, — ты предполагаешь, а он располагает. Возьми выпей, и придет к тебе от вина нежданно ясность рассудка. Избавь нас от тех, кто вечно думает и гадает, как те, что носят на плечах свинец. Забудь заботы и тревоги, которые сокращают жизнь. Не упускай ни минуты счастья и радости. Знай, о мой гость, никто не знает, где счастье, кроме меня! Пей же, я покажу тебе, в чем счастье!»

И халиф выпил, а Абу-ль-Хасан взял чашу, и наполнил ее, и сказал: «Гляди, гость мой: счастье у того, кто опрокидывает в рот эту чашу». И Абу-ль-Хасан опрокинул чашу в рот и выпил ее, а халиф засмеялся, и развеселился от его выходок и сумасбродств, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, Абу-ль-Хасан, мне нравится дружить с такими, как ты, ибо ты человек веселый, довольный и беспутный. Сделай милость, налей и мне, чтобы я помог тебе прикончить эту бутыль». И Абу-ль-Хасан засмеялся и сказал: «Клянусь Аллахом, ты тоже мне нравишься, о гость мой!» — и наполнил чашу, и подал ее халифу, говоря: «Знай, о гость мой, что имя этой чаши — Диковинка». И халиф взял чашу и воскликнул: «Прекрасно, о Диковинка! Ты знаешь, о Абу-ль-Хасан, с кем водиться! Нет равного этой Диковинке!»

«О гость мой, — сказал Абу-ль-Хасан, — выпало мне с тобой великое счастье, ибо я вижу, что ты, как и я, любишь веселиться и наслаждаться и не походишь на некоторых людей, у которых на лице всегда видна тоска. Клянусь Аллахом, о гость мой, я сегодня сумел-таки выбрать собутыльника! Едва я увидел тебя у ворот, я сразу понял, что ты весельчак и любишь развлечения, и снизошла на меня великая благодать, — продолжал Абу-ль-Хасан и, сказав это, произнес:

Когда бы мог мой дом понять, кто на его ступил порог, От счастья он бы ликовал, следы лобзал бы ваших ног, На тайном языке своем он так сказал бы, если б мог: «Я рад приветствовать того, кто родом и душой высок!»

А потом Абу-ль-Хасан воскликнул: «Ах, мой гость, как я счастлив и доволен, что нашел сегодня такого приятного, веселого, довольного человека, как ты!» И халифу стало весело от его речей и поступков.

И чаша опять заходила между ними. — «Подай налитую, получишь пустую!» — и наконец хмель заполз им в голову, но у халифа голова была крепкая, и он ничуть не изменился, и ему захотелось узнать, по какой причине Абу-ль-Хасан угощает чужеземца только однажды. Он подождал, пока вино заиграло у Абу-ль-Хасана в голове, и сказал ему: «Заклинаю тебя жизнью, Абу-ль-Хасан, расскажи мне, каково твое занятие и чей ты сын?»

