Хамелеон. Смерть явилась в отель. Дама не прочь потанцевать

Наконец наступило 30 июля, принесшее известие о страшном событии.

Видимо, судьбе было угодно, чтобы господин Мильде не смог исполнить то, ради чего предпринял свою поездку в Копенгаген. В письмах и телеграммах, которые он получил в Мариелюнде, его приглашали приехать в Копенгаген ради портрета «Инфанты Гизелы с сыном» — знаменитой картины Ван Дейка, которую немецкий антиквар привез из Берлина в датскую столицу. Господин Мильде не был меценатом, но тем не менее принадлежал к тому кругу щедрых и богатых людей, на которых рассчитывали в тех случаях, когда национальные интересы требовали определенной поддержки искусства и науки. В этом кругу господин Мильде славился своим вкусом, и его оценкам можно было доверять. Его собственное собрание картин и предметов старины в Мариелюнде было широко известно и считалось среди знатоков одним из самых изысканных частных собраний в Европе. Правда, мало кому посчастливилось лично познакомиться с этим собранием — господин Мильде словно страшился выставить его на суд непосвященной публики, однако те немногие, кому была оказана такая честь, единодушно сходились на том, что в поместье Мильде были собраны редкие и весьма замечательные шедевры.

Комитет, которому было поручно приобретение картины Ван Дейка, должен был заседать в зале с верхним освещением в десять утра 30 июля.

Перед музеем стояло много частных автомобилей, как бывало в дни официальных посещений музея высокопоставленными особами. Черные элегантные лимузины благоухали лаком и кожей. Господа, взвалившие на себя столь тяжкую ношу и собравшиеся в зале с верхним освещением, относились к людям, которые ценили свое время на вес золота, — это были финансовые воротилы, крупные предприниматели и директора банков. Их время было расписано на много недель вперед, они жили по иным правилам, чем все смертные, однако иногда жертвовали полчаса или же час на какое-нибудь богоугодное дело. Подобно генералам, стремящимся лично побывать во всех стратегически важных точках сражения, дабы составить себе правильное представление о битве, эти господа беспрерывно разъезжали в своих быстроходных лимузинах по всевозможным заседаниям, совещаниям, генеральным ассамблеям и конференциям, они не теряли «и минуты, при их появлении распахивались большие двери и множество служащих, работавших за столами и конторками, чувствовали дуновение ветра, когда они проносились мимо. Эти господа никогда не интересовались деталями, они жили исключительно ради великого целого и не привыкли оглядываться по сторонам. Может, именно по этой причине обычное, однако неожиданное событие, которое им вдруг преподнесла жизнь, так подействовало на них в то утро?

Все господа, собравшиеся тем утром в музее, были отмечены блеском и славой крупных финансов. Все банки города, крупнейшие акционерные компании и биржи словно персонифицировались в этом благородном собрании седых, обремененных ответственностью висков и предупредительных улыбок; все значительное всегда выглядит сдержанно и потому никто не сказал бы, что всех этих господ ждут важные неотложные дела. Истинная занятость только подчеркивается внешним спокойствием, никто из присутствующих не позволил себе даже открыть крышку часов. В глубине зала на подставке стояла инфанта Ван Дейка, ее непередаваемо вульгарное и глупое лицо было обращено к почтенному собранию, интерес художника был сосредоточен на ее великолепном наряде, сама же инфанта, разоблаченная и выставленная напоказ во всей своей унизительной глупости, как будто прилагалась к нему впридачу, — так искусство неизменно побеждает человека. А чтобы ни у кого не закралось сомнения, что картина привезена из немецкого дворца, ее вызывающая массивная рама являла собой мечту, рожденную золотом и страхом.

Ждали только обер-егермейстера Мильде. Назначенный час уже миновал, и среди беседующих групп стало замечаться сдержанное нетерпение. Чтобы скрасить ожидание, один из господ, взявших на себя обязанности председателя, изложил присутствующим суть дела:

— … Мы уже договорились о цене этой картины, она оценивается в полмиллиона датских крон. Не так ли, господин Хенглер?

Антиквар Хенглер, стоявший у окна, поклонился подтверждая эти слова.

— Кроме того, — продолжал председатель, — уважаемое собрание единодушно в своем желании приобрести для Дании этот шедевр мирового искусства, раз уж нам представилась такая редкая возможность. Мы собрались здесь, чтобы сократить число членов комитета до трех или четырех человек, которые в дальнейшем и примут окончательное решение. Предполагается, что мы все окажем поддержку сему патриотическому начинанию и, ознакомившись со всеми обстоятельствами, наш комитет выработает свои предложения, касающиеся суммы, которой каждый из нас должен поддержать приобретение этой картины. Судя по благожелательному настроению, какое царит у нас сегодня, можно не сомневаться, что это дело благополучно разрешится через несколько дней…

Больше председатель уже не мог сдерживаться и сделал нетерпеливый жест рукой.

— Мы ждем только господина обер-егермейстера, — объяснил он. — Надо полагать, что он не откажется стать председателем более узкого комитета.

— Профессор Арвидсон ушел звонить ему по телефону, — сообщил кто-то из собравшихся.

