Халиф на час
Шрифт:
– Повинуюсь, добрый мой хозяин.
Визирь поклонился халифу чуть менее глубоко, чем обычно проделывал это при дворе. И уже готов был сам укорить себя за недостаток почтения, но халиф, не заметив ничего предосудительного, поспешил по улочке к лавчонке, только что распахнувшей двери. Перезвон множества колокольчиков, от металлических до деревянных, выдавал принадлежность ее хозяина к жителям далекой Поднебесной империи.
Но халифу было все равно, откуда начинать свое странствие, и потому он несколько упоительных минут провел, рассматривая простые белые вазы с изысканным синим рисунком. Не менее ваз ему были интересны
– Запиши, Умар, я хочу, чтобы мои покои украшала вот эта ширма. Пусть в кабинете поставят вот тот письменный прибор. Я хочу вкушать молоко из этих полупрозрачных пиал. А вазы, да-да, все четыре, пусть установят в гостевых покоях полуночной стороны. Да смотри, чтоб сегодня же!
Визирь кивал, записывал и думал лишь о том, хватит ли у него в кошеле монет, чтобы оплатить все капризы халифа. Приказчик лавчонки, хотя это мог быть и сам хозяин, радостно суетился, а полы кафтана халифа уже мелькали у выхода. И визирю пришлось, невероятно быстро исполнив повеление своего господина, устремиться за ним.
Следующей лавкой была лавка скобяных товаров, и визирь смог перевести дух. Ибо понятно, что халифу… о нет, владельцу поместья не по чину самому выбирать скобы для дверей или запоры на окна.
Потом наступил черед лавки книжной. Пытливый разум Гаруна аль-Рашида не мог насытиться одним лишь созерцанием мудрости мира, аккуратно составленной на пыльных полках.
– Умар, друг мой, я хочу, чтобы все эти книги сегодня же до заката украшали стены моего кабинета. И тогда вечерами, устроившись у огня, я буду предаваться изысканнейшей из страстей – чтению. А сейчас поспеши уплатить хозяину этих бесценных сокровищ ровно столько, сколько он запросит. Да не торгуйся, смотри. Не скаредничай! Помни, что, сэкономив даже дирхем, ты не станешь богаче и на медный фельс…
– Повинуюсь, хозяин, – проговорил Умар. Он постепенно входил в роль управляющего поместья при самодуре-хозяине. Владелец же книжной лавки, обожающе посмотрев вслед гостю, сухим тоном назвал визирю баснословную цену. И Умар вынужден был выложить все, до того самого фельса, ибо так хотел халиф… И ему, визирю и слуге, не пристало спорить. Хотя именно этого и желал бы Умар больше всего.
Продиктовав владельцу лавчонки адрес, куда следовало доставить книги и свитки, визирь поспешил за халифом. И в душе лишь порадовался, что у него хватило ума назвать книжному червю адрес дома своего деверя.
Следующую лавку можно было смело именовать дворцом среди окружающих ее крошечных лавчонок и мастерских. Здесь царили ткани. Нежные шелка, яркие камки, прозрачные батисты, тончайшие бархаты… С ними соперничали неброская и теплая шерсть, грубое, но прочное сукно… Сотни и тысячи лент, кружева и холсты, нити для вышивания и бусины, бисер и тисненные золотом кожи…
О, от такой яркости могли разбежаться глаза и у самого спокойного покупателя. Халиф же Гарун аль-Рашид спокойным вовсе не был. Более того, приказчики этого пестрого царства никогда еще не видели столь взволнованного и восторженного покупателя.
– Умар, иди сюда! Я хочу вот этот отрез… На…
Тут халиф замялся. О, названия комнат он знал очень хорошо, но вот как может быть меблировано
загородное поместье, представлял себе весьма смутно. И потому ограничился лишь тем, что попытался указывать, для каких покоев будет предназначен тот или иной кусок ткани.– Вот это в кабинет… Это к камину… Это… да, в библиотеку… Этот белый батист украсит полки с книгами… и ту белую вазу…
Внезапно тихое хихиканье оборвало пиршество покупок халифа. Визирь ахнул, а Гарун аль-Рашид в крайнем гневе обернулся на звук.
– Как смеешь ты, негодная, смеяться надо мной?!
Умар, уму которого мог бы позавидовать и весь диван какого-нибудь крошечного княжества, успел прошептать:
– Остановись, Клавдий, ведь ты же простой иноземец, только вчера купивший поместье у стен города…
И, о чудо, этих простых слов хватило халифу, чтобы овладеть собой. Он улыбнулся и совсем другим тоном повторил:
– Как смеешь ты, негодница, смеяться надо мной, богатым чужестранцем?
– Прости меня, добрый господин, но я смеялась не над тобой, а над тем, что ты захотел белым батистом украсить книжные полки и вазу…
Девушка ответила халифу чуть виноватым взглядом, и тот понял, что пропал. Ибо эти черные глаза были столь погибельно глубоки, щеки столь нежны, а уста столь прекрасны, что могли принадлежать лишь одной девушке. Хозяйке всех его снов и той единственной, которой суждено стать тайной его души.
Диковинный медальон с черным камнем украшал шею девушки, а пальцы, сжимавшие калам, были измазаны чернилами. Халиф не мог оторвать глаз от этих черных пятен на нежных пальчиках, мечтая о том миге, когда сможет поцелуями покрыть каждый из них.
О, любовь бывает столь же стремительна и столь же неотвратима, как смерть. И обе они, сестры и противницы, овладевают существом человеческим в единый миг, не давая возможности опомниться или попросить о пощаде.
– Прости и ты меня, добрая девушка. Я всего лишь невежественный иноземец по имени Клавдий, не знакомый с традициями и обычаями твоей родины, не знающий ее привычек и моды. У меня на родине иногда украшают вазы таким… как ты сказала… а, да, батистом…
Девушка еще раз хихикнула.
– Тогда у тебя на родине должны и вот такой мех класть на ложе… а вот этим бархатом укрываться…
– И такой полосатой… да, такой полосатой камкой завязывать голову перед молитвой… – подхватил халиф.
– И такой шелковой лентой перевязывать тучное чрево…
Первой не выдержала девушка. Она звонко рассмеялась и проговорила:
– Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного и всеведающего, добрый Клавдий! Добро пожаловать в прекрасный Багдад и в лавку моего дядюшки, достойного Сирдара!
– А как зовут тебя, о украшение вселенной?
– Меня зовут Джамиля, – ответила девушка и покраснела до корней волос.
Макама одиннадцатая
Давно уже ушел из дядюшкиной лавки этот чудной иноземец, но Джамиля все еще смотрела на распахнутые двери, за которыми он исчез. Щеки ее горели от одного лишь воспоминания о его пылких взорах, а рука все время трогала ткани, к которым прикасались его ладони.
Какая-то доселе неизвестная Джамиле часть ее существа едва слышно шептала: «Это он, юноша твоих грез. Никогда на свете не найти тебе никого лучше этого черноволосого красавца…»