Халтурщики
Шрифт:
Заходит Византа.
— Что смотрите?
— Ерунду какую-то, — отвечает муж.
Пикл отдает ему пульт и уходит к себе в комнату. Артур провожает ее взглядом, пока она идет по коридору, а потом обращается к Византе:
— Знаешь, что она мне сегодня сказала? Она не помнит двадцатого века. Разве не ужасно?
— Да не особо. Что мы будем на ужин?
— Пикл, — кричит Артур, — что ты хочешь на ужин?
Секретарь заказывает Артуру билеты на поезд: десятичасовая поездка с пересадками в Милане и Бриге. Это сделано ради экономии, ведь покупать билет на самолет в последний момент довольно дорого. Все это доставляет Артуру массу неудобств. Рано утром он садится в поезд на вокзале Термини, покупает в вагоне-ресторане
Поезд приезжает в Женеву ранним вечером, Артур поднимает глаза от книги и видит спинку стоящего перед ним кресла. Прочитав аннотации в интернете, он ожидал, что это будет утомительная автобиография, с привязками к важным политическим датам. Оказалось же, что текст пропитан гуманизмом и личным мужеством. Артур снова смотрит на фотографию, и ему кажется, что он позорным образом не готов к этому интервью.
Он проходит таможню, покупает швейцарские франки, ловит такси, чтобы добраться до ее дома: для этого надо лишь пересечь французскую границу. Водитель высаживает его на мокрой проселочной дороге; красные фары машины исчезают за холмом. Артур весь вспотел, он не уверен в себе, к тому же опоздал. Он не любит опаздывать, но тем не менее все время это делает. Он потирает руки, дышит на них, пальцы окутывает облачко пара. Он приехал куда надо: тот номер дома, и сосны растут, как описано. Вскоре он находит калитку в плетеной изгороди и заходит. Дом построен из крепких деревянных балок, с карнизов свисают сосульки, похожие на заостренные шляпы чародеев. Артур отламывает одну из них — он никогда не мог отказать себе в этом удовольствии — разворачивается и смотрит на сумеречное небо. Облака плотным слоем покрывают Альпы. С сосульки по запястью течет вода.
У него за спиной открывается дверь.
— Здравствуйте, простите за опоздание, — говорит он и переходит на немецкий. — Простите, я просто видом любовался.
— Входите, — говорит хозяйка. — Только сосульку прошу оставить на улице.
Гостиную озаряют лампы в цветочных горшках, в свете которых видны столбы пыли. На журнальном столике черного дерева, испещренном полумесяцами следов от кружек, стоит переполненная пепельница. Со стен хитро смотрят африканские боевые маски. Книжные полки забиты, как дом, в который уже никого не подселяют. В комнате сильно пахнет табачным дымом и больницей.
Седые волосы Эрцбергер коротко подстрижены, когда она проходит под лампами, можно разглядеть кожу у нее на голове. Она высокая. На ней свитер ручной вязки: горловина растянута, как резинка у старого носка. В качестве брюк — фланелевые пижамные штаны, на ногах — тапочки из овчины. При виде этой картины Артур снова вспоминает, что холодно, и начинает дрожать.
— Что вам предложить? Я пью чай.
— Я тоже с удовольствием выпью чаю.
— Полагаю, — начинает она, уже поворачиваясь к кухне, — вы пишете мой некролог?
Вопрос застает Артура врасплох.
— М-м, — отвечает он, — почему вы так подумали?
— Ну а что же вы пишете? По телефону вы сказали, что биографический очерк. — Она исчезает на кухне и через минуту возвращается с кружкой, из которой идет пар. Ставит ее на столик, указывает гостю на черное кожаное кресло, а сама садится на диван, который даже не прогибается под ее весом — она сидит на нем, как на большой ладони. Эрцбергер протягивает руку и берет со стола пачку сигарет с зажигалкой.
— Ну, вообще-то да, — признается Артур, — я ради этого сюда приехал. Я пишу некролог. Наверное, звучит ужасно…
— Нет, нет. Мне даже нравится. Так я буду
знать, что там все будет верно. Ведь после его выхода я вряд ли смогу подать на вас жалобу, не так ли? — Она кашляет, прикрывая рот сигаретной пачкой. Потом закуривает. — Будете?Артур отказывается.
