Халтурщики

Она переворачивает фотографии, на самой верхней — Курт, ее брат, он старше Руби на год. Он отдал ей эти фотографии на папиных похоронах.

— Надо поделить их пополам, — предложила она тогда.

— Я обойдусь.

— Возьми хотя бы несколько.

Он сказал, что последние трое суток перед смертью папа много кричал.

— Что именно?

— Что он не хочет умирать. Скандал устроил в больнице.

— Лучше бы ты мне этого не говорил.

— Но в этом правда не было никакого смысла.

— В чем?

— В том, чтобы ты вернулась, до того как он умер.

Руби действительно не приезжала, пока папа болел — она ждала, что он будет ее умолять. Что он раскается. В последние дни она постоянно названивала Курту, надеясь услышать, что папа еще жив, надеясь услышать, что его уже нет. Его похоронили на кладбище Святой Марии, неподалеку от заставы Рокэуэй. Это случилось в июле, было жарко, и Руби боялась, что все заметят, как сильно она вспотела. Но ее все обнимали: двоюродные братья и сестры, племянники и детишки. Она же была дочерью усопшего. Во время службы Курт сидел рядом, он на несколько секунд сжал ее руку.

После похорон она провела в Квинсе четыре дня. Курт отпросился с работы и ездил с ней туда-сюда. Они сходили поесть в ресторан «Астория», в котором часто бывали в детстве: они заказывали картошку фри с подливкой и щедро сдабривали это все кетчупом и уксусом, пока еда не превращалась в тошнотворную массу. Теперь они выросли и могли позволить себе что угодно. Так что они снова заказали картошку с подливкой.

Все родственники ждали встречи с Руби, они интересовались ее мнением и спрашивали совета. «Тетя Руби, расскажи Биллу, который мнит себя великим шеф-поваром, о настоящей итальянской кухне». «Руб, Келли хочет попутешествовать по Европе, поговори с ней на эту тему. Что-то я не доверяю парню, с которым она собралась».

И со всеми Руби обнималась. Детишек она поглаживала по подбородку, усаживала на колени и выслушивала тайны, которые они ей нашептывали, согревая теплым дыханием ухо. Все считали ее такой умной и космополитичной. Из-за этого она боялась возвращаться в Квинс — тогда бы они вычислили ее, поняли бы, какая она на самом деле заурядная.

В последний день той поездки она накупила всем подарков. Руби хотела продемонстрировать не только щедрость, но и внимательность — показать, что она всех услышала. Курту она купила встраиваемый в приборную панель джи-пи-эс навигатор — единственную модель, которая подходила к его грузовику «тойота»; Келли — белый «Никон Кулпикс II», о котором она давно мечтала, и поясную сумку для хранения денег — пригодится во время поездки в Европу; а маленьким племянницам и племянникам достались именно те видеоигры, книги и диски, о которых они мечтали. Дети не хотели, чтобы она уезжала, а взрослые спрашивали, когда она планирует вернуться в Нью-Йорк.

По пути в Рим Руби думала, что отсканирует старые фотки, которые отдал ей Курт, и пошлет их ему по мылу — она планировала попросить кого-нибудь из фотоотдела показать ей, как это делается. Она даже уже придумала сопроводительный текст: «Брат, может, сейчас они тебе и не нужны, но вдруг ты потом передумаешь. Еще благодарить меня будешь! Может, они пригодятся детям. Люблю, Руб. P. S.Отпишись, когда получишь».

После поездки в Нью-Йорк на похороны папы ее просто распирало от гордости, но, вернувшись на работу, она быстро сдулась. По возвращении ее ждала гора сообщений из отдела культуры (тогда им еще заправлял Клинт Окли) по поводу статьи, которую она вычитывала до отъезда. И во всех этих полных негодования письмах в копии стояла Кэтлин — Клинт явно хотел унизить Руби. Неужели нельзя было обсудить все это лично, как поступают порядочные люди? Неприятности на работе не давали ей спать — злоба будила по ночам. К тому же ее преследовал и папа, всплывали давно забытые образы: вот он открывает шкаф и демонстрирует ей чашку с человеческими зубами; папа разогревает ложку на плите; папа говорит священнику: «Смотрите, как расцвела моя девочка».

