Хамелеон. История одной любви

— Было страшно, — честно призналась я, с огромным усилием переведя взгляд на бетонную, покрытую потрескавшейся зеленой краской, стену подъезда. В самом углу красным лаком для ногтей было нарисовано сердце, с маленькой буквой «С» посередине.

— Твои фанатки? — кивнула я, и он проследив за моим взглядом, хитро улыбнулся.

— Само собой.

Почему-то я вдруг почувствовала неприятный укол ревности. И к чему, к куску стены? Бред какой-то!

— Ну пошли? — одной рукой слегка приобняв меня за плечи, он открыл скрипучую дверь.

— Куда? — искренне удивилась я, но тем не менее продолжая послушно перебирать ногами.

— Как куда? Домой! Дождь неизвестно когда закончится. Не на улице же нам стоять.

Я резко остановилась.

— А может лучше тут переждем?

— Дома никого, — уточнил Савва.

— Ещё лучше… — нервно хохотнула я.

— Да брось ты, меня хорошо воспитали, — он притянул меня чуть ближе к себе. Казалось, что он сейчас рассмеется. — К тому же, сегодня вторник.

— И что?

— По вторникам я никого не насилую.

После секундного молчания уже рассмеялась я.

Часть 10

Квартира, в которой жил Савва, была обычной типовой трешкой постройки восьмидесятых. Просторная, светлая, чистая, явно не студенческий притон, но что сразило меня с первого взгляда — это обилие цветов. Горшки с цветами стояли везде: на специальных подставках, на подоконнике, на столах и тумбах. Цветы висели на стене, причудливые лианы переплетались между собой, создавая живую арку, на полу стояли плошки, из которых росли какие-то невероятно гигантские пальмы. Среди этого тропического буйства, в зарослях какого-то папоротника, по-хозяйски развалив причиндалы, дрых жирный ярко-рыжий кот. Савва проследил за моим взглядом.

— Его зовут Рузвельт.

Услышав свое имя, кот приподнял голову и лениво приоткрыл один глаз.

— Да ты разувайся, проходи, — пригласил Савва.

Я сняла туфли, и неуверенно прошлась по паркету. Мокрые капроновые колготки оставляли четкие следы тридцать пятого размера. На стене висело огромное зеркало. Боже, на кого я похожа? Волосы прилипли к голове, тушь размазалась. Пока Савва что-то бормоча возился на кухне, я лихорадочно пыталась привести свой убогий вид в порядок. Я никогда в жизни не выглядела настолько уродливо. Рузвельт, окинув меня презрительным взглядом, демонстративно повернулся на другой бок.

— А ты с кем здесь живешь? — спросила я, тем временем пытаясь привести свои слипшиеся от дождя волосы, в некое подобие прически.

— С женой и тремя детьми, — Савва показался в дверном проеме, и облокотившись о косяк, крестил руки на груди. На голой груди! Святые небеса! Я никогда не видела такого великолепного голого торса. Дорожка темных волосков спускалась от пупка и уходила ниже, за ремень джинсов. Мокрая рубашка небрежно висела на плече. Я глазела на него как завороженная, потеряв при этом все свое приличие.

— Да ты мокрая вся с головы до ног. Сейчас, — он скрылся в одной из комнат, и вскоре вернулся, держа в руках черный сверток. — Раздевайся. А потом приходи, греться будем.

Он сунул сверток мне руки, а я стояла и смотрела на него округлившимися глазами. Он сказал мне раздеться, а потом приходить погреться? Мне не послышалось? Заметив моё замешательство, он забрал сверток обратно, и резко встряхнул. На меня смотрело мятое, угрюмое лицо Курта Кобейна.

— Футболка, — улыбнулся Савва, и снова всучил вещь мне в руки. — Переодевайся, и потом будем чай пить. Я на кухне.

Он вышел и прикрыл за собой дверь. Через секунду послышался звук включенного телевизора.

Я резко, правда повоевав перед этим со спутанными волосами и перекрученным лифчиком, стянула через голову свою промокшую водолазку, и тут же быстро натянула безразмерную футболку Саввы. Я в его вещи… Волнительно. Майка была мне сильно длинна, полностью скрыв короткую джинсовую юбку. Отжав кофту в первый попавшийся горшок с цветком, я, скомкав, засунула её в свою сумку, и ещё раз окинув себя взглядом в зеркало, открыла дверь в кухню. Савва стоял согнувшись у стола, и огромными ломтями нарезал белый хлеб. По МТВ, треся голыми телесами, завывала Бритни Спирс, и будто вторя ей надрывно засвистел чайник. Обернувшись, Савва окинул меня взглядом, остановившись на ногах чуть дольше положенного.

— Тебе идёт.

* * *

В такую ситуацию я попала впервые. Я в гостях у наполовину обнажённого малознакомого мне парня, который себе на уме, мы одни в квартире, и, что самое пикантное — этот парень меня будоражит, и если вдруг он вздумает распускать руки… «Размечталась! Он же хорошо воспитан», — вспомнила я его же слова, и меня чуть отпустило.

Мы сидели на небольшой уютной кухне, и пили горячий ароматный чай. Еле слышно щебетал телевизор, Рузвельт, покинув насиженное место, присоединился к нам, дабы ненароком не пропустить что-то интересное. Часы показывали начало шестого.

Мы разговаривали о чем-то, то и дело прихлебывая дымящийся напиток и поедая бутерброды с колбасой. Скованность куда-то улетучилась, и мне было хорошо и уютно сидеть вот так, рядом с ним, на его кухне и в его футболке. В коридоре, на стене, висела дорогая чешская электрогитара.

— Хорошо играешь? — держа двумя руками чашку, спросила я. Савва проследил за моим взглядом.

— Может не так вычурно, как на скрипке, но с гораздо большим удовольствием однозначно.

Он сидел на подоконнике, и курил в приоткрытое окно, держа в руках наполовину заполненную окурками жестяную банку из под пепси-колы.

— Да ты просто музыкальный полиглот, — улыбнулась я, искоса поглядывая на его голую грудь.

— Ну ты знаешь, когда твой дед пианист, бабка концертмейстер, а мать преподаватель в музыкальной школе по классу скрипки — это немудрено, — он невесело усмехнулся. — Когда у меня родятся дети, я отдам их на футбол, бокс, балет, да куда угодно, но только не на скрипку!

— Я думала тебе нравится, ты же играешь на выступлении…

— Я играю на выступлении только лишь потому, что по нескольким предметам мне поставят автомат. И можно безнаказанно прогуливать. Только и всего, — он затушил окурок, и убрал импровизированную пепельницу. — Может еще чаю? Я кивнула, хотя это была уже третья кружка. Я никогда не пила столько чая за столь короткий срок. При условии, что чай я совсем не любила.

Когда я, в прямом смысле, давилась третьей чашкой, в коридоре послышался поворот ключа, и на пороге появилась высокая женщина в очках, с невозможной химией на голове. Гнездо из одуванчиков. В руках она держала два больших пакета. На мгновение она застыла.

— Здрааасьте… — протянула Гнездо, и широко улыбнулась. — Савелий, возьми сумки, все вам напоминать надо!

«Савелий» резануло по уху. Савелий — деревенский дед, почему-то пришло мне сравнение в голову, и я чуть не поперхнулась чаем от смеха.