Ханс Кристиан Андерсен

Бедная комнатка портного, пестрые мечты босоногого мальчика, его игры на узких уличках окраины, заботливая мать, которая хочет пристроить своего любимца Аладдина в ученики к сапожнику… Право, можно было бы подумать, что Эленшлегер тайком побывал на улице Монастырской мельницы в Оденсе и там увидел все это, если б драма не была написана в 1805 году. Но какое удивительное совпадение: ведь именно в этом году Ханс Кристиан родился! Нет сомнения: он настоящий Аладдин, хотя никто пока еще не подозревает об этом. Эленшлегер нашел свою волшебную лампу — и вся Дания дивится ее яркому свету, а вслед за ним найдет ее и Ханс Кристиан Андерсен! Он бесстрашно спустится за ней в темное подземелье и выдержит все неизбежные испытания и невзгоды… Тогда сам великий Эленшлегер улыбнется ему и пожмет руку как своему достойному собрату!

Страстное увлечение Эленшлегером поддерживалось и тем, что почти все новые знакомые и покровители Ханса Кристиана принадлежали к кругу, близкому знаменитому поэту. Ханс Кристиан стал бывать у добродушного, приветливого поэта Ингемана, считавшегося последователем Эленшлегера. Ингеман в те времена тоже писал трагедии, которые Ханс Кристиан охотно читал, в своем увлечении не замечая их недостатков.

Так называемые «ученики» Эленшлегера — Ингеман, Гаух — не могли создать сильных, значительных произведений: на них пагубно отразилась эпоха упадка и застоя, пережитая датским обществом после неудачной войны. Гордые и сильные, смелые герои трагедий Эленшлегера сменились у них религиозными мечтателями, битвы суровых викингов — рыцарскими турнирами и серенадами в честь «прекрасных дам». Оба они стремились уйти в царство религии и фантазии от «грубой действительности». И, защищая теорию «наивного гения», они вносили в нее свой смысл, отличный от эленшлегеровского.

В 1816 году произведения Ингемана подверглись остроумной критике молодого поэта Иохана Людвига Гейберга. Герои Ингемана — не живые люди, а какая-то смесь слез, вздохов, туманов и лунных лучей, говорил он. Кому нужны такие сентиментальные, вялые, унылые трагедии, где платонические влюбленные медленно умирают от нервной лихорадки, сходят с ума или кончают самоубийством, встают, походят немного и снова кончают самоубийством… Удар был меткий, но Ингеман уклонился от полемики. За него вступился суровый, раздражительный Грунтвиг, пастор и поэт, который подобно Ингеману отличался страстной религиозностью и преклонением перед прошлым.

Сам король Фредерик VI был недоволен Гейбергом. Когда-то он приговорил к изгнанию отца молодого поэта, Петера Андреаса Гейберга, осмелившегося резко критиковать не только чиновничество, но и абсолютизм. Теперь король подозрительно косился на пародии молодого Гейберга: мальчишка уже позволяет себе насмешки над святыми патриархами, а там, глядишь, и вовсе пойдет по стопам отца! По поручению Фредерика VI один из министров прочел Гейбергу соответствующую нотацию, но «мальчишка» отнесся к ней иронически и полемику с Грунтвигом продолжал. Вскоре он на несколько лет уехал из Дании.

Упоминания о Гейберге Ханс Кристиан слышал в доме поэта Раабека, куда ему удалось попасть. Фру Камма Раабек, умная, энергичная женщина, в гостиной которой собирались поэты, художники и музыканты, несколько лет воспитывала Иохана Людвига после ссылки его отца. Но критическим выпадам Гейберга у Раабеков не сочувствовали: и фру Камма и ее муж любили устоявшиеся мнения, признанные авторитеты.

Впрочем, самому Эленшлегеру не удалось избежать нападок. Несколько лет его ожесточенно атаковал сатирик Баггесен, страстный противник романтизма и поклонник французской литературы XVIII века.

Баггесен обвинял романтиков в неуважении к логике, к грамматике, к традиционным правилам, в, приверженности к «южной фантазии», противной «северному здравому смыслу». Он написал несколько стихотворных памфлетов и пародийную драму, где изображался сумасшедший дом, обитатели которого возомнили себя поэтами и драматургами, — конечно, и Эленшлегер был в их числе.

У Баггесена нашлись сторонники, тоже приверженные к правилам классицизма, к господству логики над фантазией. Но сочувствие большинства было на стороне Эленшлегера, создателя датской национальной трагедии.

Конечно, и Ханс Кристиан, узнав о споре Баггесена и Эленшлегера, встал на сторону творца «Аладдина».

