Хан Кене

Кара-Иван Карбышев уже приготовился скомандовать залп, но так и остался с поднятой рукой. Не привычной — плечом к плечу — конной лавой мчались на приступ джигиты Кенесары, а разомкнутой цепью, держась на десять — пятнадцать саженей друг от друга. И не бросились они в ров, не подставили себя под картечь и ружейный огонь, как обычно, а выпустили стрелы и отхлынули назад, в оставленные проходы, освобождая место другим. Это была непрерывная атака, при которой осыпанные стрелами защитники крепости оказались бессильны причинить какой-либо серьезный урон нападающим. Сверху представлялось, будто живая река непрерывно выбрасывает под стены крепости волну за волной, и летящие оттуда брызги смертельны. И еще это было похоже со стены на муравейник, в котором тысячи быстрых муравьев деловито волокут к единому месту свою ношу, оставляют ее и, не мешая другим, в размеченном порядке устремляются назад за следующей.

Солнце уже поднялось над крепостью. Десятки убитых и раненых солдат оттащили со стен к казармам, а живой прибой не ослабевал. Привычные к длительным казахским конным играм — кокпар и сайсы — всадники Кенесары и сейчас, словно играя, сменяли друг друга под стенами крепости. Часть их по очереди отдыхала у дальних холмов, а защитники не могли позволить себе отдыха, так как в любую минуту вся эта конная масса грозила ринуться на приступ. Ничего нельзя было понять и предугадать в этом живом круговороте. Со стены казалось, что не одни и те же пять тысяч сарбазов атакуют крепость, а все новые и новые отряды набегают откуда-то из бескрайней степи. Конур-Кульджа приказал было выискивать вождей мятежников и стрелять по ним, но солдаты не могли выполнить приказ, так как на этот раз все были одеты одинаково, и даже самого султана Кенесары невозможно было определить среди нападающих.

— Неужели Ожар плохо пересчитал их? — проворчал Конур-Кульджа. — Тут, похоже, не пять тысяч, а все три жуза собрались у крепости!..

Ага-султан уже прикидывал, через какую нору удирать ему из этой ловушки. Но не меньше был поражен и Кара-Иван. Он заранее определил места, где, по его расчетам, должны будут идти на приступ мятежники, и нацелил туда заряженные картечью пушки. Стрелять следовало, когда сарбазы Кенесары заполнят ров и не будут уже иметь возможности повернуть назад. Так всегда делалось раньше, когда степняки пытались атаковать крепости. Но на этот раз происходило что-то непонятное. Мятежники даже не приближались ко рву и, выпустив на всем скаку две-три стрелы, уносились обратно в степь. Он приказал солдатам отойти в укрытия. Если так, то пусть стреляют из луков, сколько им вздумается…

Как только солдаты отошли немного назад, всадники стали подъезжать ближе ко рву. Но длинные красные стрелы летели высоко над головами солдат, не причиняя им теперь никакого вреда. Кара-Иван несколько успокоился, но все же тревога не оставляла его. Сегодня все было не так, как обычно. Неужели не понимает Кенесары, что стрелять из луков по крепости, когда солдаты в укрытии, — пустая трата времени?..

— Ойбай… Горит!

— Пожар!..

* * *

Это у него под самым ухом завопил Конур-Кульджа. Войсковой старшина оглянулся и увидел густые клубы черного дыма, бьющие из казармы и нескольких строений вокруг. Кое-где показались ярко-белые языки пламени. Один за другим вспыхивали дома солдатской слободы. Высушенное степным солнцем смолистое дерево горело, как порох. Он не мог оторвать глаз от этой страшной картины.

И вдруг рядом с ним в стену воткнулась недотлевшая противопанцирная стрела. Кара-Иван машинально выдернул ее. Черным тлеющим жгутом был обмотан наконечник, который сразу же начал разгораться на ветру. Огонь пробежал по пропитанному салом дереву. Пришлось отбросить стрелу…

Да, мятежники перехитрили его. Наступает критический момент.