Струйка дыма вырывается у нее изо рта, грудь вздымается, и дым втягивается обратно.
— Вы прекрасно говорите по-немецки.
— Когда я был подростком, я шесть лет прожил в Берлине. Мой отец работал там корреспондентом.
— Да, точно, вы сын Р. П. Гопала, да?
— Да.
— И вы пишете некрологи?
— В основном.
— Пробились в низы, да?
Артур вежливо улыбается. Обычно, узнав, что он работает на международную газету в Риме, люди преисполняются к нему уважением — ну, пока не узнают, о чем именно он пишет.
Эрцбергер продолжает:
— Мне нравились книги вашего отца. Как там это было, со словом «слон» в названии? — Она бросает взгляд на книжную полку.
— Да, — говорит Артур, — он был отличным писателем.
— Вы так же хорошо пишете?
— Увы, нет. — Он делает маленький глоток чая, потом достает блокнот и диктофон.
Хозяйка тушит сигарету в пепельнице и дергает за нитки на тапочках.
— Еще чаю?
— Нет, мне хватит, спасибо. — Артур включает диктофон и задает вопрос о начале ее карьеры.
Она с нетерпением отвечает, добавляя:
— Вам следует спрашивать о другом.
— Я понимаю, что это избитые вопросы. Но мне надо подтвердить кое-какие факты.
— Это все есть в моих книгах.
— Я знаю, просто…
— Спрашивайте что хотите.
Артур достает ее мемуары.
— Кстати, мне понравилось.
— Правда? — Лицо ее озаряется, и она быстро делает затяжку. — Жаль, что вам пришлось читать эту скучищу.
— Мне не было скучно.
— А по мне так это очень скучно. Полагаю, в том-то и проблема, когда пишешь книгу о своей жизни. Закончив, ты уже и слышать об этом ничего не хочешь. Но перестать говорить о собственной жизни сложно — особенно в моем случае! — Она с участием подается вперед. — Мистер Гопал, мне, между прочим, нравятся некрологи. Я не хочу, чтобы вы подумали, что я невысокого мнения о вашей работе. Я надеюсь, вы так не восприняли мои слова?
— Нет, нет.
— Хорошо. Мне от этого легче. А когда я смогу прочесть статью?
— Это, к сожалению, невозможно. Такие у нас правила. Иначе все будут требовать что-нибудь подредактировать. Мне очень жаль.
— Досадно. Я бы с радостью узнала, какой меня запомнят. Раз в жизни хочется прочесть статью, а тебе не дают! А, ладно. — Она взвешивает пачку сигарет на ладони. — Наверное, люди ужасно расстраиваются при виде вас с вашим блокнотом. Нет? Это ведь как когда приходят из похоронного бюро, чтобы измерить рост почтенной вдовы.
— Надеюсь, что я все же не такое ужасное впечатление произвожу. Хотя, честно говоря, многие не осознают, за чем именно я пришел. Но я рад, что сегодня мне не надо притворяться, — говорит он. — Так проще жить.
— А будет ли мне проще умирать?
Артур пытается засмеяться.
— Не обращайте на меня внимания, — говорит Эрцбергер. — Я просто играю словами. В любом случае я не боюсь смерти. Совсем не боюсь. Нельзя бояться того, чего не испытал. Мы сталкивались лишь со смертью других людей. Не самое страшное. Хотя, естественно, довольно страшно. Я помню, как впервые умер мой близкий друг. Когда это было, наверное, в 1974-м? Вальтер, про него есть в книге, он всегда ложился спать в жилетке, если помните. Он заболел, я оставила его в Вене, и он умер. Я так боялась болезни. Меня пугало… что? Не то что я заболею и умру. Даже тогда, на каком-то примитивном уровне, я понимала, что в смерти было самым страшным: то, что уходят всегда другие. И это тяжело; именно с этим я не могла примириться, когда умер Вальтер, и впоследствии тоже так и не научилась.