Тем временем профессор Арвидсон торопливо вышел из кабинета директора музея. Он был необычайно озабочен, но, как все врачи, умел скрывать свое волнение. И все-таки голос его звучал так громко, что все присутствующие могли слышать, как он сказал председателю:

— Я только что разговаривал по телефону со слугой господина Мильде. Господин Мильде умер. Нам придется прервать наше совещание. Мильде был моим другом. Я сейчас же еду туда. Как я понял со слов слуги, там случилось что-то ужасное.

Это сообщение подействовало на почтенное собрание подобно лучу света, разрезавшему тьму, — лица важных господ вдруг сделались более резкими, отчетливыми, человечными. Отвратительная инфанта из дальнего прошлого как будто тоже присутствовала среди них; выйдя из своей рамы она с недоброй улыбкой слушала профессора Арвидсона.

3 Директор банка Гуггенхейм

Посетители, которые в половине одиннадцатого поднимались по широкой лестнице музея, с удивлением расступались перед группой господ, спускавшихся вниз и что-то оживленно говоривших друг другу. Они узнали среди них многих уважаемых людей, чьи имена были в те дни у всех на устах, их лица выражали волнение и оторопь. Из слов, которыми они обменивались, можно было понять, что речь идет о чьей-то неожиданной кончине. Не успели эти господа выйти на площадь перед музеем, как их шоферы, до того лениво беседовавшие друг с другом, бросились к своим машинам, и блестящие лимузины под тихое, едва слышное урчание моторов, которое свидетельствовало об их дорогой и безупречной конструкции, заскользили прочь один за другим.

Перед отъездом между профессором Суне Арвидсоном и антикваром Хенглером состоялся короткий разговор:

— Вы, конечно, понимаете, что при сложившихся обстоятельствах мы вынуждены отложить переговоры на несколько дней, — сказал профессор.

— Прошу вас, не думайте сейчас обо мне, — ответил антиквар, с участием пожимая профессору руку. — Я задержусь в Копенгагене и в любое время буду к вашим услугам. Я тоже считаю себя другом господина Мильде, и сообщение о его неожиданной кончине тяжело подействовало на меня. Скажите, у него случился удар?

— Я знаю только, что он умер мгновенно. — Профессор уловил в голосе антиквара нотки сердечности и волнения и внимательно посмотрел на своего собеседника. Господин Хенглер перестал быть для него обычным торговцем антиквариатом, который за последние три года приобрел в Европе известность.

В среде, где вращаются люди, продающие и покупающие произведения искусства, как ни в одной другой, многие явления толкуются часто совершенно по-разному, что вызывает в равной степени и глубочайшее недоверие и безграничное доверие. Многим из этих людей свойственны качества, объясняющие популярность историй типа охотничьих баек, но в то же время среди них встречаются и люди, обладающие тончайшим художественным чутьем, которое помогло обнаружить не одно новое и ценное произведение искусства, — эти антиквары мирового класса являют собой особый мир, где правят бал поиск, находки и разочарования, совсем как в лагере золотоискателей. Доктор Хенглер был широко известен там, где велась торговля произведениями искусства, за его спиной стоял один старый банкирский дом с безупречной репутацией. Никто не знал точно национальности антиквара, сам он называл себя немцем, но многие считали его швейцарцем, впрочем, кое-кто утверждал, что он англичанин. Доктор Хенглер, безусловно, обладал холодной невозмутимостью, присущей всем англосаксам. Его внешний вид свидетельствовал о здоровье и силе — всегда изысканно элегантный, Хенглер в любом костюме сохранял свободную раскованность и непринужденность спортсмена. Весь его облик и манера держаться производили приятное впечатление, и даже подозрительный от природы профессор Арвидсон проникся симпатией к этому открытому и смелому человеку.

К ним подошел директор банка Симон Гуггенхейм, высокий человек с астматическим дыханием, голова его глубоко уходила в плечи, он словно сгибался под гнетом собственной тяжести. Казалось, будто банкир Гуггенхейм горбат, однако никакого горба у него не было. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, под губами висела густая, седеющая бородка. Лицо банкира отдаленно напоминало лицо шведского премьер-министра Брантинга. Банкир Гуггенхейм пользовался всеобщим уважением не только потому, что распоряжался огромными капиталами, но потому, что его холодные, точные и трезвые оценки того, что происходило в финансовом мире, создали ему славу специалиста, к словам которого все прислушивались с большим вниманием. Он подошел к профессору Арвидсону и осторожно, даже как бы виновато, тронул его за плечо.

— Не хотите ли поехать со мной, господин профессор? Я еду в ту же сторону, — сказал он.

Это предложение было столь неожиданно, что профессор Арвидсон растерялся.

— Вообще-то я жду трамвая, — ответил он. — Трамвай довезет меня прямо до дома. Четвертый номер, вот он идет, но…

— Я понимаю, однако почему бы вам не воспользоваться моим автомобилем? — снова предложил банкир уже немного нетерпеливо и взглянул на профессора, глаза его прятались среди глубоких морщин.

Профессор Арвидсон понял, что директор не случайно приглашает его поехать вместе с ним, поэтому он быстро простился с антикваром, который на прощание дал ему свою визитную карточку. На карточке было написано: Доктор Лоренцо Хенглер, гостиница «Король Фредрик».