Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы
Шрифт:
Кешик начинает гадать, в чем тут дело. Он завязывает разговоры с другими воинами и мало-помалу складывает общую картину. Эти люди «замышляют измену, обман, вероломство и раздор», собираясь напасть на Мункэ, покуда все пируют. Найдя свою верблюдицу, он покрывает за день трехдневный путь, врывается к новому хану и выкладывает новость. Общество ошеломлено, присутствующие ему не верят. Он рассказывает свою повесть вновь, а потом еще раз. Мункэ все еще не воспринимает эту угрозу всерьез. Его офицеры возражают. Наконец сошлись на том, что Менгесер, главный судья и начальник ханской гвардии, возьмет с собой 3000 воинов и отправится расследовать. Они добираются до той армии, выясняют, что она подчиняется Ширэмуну, и подступают к нему с вопросами. Ширэмун и его офицеры ошеломлены: «Язык оправдания онемел, а нога наступления и отступления охромела, они не видели никакой надежды убраться и ничего хорошего в том, чтобы остаться». Командование
Последовали чистки, докатившиеся даже до Афганистана и Ирака. Среди жертв оказались вдова Гуюка Огуль-Гаймыш, осужденная Мункэ как существо подлей собаки, самая наихудшая ведьма, а также мать Ширэмуна, и в должный срок сам Ширэмун. Кровопускание было ужасным. Сам Менгесер утверждал, что он судил и казнил 77 вожаков оппозиции. Погибли также многие сотни других. Этот мрачный эпизод отметил утверждение режима, более строго преданного мечте-видению Чингиса, и новой идеологии, подкрепляемой официальным поклонением Чингис-хану (рождение культа, продолжающегося по сей день).
Именно так Мункэ пришел к абсолютной власти, и именно так, благодаря Соргахтани и изрядной удаче, ветвь Толуя перехватила власть у ветви Угэдэя — а это означало, что в случае, если с Мункэ стрясется какая-то беда, существует шанс перехода власти к Хубилаю.
Мункэ привнес новую энергию в выполнение возложенного Чингисом на потомков священного долга — добиться вселенского господства. Начал он с вихря реформ и планов дальнейшей экспансии. Эти два направления деятельности сошлись: возобновление завоеваний объединит его разрозненный народ — но только в том случае, если все прекратят тянуть одеяло на себя и начнут трудиться вместе; а для этого требовалось употребить власть на основе точного отчета о доступных средствах. Поэтому будет проведена перепись населения (на самом деле несколько переписей), охватывающая всю империю.
Этот грандиозный проект был проведен в жизнь в 1250-х годах, породив своего рода монгольскую Книгу Страшного Суда [10] , исчисляющую людей, города, скот, поля и сырье от тихоокеанского побережья до Балтики. Больше не будет никакого своеволия, никакого использования системы почтовых станций-ямов теми, кто занимает высокие посты, в качестве предмета своекорыстия. Был введен подушный налог (с головы в мусульманских странах [11] и с огня в Китае) выплачиваемый наличными, сельскохозяйственный налог, выплачиваемый натурой, и торговый налог со всех видов деловых операций. Перепись также сообщила секретариату Мункэ потенциальные размеры его вооруженных сил и определила во всех регионах число дворов с юношами, пригодными для военной службы.
10
Так называется результат переписи всего имеющегося в Англии, устроенной Вильгельмом Завоевателем, пожелавшим знать, что же он заполучил, завоевав Остров. (Прим. пер.)
11
Монголы также платили налоги с головы — и более высокие, чем китайцы. (Прим. пер.)
На этой основе был произведен такой рывок вперед, какого империя никогда раньше не видывала. Мункэ поставил младших братьев и других родственников во главе отдельных кампаний. Хулагу двинулся на запад, глубже в исламский мир. Сам Мункэ и Хубилай занялись окончательным завоеванием китайского юга — империи Сун. Третье наступление, мелкое по сравнению с первыми двумя, имело место в Корее под командованием племянника Чингиса Джучи-Хасара. У руля этой экспансии стояла триада братьев — Мункэ, Хулагу и Хубилай — с Мункэ на острие и двумя его братьями в качестве правого и левого крыльев, запада и востока, с задачами, являющимися зеркальным отражениями друг друга: распространить власть империи и своей семьи в мире ислама и в Китае.
В то же время Хубилай, научившийся у матери хорошей заботе о своем китайском владении, нанял мозговой центр из полудюжины китайских советников, большинство которых имело общие религиозные и интеллектуальные воззрения. Это подготовило их к работе с новым сюзереном, которому они предлагали советы,
помогающие найти путь среди трех великих религиозных традиций Китая — буддизма, даосизма и конфуцианства, — в надежде вылепить из монгольских вождей хороших китайских правителей. Это был весьма примечательный шаг Хубилая, сделанный через лингвистическую и культурную пропасть. Он не говорил по-китайски, очень немногие китайцы говорили по-монгольски. Все общение шло через переводчиков.Среди тех советников трое были особенно значительными.