Чем дальше, тем сильнее увлекался Ханс Кристиан литературой. Он стал писать стихи о своей любви к театру и посылал их влиятельным людям, особенно тем, к которым не решался обратиться лично: известному своей суровостью Грунтвигу, строгому Коллину, новому члену театральной дирекции. Одно из стихотворений было посвящено обожаемому Эленшлегеру. В нем Ханс Кристиан пророчил поэту бессмертную славу.

Вкруг твоей урны гробовой Венок дубовый обовьется, —

восторженно писал он. Может быть, напоминание об урне было и не очень-то уместным, но Эленшлегер все же принял стихи благосклонно.

Однако эти поэтические опыты Ханс Кристиан сам не принимал всерьез: они были для него средством, а не целью. Другое дело, если бы удалось написать трагедию…

Наконец он сделал такую попытку. Гордый своим творением, он помчался с ним к фру Камме Раабек, жене поэта. Она согласилась его выслушать, но уже через несколько минут остановила разошедшегося чтеца:

— Бог с вами, Андерсен, ведь тут у вас целые отрывки из Эленшлегера и Ингемана!

Ханса Кристиана очень удивило это замечание: ну, конечно, так что же из этого? Они так хорошо пишут, Эленшлегер и Ингеман! Он сам пока еще не может придумать лучше. Воспитанному на народном творчестве, где сказка или песня являются общим достоянием, ему это казалось совершенно естественным. Но фру Камма разъяснила ему, что так делать не годится, надо сочинять самому, а не пользоваться чужими трудами. И все-таки после этого — пусть даже в шутку — она назвала его поэтом. Это потрясло его до глубины души. «Поэт!» — впервые он услышал это слово от старушек Бункефлод, произносивших его с благоговейным трепетом. «Мой брат — поэт!» — говорила одна. «Мой муж — поэт!» — как эхо, отзывалась другая, и на их поблекших щеках выступал слабый румянец. Обожаемый Эленшлегер был поэтом. Поэт выше артиста — он сочиняет слова, которым аплодирует публика, а артист их только передает. И все чаще Ханс Кристиан думал, что, может быть, его волшебная лампа — это все-таки поэзия… Непременно надо написать еще одну трагедию и завоевать право на имя Аладдина!

Был сырой вьюжный март с неожиданными оттепелями, толпами облаков, несущимися по бледному небу, резким морским ветром, швыряющим за воротник горсти мокрого снега. Прохожие зябко ежились и проклинали непостоянство копенгагенского климата. Но Ханс Кристиан находил погоду чудесной. Смотрите-ка, пока он две недели сидел взаперти, зима кончилась! Какие причудливые формы принимают облака, как свежо пахнет морем и талым снегом, а что до холода, то его не чувствуешь, если у тебя в кармане лежит только что законченная трагедия, которая, несомненно, прославит твое имя. Недаром же на ее создание ушло целых четырнадцать дней. Это была уже вторая попытка схватит ускользающую ручку волшебной лампы. Первая — трагедия «Лесная часовня» — целый месяц казалась ему прекрасной, но потом он ясно увидел ее недостатки. Теперь он согласился, что, пожалуй, Гульдберг был прав, когда запретил посылать ее в театр. Но «Виссенбергские разбойники» — это совсем другое дело! Уж они-то вполне могут рассчитывать на постановку в королевском театре. На всякий случай он решил это свое мнение Гульдбергу пока не сообщать, а поделиться им со своей юной приятельницей, фрекен Лаурой Тёндер-Лунд, той самой девочкой, которая подарила ему розу во время подготовки к конфирмации. Он нашел ее в Копенгагене, и она сразу приняла в нем горячее участие и постаралась заинтересовать его судьбой своих знатных родственников. К ней он и спешил теперь с готовой рукописью. Хорошенькая, розовая фрекен Лаура встретила его, как всегда, ласковой улыбкой, хотя при некоторой наблюдательности он мог бы заметить, что она чем-то озабочена. Но он еще на пороге вытащил рукопись и сразу приступил к чтению.

— «Разбойники в Виссенберге», акт первый. Кнуд Виссенберг, Хеннинг, Ульрик и Роллер сидят вокруг стола, на котором стоят бутылка водки и стаканы. Иорген Кло сидит со стаканом водки в руках и греется у камина. Все они — разбойники…

Он уже начал читать разговор о жутких стонах, раздающихся ночами около виселиц, и о том, как выглядит волшебный корень альраун, приносящий богатства, но юная хозяйка перебила его:

— Милый Андерсен, это просто ужасно интересно, и вы мне непременно все прочтете в следующий раз, но сейчас мне придется одеваться: тетя ждет меня, чтобы ехать с визитами. Может быть, вы мне оставите рукопись? Я ее быстро прочту, хотя почерк у вас, признаться, жуткий. Там все будет про разбойников?