Если пожар охватит всю крепость, то загорятся склады с воинскими припасами и провизией. Сопротивляться дальше станет невозможно…

Он снял полусотню солдат с обороны стены и послал тушить огонь. Все четыре пушки выкатили теперь на стену и расставили веером.

— Целить в скопления мятежников! — приказал Кара-Иван.

Пушки грохнули почти одновременно. Ядра покатились сквозь редкий строй всадников, сбив трех-четырех из них вместе с лошадьми. На этот раз, услышав пушечный грохот, мятежники не бросились врассыпную, а мигом выстроились в пять рядов, устремились к крепости. Тучи стрел заставляли солдат уткнуть головы в землю на валах. А две группы удалых сарбазов во главе с батырами Басыгарой и Тулебаем, воспользовавшись временем, пока пушки заряжали снова, проскочили по земляным мостикам у обоих ворот на другую сторону рва и теперь мчались узкой цепью вдоль самой стены, захватывая арканами неосторожных защитников. На валах началась паника. Грохот ружей, свист стрел, ругательства, крики и стоны раненых — все слилось в один неистовый хор.

В дыму и шуме оборонявшие крепость не заметили, что под обоими воротами задержалось по нескольку джигитов. Спрыгнув с коней, они уложили у самых створок небольшие бочонки с горючей смолой. Другие в это время обильно мазали смолой и салом крепкие дубовые, окованные железом ворота. Через минуту два высоких жарких костра загорелись на выходах из крепости, сливаясь с общим пожаром, охватившим уже все строения. И хоть новый залп из пушек — на этот раз картечью — причинил немалый урон нападавшим и заставил их отхлынуть на какое-то время от стен, судьба Акмолинской крепости была решена…

Конур-Кульджа с Кара-Иваном вынуждены были уже половину солдат и туленгутов направить на тушение пожара. Менее двухсот человек оставалось на стенах. К тому же джигиты Кенесары уволокли арканами двух пушкарей. Северные ворота догорели первыми, и тяжелые скобы с лязгом рухнули на землю. В стене теперь зиял проход в добрых двадцать саженей шириной. Поняв, что главная опасность грозит оттуда, солдат заставили обкладывать брешь мешками с песком.

— Кто же из батыров хочет первым ворваться в крепость? — спросил Кенесары.

Захотели все, но выбор пал на Басыгару. Земляной мост был слишком узок для нападения большой массой, поэтому батыр Басыгара взял лишь сотню наиболее храбрых джигитов. Почти всех их ждала верная смерть. Напротив пролома были установлены две пушки, а за мешками с песком лежали стрелки.

— В добрый путь! — напутствовал их Кенесары.

Чтобы отвлечь внимание защитников крепости, он приказал непрерывно обстреливать ее со всех сторон. Снова начался бешеный круговорот всадников вокруг стен. Теперь наиболее отчаянные из них подлетали к самому рву.

Батыр Басыгара, пригнувшись к самой гриве коня, летел во главе своей сотни. Однако могучий конь батыра — знаменитый Кертобель — перенес его через мешки с песком, и не успевшие перезарядить ружья, растерянные солдаты начали отступать. Четверо их пало под ударами его кованой палицы. В последний момент появившийся из укрытия солдат с трех шагов успел выстрелить ему прямо в грудь. Басыгара был без лат, только и успел он крикнуть: «Прощайте, батыры!»

Потеряв предводителя, остальные повернули назад. Опомнившиеся стрелки дали залп джигитам в спину, и никто из них не доскакал до своих.

Лишь один Кертобель — конь Басыгары — вырвался невредимым из этой свалки. С развевающейся гривой, сотрясая воздух горестным ржанием, промчался он прямо в степь мимо Кенесары.

Поняв, что случилось, Кенесары вскочил обеими ногами на спину своему огромному пятилетнему жеребцу Кокбурылу и яростно закричал:

— Тело Басыгары в руках врага!

Он уже хотел сам броситься в крепость, но тут из конной толпы вырвался на своем знаменитом Ортеке Тулебай-батыр и помчался к дымящейся бреши в стене.