Руби становится как-то неприятно держать семейные фотографии на коленях, возникает желание вымыть руки. С поездки в Нью-Йорк прошло почти полгода, а она их так и не отсканировала.

«Курт мог бы хотя позвонить». Неужели это так сложно? Доставать ей его не хочется, но такое ощущение, что он вовсе не стремится поддерживать связь, что он бы не расстроился, если бы они вообще исчезли из жизни друг друга. Он говорит, что путешествовать не любит. Но жену в Лондон свозил. «Можно было бы и мне об этом сообщить». Руби могла бы с ним там пересечься.

До полуночи еще несколько часов, а на улице уже вовсю гремит пиротехника. Руби убирает фотографии на полку в кухне. Потом она натирает пемзой руки до красноты.

Таксист высаживает ее напротив «Неттуно», трехзвездочного отеля, расположенного прямо у стен Ватикана. Его персиковый фасад уже несколько лет скрыт лесами — в 1999 году владельцы взялись за серьезную реконструкцию здания, но на полпути у них закончились деньги и запал довести задуманное до конца.

Взрывается очередная петарда, и Руби подскакивает от неожиданности.

В гостинице ее приветствуют по-итальянски, но она отвечает на английском и вручает американский паспорт. «Ненавижу летать в праздники, — сообщает она. — Приходится бросать детей, полный кошмар. Но боссы встречу перенести не захотели. Так я им и поверила».

Портье снимает копию с ее карточки.

«Это моя личная, а не компании, — объясняет Руби, — я мили собираю».

Он равнодушно кивает.

Руби никогда не остается дома на Новый год. Тридцать первого декабря она превращается в бизнес-леди из Америки, которая застряла на праздники в Европе; каждый год она меняет отели.

Из окна ее номера видны только коробки кондиционеров, что Руби вполне устраивает — зато нет шума с улицы. Она бросает пальто на кровать, достает из мини-бара бутылку «Перони», включает телик и выясняет, что там на платных каналах. Несколько минут она смотрит порнофильм, но он ее скорее удручает, чем возбуждает. Руби переключается на музыкальный канал, но так и не может отделаться от гадливого ощущения. «Для кого это вообще снимают?» Руби достает из мини-бара «Кит Кат». «Это…» Она кусает шоколадку, стоя перед зеркалом. «Это отвратительно». Потом она берет еще одно пиво и пакет орешков. «Да ведь?» За пивом следует красный Джонни Уокер с крендельками, которые во рту превращаются в кашицу. «Нет?» Потом — Абсолют с банкой апельсинового сока.

Вот мужики на работе обрадуются, когда ее уволят. «А я буду хлестать шампанское». Она открывает уже початую бутылку красного калабрийского вина и набрасывается на упаковку шоколадных вафель. Сочетание довольно неудачное, но Руби уже слишком пьяна, так что ей все равно. На экране Тото изображает врача. В мини-баре уже ничего не осталось. Руби закрывает глаза и рывком натягивает на себя одеяло. Она засыпает.

Раздается страшный грохот — Руби подскакивает, у нее перехватывает дыхание. Мгновение паники — и она определяет свое местонахождение: она в отеле. Телевизор — включен. За окном взрываются петарды, Руби смотрит на часы. До полуночи осталось несколько минут. Из газеты ее уволят.

Она отправляется в коридор, чтобы посмотреть на салют из выходящего на улицу окна. Небо сверкает. Грохот не смолкает. И со всех сторон кричат:

— Sei!

— Cinque!

— Quattro!

— Tre!

— Due!

— UNO!

На крыше дома напротив вопят подростки — сегодня их никто не остановит. Они бросают вниз бокалы для шампанского, которые со звоном разбиваются в водостоке. Вдалеке воет сирена «скорой помощи». По тротуару быстро идет мужчина в плаще, вперившись в экран мобильного. Дым от петард призрачно струится в свете фонарей.