Первым был блестящий буддийский монах Хайюнь, который еще в детстве был настолько умен, что находил конфуцианство слишком простым. По его словам, он читал высказывания Конфуция по вопросу о счастье и печали в семилетнем возрасте — и счел его бесполезным. Поэтому он обратился к буддизму и в девять лет был посвящен в духовный сан. Когда в 1219 году монголы захватили Лянчжоу (современный Увэй в провинции Ганьсу), Хайюнь, которому к тому моменту исполнилось шестнадцать, был обнаружен бродящим со своим наставником среди опустошений и грабежа с полнейшим спокойствием. Полководец спросил их, неужели они не боятся, что воины их убьют? Напротив, спокойно ответил Хайюнь, они полагаются на их защиту. Это произвело впечатление на коменданта северного Китая Мухали, и тот привлек к паре внимание Чингиса, который приказал их одеть, накормить и освободить от налогообложения. Вскоре после этого наставник умер, а ученик отправился на поиски религиозной основы, в ходе которых достиг просветления, выразив снизошедшее откровение в одном из самых загадочных изречений, которые в буддизме рассматриваются как свидетельства мудрости: «Сегодня я впервые понял, что брови тянутся горизонтально, в то время как нос расположен вертикально». Он возвысился, став главой нескольких храмов, был еще больше возвышен Елюй Чуцаем и многое сделал для уменьшения монгольских эксцессов в северном Китае. Однажды, когда один высокопоставленный чиновник спросил у него совета по поводу охоты, Хайюнь резко ответил, что главная задача чиновников — сохранять жизнь, а не играть в игры. Позже, когда монголы обсуждали, не ставить ли китайским подданным клеймо на руке, дабы их можно было опознать, когда они сбегут, Хайюнь снова сделал выговор своим сюзеренам. Люди не скот, сказал он, а кроме того, куда им бежать, если монголы притязают на весь мир? Идея была отвергнута.
Когда Хубилай в 1242 году встретился с Хайюнем в Каракоруме, он спросил у монаха, предлагает ли буддизм способ установить мир во всем мире. Хайюнь ответил, что предлагает, но для этого требуется понимание; Хубилаю следует окружить себя учеными. Но царевичу не терпелось найти кратчайший путь. Он спросил: которое из Трех Учений — буддизм, даосизм или конфуцианство — стоит выше прочих? Хайюнь ответил мудро и искренне: буддизм превыше всех, так как обеспечивает наилучшее руководство для царевича, желающего поддерживать добродетель, облегчать страдания, противиться заблуждениям, принимать добрые советы, избегать расточительства, отличать правильное от неправильного. Ответ произвел на Хубилая впечатление. Когда у него в 1243 году родился второй сын, именно Хайюнь дал ему имя — Чжэнькинь, «Истинное Золото», или Чинким, как его называли монголы.
Хайюнь познакомил Хубилая с еще одним монахом, Лю Бинчжуном — художником, каллиграфом, поэтом и математиком, наделенным многими талантами продуктом знаменитой даосской секты Полное Совершенство, патриарха которой Чань-чуня Чингис вызывал к себе из Китая в Афганистан. Позже этот патриарх обратился в буддизм, не утратив интереса к даосизму и конфуцианству. В то время как Хайюнь в конечном итоге вернулся к управлению своим храмом в Пекине, Лю остался в штате Хубилая, посвятив свою жизнь (по словам его биографа Хок-Лам Чана) «идее модификации монгольских учреждений в соответствии с конфуцианскими принципами».
Третий советник, Яо Шу, присоединился к штату Угэдэя в 1235 году, отправленный с войсками в рейд за сунскую границу. В ходе этого рейда он изо всех сил старался умерить монгольскую жестокость. Позже он помог основать в Пекине конфуцианскую академию, но затем, возмущенный монгольской администрацией, на десять лет удалился в сельскую глушь, пока Хубилай в 1251 году не отыскал его и не пригласил в Каракорум. Там он стал учителем маленького, теперь уже восьмилетнего Чинкима, любимца Хубилая и его будущего наследника.
Хубилай также взял на службу лиц иных национальностей, так как очень старался сбалансировать свое прошлое и будущее, местные интересы и имперские, монголов, китайцев и тюрок. К примеру, для советов по части управления у него заведовала китайская команда, по части военных дел он полагался на монголов, а в качестве переводчиков и секретарей — на тюрок. Это была удивительно большая и разнообразная группа — где-то около двух десятков, теневой кабинет, тщательно подобранный на предмет политической сбалансированности, — до такой степени, словно Хубилай готовился управлять чем-то намного большим, нежели собственный улус.