Ханидо и Халерха

О, как жалели подружки невесты, что еще днем вручили свои подарки!

А Пайпэткэ, так и не найдя, что сказать, вдруг громко заголосила, круто повернулась к выходу и ушла.

Потом ушли все остальные.

Жених и невеста долго сидели молча. Из носика чайника давно извергался пар, но даже и сейчас ни он, ни она не обращали на это внимания.

Когда Халерха совсем успокоилась, Косчэ-Ханидо взглянул на нее, потом на диковинную шапку, утонувшую в белом меху, опустил голову и сказал:

— Я, однако, пойду.

Она сказала:

— Ну подари что-нибудь. Трубку, кисет — там в кармане…

— Ничего нет у меня, — ответил Косчэ-Ханидо.

— Ну, что-нибудь.

Косчэ-Ханидо в это время был очень и очень злой. Он хорошо представлял себе, что увидят его глаза, что случится с его сердцем, если Халерха наденет вот эту сверкающую шапку, а на плечи положит песцов. Да разве ему с такими ручищами, с такими злыми губами быть ее женихом!

— Я завтра уезжаю туда… на север, — сообщил он почему-то угрюмо. — Привезу мать и отца.

Халерха отрывисто, сильно вздохнула:

— Я такая счастливая. Всю ночь буду молиться.

— А мне будет плохо.

— Тебе? Почему?

— Так. Грудь что-то давит. Наверное, душа почувствовала разницу — какая ты, какой я.

— Какой ты — это я знаю. Потому что я других ребят видела… самых лучших. Ты лучше всех, и мне никого больше не надо. Мои уши ни о ком не хотят слышать, а глаза никого не хотят видеть. Ты.

— Все равно я думаю по-другому. Но я хочу, чтобы ты знала: тебя одну я буду любить, и до самой смерти. Халерха! Я неправду сказал — у меня есть подарок. С ним я пришел.

— Правда? Какой?

— Только его нельзя в руки взять, нельзя спрятать и нельзя другим показать. Но самое плохое — ты можешь и не увидеть его.

— Как так? — Халерха заерзала, придвигаясь к Косчэ-Ханидо.

— Ты увидишь его. Для этого ты должна сильно любить. И должна понять силу моей любви, потому что у меня нет ничего дороже… Я дарю тебе радугу. Большую, яркую.

— Радугу? — обомлела Халерха. — Ты радугу мне принес? Мне — радугу? — Лицо ее смеялось, а из глаз вдруг выкатились слезинки. Начав быстро моргать, беззвучно смеясь и плача одновременно, она сдерживала себя, чтобы не броситься к своему суженому, который вовсе не ожидал, что выдумка его произведет такое впечатление. — Мне — радугу? — повторяла она. — Да ты бы, как только приехал, прибежал бы и крикнул, что привез радугу!.. — Она вдруг смутилась и, вздохнув, продолжала: — Никто из других женихов не догадался…

Всё табуны, всё меха, всё мешки с добром… даже золото предлагали… А ты догадался… Да никакое богатство мне не нужно! Мне радость нужна!

— Смотри, Халерха, вверх, долго смотри, — прервал ее Ханидо. — Радуга очень яркая. Как останешься одна — смотри вверх… Сам я видел ее только один раз. Но она есть! Это правда — есть радуга! И она всегда будет гореть над тобой всеми цветами северного сияния…

— Ты стал говорить так, будто нас что-то разъединит. Я ведь скоро… женой тебе стану.

— Халерха, ты неправильно меня поняла. Это совсем не важно — станешь ты моей или не станешь. Даже если ты станешь женой другого, над тобой все равно будет радуга. Она будет светиться от огня моего сердца.

— Милый ты мой Ханидо! — Халерха обхватила его шею рукой, очень легко наклонила к себе и сильно прижала к груди его голову. — Я тебя никому не отдам и ни о ком даже думать не буду. Немножко пугает меня твоя резкость. Но со мной ты будешь спокойней. А давай так: пусть радуга одним концом упирается в твою грудь, а другим — в мою. Знаешь, получится что? Чем дальше мы окажемся друг от друга, тем больше и выше радуга будет…

На следующий день, поздним утром, Халерха в сопровождении Пайпэткэ шла к попу принимать новую веру и новое имя. Было солнечно и морозно. Халерха часто приостанавливалась, вертела головой или задирала голову вверх.

Пайпэткэ подталкивала ее, но ничего не понимала; ей лишь казалось, что счастье слишком уж распирает красавицу сироту, ее молоденькую подружку. А Халерха действительно была счастлива, однако головой вертела потому, что следила за облачками пара, вырывавшимися из ее рта. Она знала: радуга живет в пару и в водяных брызгах. Правда, вчера ночью она видела радугу и в дыму, возле самого онидигила. Отец Синявин в это утро был в неплохом настроении.

Во время завтрака Макарий сообщил ему, что собрано уже сто с лишним шкурок, а это означало, что можно искать подрядчиков для заготовки леса. Немного расстраивала Синявина предстоящая встреча с невестой его будущего ученика — после крещения ей придется сказать не очень приятную новость. Но что делать — сказать придется. Это расстройство, однако, неожиданно стало серьезным — в тордох начал собираться народ. Ламуты и юкагиры, будто сговорившись, подходили и подходили.

— В чем дело? — спросил Синявин хозяина.

— Любопытство простое, — ответил Куриль. — Невеста будущего моего помощника, первого ученого человека. Красавица, кроме того…

Халерха вошла в тордох и не очень-то растерялась. Она даже не подумала о том, что люди собрались из-за нее, а об убранстве богатого тордоха она много слышала и сейчас только сравнивала, таким ли он представлялся ей.

Синявин и Куриль вышли без промедления, как только народ притих. И вот тут Халерха все поняла и растерялась.

— Подойди ко мне, дочь моя! — приказал огромный человек в необыкновенной одежде, которую вообразить Халерха просто была не в состоянии.

Она пробралась между людьми, сняв на ходу шапку, и остановилась против Синявина. Она глядела снизу вверх в бородатое лицо огромного человека, боясь перевести куда-нибудь взгляд. Сердца у нее сейчас не было — колотящимся сердцем стала вся грудь. Да еще хорошо, что глаза ее не заметили Косчэ-Ханидо, а то бы она села наземь и никакими уговорами ее никто бы не смог поднять. Косчэ-Ханидо между тем сидел за пологом Куриля, а полог был рядом. За пазухой, как раз возле сердца, Косчэ-Ханидо прятал маленькую рукавичку, принесенную ранним утром старушкой, той самой старушкой, которая подарила вчера Халерхе драгоценную шапку.

Рука Синявина поднялась к бороде и начала теребить ее. Голубые глаза расширились и долго оставались похожими на нарисованные глаза бога Христа.

— О, господи! Прелесть какая, — сказал поп по-русски, но тут же перешел на юкагирскую речь: — Апанаа, я вижу чудо. Откуда же она здесь такая? Ведь это цветок! В плоской холодной тундре — и такие цветы? Да где же они прячутся тут?!

Жар волнами гулял по лицу Халерхи. Она ничего не могла понять, она совершенно растерялась, она перестала чувствовать свое тело. Сзади столько притихших людей, трепещут горящие свечи, справа, со стола, с иконы куда-то вбок, словно тоже стесняясь, смотрит мать бога, голова дьячка замерла — подрагивают лишь космы его волос. И огромному человеку в сверкающей одежде, человеку, не похожему ни на кого, нужна какая-то неземная смелость, уверенность, власть, чтобы так свободно себя вести, улыбаться, говорить, поворачиваться…