И Абу-ль-Хасан воскликнул: «Ты тоже, о гость мой, видно, не прочь поболтать! Говорит пословица: «Где гость, там и болтовня». Но халиф так приставал к Абу-ль-Хасану с расспросами, что тот наконец сказал: «Знай, о гость, что я сын купца и что Аллах великий вдоволь наделил его всяким добром. Не нуждается никто, раз Аллах наделил его, но только, о гость мой, отец воспитывал меня в строгости и был со мною суров и изрядно скареден — не давал мне ничего, кроме того, что положено. А я с малых лет был по природе склонен к веселью и дружил с теми, кто из того же теста, и мой отец удерживал меня от всего этого, и когда он умер, я унаследовал от него кучу денег, так как он — помилует его Аллах! — оставил мне очень много, ибо, как я тебе уже говорил, был он человеком прижимистым. И вот когда он скончался, и оставил большие богатства, и исчезло препятствие, которое не давало мне веселиться, я обрадовался, собрал все его богатства и разделил их на две половины. На одну половину я купил сады, дома, земли и имения и дал великую клятву, что буду прятать доходы с них в сундук и не истрачу из него ни дирхема, а другую половину я всю превратил в деньги и положил их у себя под рукой, чтобы их тратить. И стал я веселиться, наверстывая те дни, которые упустил при жизни отца, и подобрал нескольких друзей, себе под стать, и принялся мотать с ними деньги на еду, питье, певиц и музыкантов, пируя ночью и днем; они ни в чем не терпели недостатка, и я наслаждался с ними полным счастьем. И я пировал так целый год, а через год, добрый гость, я сунул руку в карман и не нашел там ни единого дирхема, и когда мои приятели узнали об этом, они бросили меня, и ни один из них не пришел ко мне, чтобы сказать: «Мое сердце подле тебя». Когда я увидел себя в таком положении, мне пришла мысль пойти к ним и попросить, чтобы они меня поддержали и выручили, ибо я извел на них все свои деньги. И я пошел, и осведомил их о своем положении, и попросил помочь мне какими-нибудь деньгами, чтобы мне начать торговлю, а потом, когда мое положение исправится, я, мол, верну им долг, и клянусь Аллахом, о гость, и твоей драгоценной жизнью, ни один из них даже не взглянул на меня, словно они меня не знали, и лица их были неприветливы. Я вернулся домой, крайне опечаленный, сел и принялся упрекать себя, говоря: «Клянусь Аллахом, мой отец имел право быть скупым, так как знал, каково наше время и его сыны», — и поклялся великой клятвой, что не буду больше водиться ни с одним из этих людей и стану принимать у себя только чужеземцев. И из страха, что угощение приведет к дружбе, я дал зарок, что буду угощать чужестранца лишь одну ночь, а утром он от меня уйдет, словно я его не знавал и он меня не знавал. И я стал тратить деньги от доходов с владений, которые приобрел, и жил таким образом, пока, на великое мое счастье, я не встретился сегодня вечером с тобой, о мой добрый, желанный гость. Я обрадовался тебе и опьянел от радости, увидев тебя, ибо я угощал великих и малых, но ни разу не видал еще такого весельчака».

И халифу понравились слова Абу-ль-Хасана, его благоразумие и осмотрительность, и он молвил: «Клянусь Аллахом, о Абу-ль-Хасан, ты совершил поступок, достойный мужей разумных и людей осмотрительных, ибо отложил половину своих денег и подумал о последствиях и о превратностях времени. Ты понял, что дни не проходят всегда одинаково, и сберег половину своего состояния, приобретя на эти деньги владения и поместья, а кроме того, бросил глупости и беспутство, и раскаялся в своем мотовстве и расточительстве, и пошел путем разума, мудрости и расчетливости. Да будет же слава Аллаху, о Абу-ль-Хасан, что ты не спустил по глупости и другую половину своих денег. Клянусь великим Аллахом, твое благоразумие мне нравится и я радуюсь на тебя, ибо ты молодой человек, но ты все же не поддался привычке мотать деньги на увеселения с твоими приятелями. Да защитит же тебя своим покровом Аллах великий, который вывел тебя, о Абу-ль-Хасан, на правый путь, так что ты образумился и раскаялся, и поистине тебя теперь ждет награда от Аллаха великого, ибо ты каждый день угощаешь чужеземца и, во-вторых, ты от этого стал еще счастливей — ты ведь каждый день видишь у себя в доме людей чуждого облика и учишься у них уму-разуму и вещам, которых ты не знал. Они рассказывают тебе про свою страну и, странствуя, прославляют тебя и благодарят за милости».

«О гость мой, — сказал Абу-ль-Хасан, — мы затянули разговор и забыли про нашу Диковинку. Подай-ка чашу». — «Правильно! — воскликнул халиф, — мы даром потратили время без вина. Пей же скорей и дай мне чашу». — «Клянусь Аллахом, о гость мой, — сказал Абу-ль-Хасан, — я не видывал такого весельчака, как ты. Про меня говорят: «Беспутный!» — но клянусь Аллахом великим, ты куда беспутней меня». И халиф засмеялся, а Абу-ль-Хасан выпил, и наполнил чашу, и подал ее халифу. И они снова принялись пить и веселились, пока не настала полночь.