Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

Между тем Рафф, погруженный в раздумье, твердил шепотом:

– Томас Хигс, Томас Хигс… Да, это самое имя и фамилия. Эх, если б мне вспомнить и название места!

Футляр для коньков был обтянут красным сафьяном и украшен серебром. И он был так красив, что, если бы фея дунула на его крошечный ключик или сам Дед Мороз разрисовал его чудесными узорами, он и то не стал бы лучше. Сверкающими буквами на крышке было написано: «Самой резвой». Внутри футляр был выложен бархатом, а в одном углу на нем были вытеснены фамилия и адрес фабриканта.

Гретель поблагодарила Питера со свойственной ей простотой. Очень довольная и смущенная, не зная, что ей еще сделать, она взяла футляр и внимательно осмотрела его со всех сторон.

– Его сделал мейнхеер Бирмингем, – сказала она немного погодя, краснея и держа футляр перед глазами.

– Бирмингем! – подхватил Ламберт ван Моунен. – Да, это название одного города в Англии. Дай мне взглянуть… Ха-ха-ха! – засмеялся он, поворачивая открытый футляр к свету. – Немудрено, что ты так подумала, но ты кое в чем ошиблась. Футляр был сделан в Бирмингеме, а фамилия фабриканта вытеснена маленькими буквами. Хм! Они такие мелкие, что я ничего не могу разобрать.

– Дай я попробую, – сказал Питер, заглядывая через его плечо. – Эх ты, да ведь они видны совершенно отчетливо! Видишь заглавные буквы: «Т» и «X»… Вот «Т»…

– Прекрасно! – воскликнул Ламберт, торжествуя. – Если тебе так легко прочесть это, мы тебя послушаем. «Т» и «X», а дальше что?

– «Т… X… Т… X…» А! «Томас Хигс» – теперь все ясно, – ответил Питер, очень довольный, что сумел наконец разобрать это имя, но сразу же спохватился, что он и Ламберт ведут себя довольно бесцеремонно, и повернулся к Хансу.

И тут Питер побледнел. «Что с ними случилось, с этими людьми?» – подумал он. Рафф и Ханс вскочили с места и смотрели на Питера вне себя от радости и удивления. Гретель, казалось, сошла с ума. Тетушка Бринкер металась по комнате с незажженной свечой в руках и кричала:

– Ханс, Ханс! Где твоя шапка? Ох, меестер! Ох, меестер!

– Бирмингем! Хигс! – воскликнул Ханс. – Вы сказали – Хигс! Мы его нашли! Сейчас побегу!

– Видите ли, молодые люди… – тараторила тетушка Бринкер, еле переводя дух и хватая с кровати шапку Ханса, – видите ли, мы знаем его… он наш… нет, не наш… я хочу сказать… Ой, Ханс, беги в Амстердам сию же минуту!

– Спокойной ночи… – задыхаясь, пробормотал Ханс, сияя от неожиданной радости, – спокойной ночи… Извините меня, я должен бежать… Бирмингем… Хигс… Хигс… Бирмингем… – И, выхватив шапку у матери, а коньки у Гретель, он выбежал вон из домика.

Что еще могли подумать мальчики, как не то, что вся семья Бринкеров внезапно помешалась!

Они смущенно попрощались и собрались уходить. Но Рафф остановил их:

– Этот Томас Хигс, молодые люди, это… один… одно лицо…

– А-а! – воскликнул Питер, убежденный, что Рафф – самый сумасшедший из всех.

– Да… одно лицо… один… хм!., один знакомый. Мы думали, он умер. Надеюсь, это тот самый молодой человек. Это в Англии – так вы сказали?

– Да, тут написано «Бирмингем», – ответил Питер. – Очевидно, это тот Бирмингем, что в Англии.

– Я знаю этого человека, – сказал Бен, обращаясь к Ламберту. – От его фабрики до нашего дома и четырех миль не будет. Странный человек… все молчит, как устрица, совсем не похож на англичанина. Я не раз видел его. Серьезный такой, с очень красивыми глазами. Как-то раз он ко дню рождения Дженни сделал по моему заказу превосходный футляр для письменных принадлежностей. Он вырабатывает бумажники, футляры для подзорных труб и всякого рода изделия из кожи.

Бен говорил по-английски, поэтому ван Моунен перевел его слова для сведения всех заинтересованных лиц, отметив про себя, что ни Рафф, ни его вроу, видимо, отнюдь не чувствовали себя несчастными, хотя Рафф весь дрожал, а глаза у тетушки Бринкер были полны слез.

* * *

Можете мне поверить, доктор от слова до слова выслушал всю историю, когда поздно вечером приехал вместе с Хансом.

– Молодые люди ушли уже давно, – сказала тетушка Бринкер, – но, если поторопиться, их нетрудно будет отыскать, когда они вернутся с лекции.

– Это верно, – промолвил Рафф, кивнув, – вроу всегда попадает в самую точку. Хорошо бы, мейнхеер, повидать молодого англичанина раньше, чем он позабудет о Томасе Хигсе. Это имя, видите ли, легко ускользает из памяти… Невозможно удержать его ни на минуту. Откуда ни возьмись, оно вдруг налетело на меня и ударило, как копёр [56] сваю, а мой парень записал его. Да, мейнхеер, я бы на вашем месте поспешил потолковать с англичанином: он много раз видел вашего сына. Подумать только!

56

К о п ё р – устройство для вбивания свай в твердый грунт или на большую глубину.

Тетушка Бринкер подхватила его слова:

– Вы легко узнаете мальчика, мейнхеер, – он в одной компании с Питером ван Хольпом, а волосы у него вьются, как у иностранцев. И вы послушали бы, как он говорит, так-то громко да быстро, и все по-английски! Но для вашей чести это не помеха.

Доктор взял шляпу и собрался уходить. Лицо его сияло. Он пробормотал, что «это, конечно, в духе моего сорванца – принять дурацкое английское имя», потом назвал Ханса «сын мой», чем донельзя осчастливил юношу, и выбежал из дома с живостью, отнюдь не подобающей такому знаменитому доктору.

Недовольный кучер утешился, высказав по дороге домой, в Амстердам, все, что у него было на душе. Доктор сидел в углу кареты и не мог услышать ни слова, поэтому кучеру теперь выпал очень удобный случай обругать людей, которые ни капельки не считаются ни с кем и вечно требуют лошадей по десяти раз за ночь.

Глава XLVI Таинственное исчезновение Томаса Хигса

Фабрика Хигса служила источником наслаждения для бирмингемских сплетниц. Здание ее было невелико, но достаточно обширно, чтобы вмещать тайну. Никто не знал, кто ее владелец и откуда он приехал. На вид он был джентльмен, это бесспорно (хотя все знали, что он вышел из подмастерьев), и он орудовал пером, как учитель чистописания.

Лет десять назад он, восемнадцатилетним юношей, внезапно появился в городе, добросовестно изучил свое ремесло и завоевал доверие хозяина. Вскоре после того как он закончил учение, его приняли в компаньоны, и наконец, когда старик Уиллет умер, молодой человек взял дело в свои руки. Вот все, что о нем было известно.

Некоторые обыватели частенько отмечали, что он ни с одной душой не желает и словом перемолвиться. Но другие утверждали, что он, когда хочет, говорит прекрасно, хотя с произношением у него что-то не совсем ладно.