Ханский ярлык

Народ разбегался из храма в ужасе от творящегося святотатства, в притворе образовался затор, кого-то придавили так, что он кричал смертным воем: «Рятуйте-е-е!»

Епископ, оставшись в одном подряснике, простоволос, ползал у царских врат, бормоча едва не с плачем: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, заслони! Господи, вразуми!»

Но вразумить разбойников уже никто не мог. Князья Андрей и Федор слышали крики насилуемых женщин, мольбы ограбляемых прямо на улице, но не вмешивались. Впрочем, Андрей попросил Дюденю:

— Скажи своим тысячникам и сотникам, чтоб не зажигали город. Завтра я здесь буду садиться на великокняжеский стол.

— Погоди, князь, со своим столом. Успеешь,— отвечал Дюденя и, криво усмехнувшись, добавил: — Дай воинам обогреться возле русских баб. Они заслужили это.

— Пусть греются, разве я возражаю. Но чтоб не вздумали у «красного петуха» греться.

Три дня «грелись» во Владимире татары, обобрав до нитки все храмы, изнасиловав сотни женщин и девиц, убив более двух десятков мужчин, пытавшихся защитить честь своих жен и дочерей. Наконец на четвертый день на площадь татарами были согнаны оставшиеся жители и им был представлен новый великий князь — Андрей Александрович,— под высокую руку которого отныне переходил город Владимир.

И двинулась тьма поганская далее, на Переяславль. Надежды захватить там князя Дмитрия Александровича не было никакой. Ясно, что он, как и прошлый раз, удрал со всем семейством. И поэтому Федор Ростиславич просил Андрея:

— Скажи Дюдене, пусть не жгет и Переяславль. А?

— А тебе жалко? Да?

— Понимаешь, я хотел бы сесть на его столе.

— Ишь ты, губа у тебя не дура, Федор. Ты забываешь, что Переяславль — моя дедина, я тут родился и взрос.

— Но у тебя же вон Владимир с Нижним и Городцом. Куда тебе столько? Да и раз ты ныне великий, к тебе и Новгород отойдет. А у меня Ярославль всего. Уступил бы мне Переяславль, Андрей Александрович, все же я тебе во всем помогал, поддерживал. А?

— Ладно, Федор. Надо еще взять его.

— Возьмем, куда он денется.

И действительно, Переяславлю было деться некуда. Он встретил орду без всякого сопротивления и так же, как и Владимир, был разграблен, унижен. Из закромов княжеских выгребли все зерно, имевшееся там, погрузили на сани, отобранные у всего города.

Начинало затяжелевать войско Дюдени, обрастать законной добычей. Впереди ждали его еще двенадцать русских городов, беззащитных, безропотных и тоже не бедных.

6. ОСТРОВ СПАСЕНИЯ

Спасение жителей несчастных городов, предназначенных к закланию, было лишь в бегстве. И они разбегались, кто куда мог. Зимой в лесу долго не продержишься, и поэтому люди бежали в другие города, где еще не побывали татары. Однако, услышав, что поганые идут и сюда, бежали дальше уже с местными жителями.

Переяславцы с юрьевцами бежали в Дмитров, а оттуда, уже с дмитровцами, направились в Тверь, но некоторые предпочли Москву. А татары после разорения Дмитрова как раз и пошли на Москву.

Князь Данила Александрович, отправив семью в Тверь, сам поехал навстречу орде и, найдя там брата Андрея, сцепился с ним в перебранке:

— Что ж ты делаешь, сукин сын? Али на тебе креста нет?

— Ты на меня не ори. Когда Дмитрий переступал через крест, что ж ты молчал?

— Дмитрий не пустошил землю. Он старался своими силами. А ты? Ты тащишь поганых на отчину, и они распинают ее, как хотят. Ты настоящий Иуда.

— Данила, заткнись, или я...

— Что «или»? Что «или»? Я плевать хотел на тебя и на твоего Дюденю.

— Ну и доплюешься.

Да, пожалуй, напрасно «плевал» Данила Александрович в старшего брата. Напрасно. После ухода орды пол-Москвы выгорело, и еще неизвестно, кто поджег ее — татары или обиженный Андрей.

Пока горела Москва, Дюденя взял Коломну и двинул свою тьму на запад, на Можайск и Волок. И если какой-то князь или наместник, пробившись к Андрею, спрашивали, за что эта напасть на землю, тот отвечал всякий раз:

— Мы гонимся за Дмитрием.

— Но у нас его нет и не было.

— Значит, он просто вас объехал. Мы знаем, что он бежал на заход.

— Но нельзя сжигать город лишь за то, что где-то рядом проезжал великий князь.

— Ну, ошибка, бывает.

В то время, когда сгорела Коломна и дотлевала разграбленная Москва, пробирался по этим княжествам в свой удел Михаил Ярославич Тверской.

Ногайская пайцза ли помогла ему или случай, но проехал он Коломну и Москву без приключений. Беспокоило одно: неужто и Тверь постигла эта же участь?

Однако родной город предстал перед ним цел и невредим.

— А ты знаешь, Сысой, кажется, приказ Ногая дошел до Дюдени.

— Дай Бог, дай Бог,— ответил Сысой.

Но едва въехали они в улицы Загорского посада, как были окружены толпой, кричавшей радостно:

— Князь! Наш князь!

— Откуда столько народу? — дивился Сысой.

— А ты и не догадываешься?

— Неужто беженцы?

— Они самые.

И действительно, все тверские посады были буквально забиты беженцами. Здесь были и москвичи, и дмитровцы, и кашинцы, и даже юрьевцы. И в самой крепости было народу что в муравейнике.

— М-да,— вздыхал Михаил Ярославич.— Ныне Тверь на Руси что остров спасения.

— Значит, не зря мы к Ногаю ездили.

— Выходит, не зря.

Они въехали в крепость через Владимирские ворота. Кто-то от радости ударил в колокола на Святом Спасе. И здесь народ ликовал, встречая Михаила, словно он привез всем избавление от лиха.

Но более всех радовалась сама княгиня Ксения Юрьевна, встретившая сына на крыльце. Обняла, заплакала, шептала:

— Слава Богу, живой.

— Живой, мама, живой. Как вы тут?

— Сам видишь, пока целы. Бог милует.

Обнялся князь и с кормильцем, явившимся тут же на крыльце.

— Ну, Александр Маркович, как тут управлялся без меня?

— Да помаленьку. Но вот народу много прихлынуло. Не ведаю, как прокормить.

— Не давай бездельничать, сами прокормятся.

— Здесь во дворце и семейство московского князя.

— Данилы Александровича?

— Ну да. И сам он тут же. Эвон старший его сын, Юрий, стоит.

— Уже здоровый балбес.

— Именно, Михаил Ярославич. Ругается по всякому пустяку, требует себе отдельные хоромы. А где ж их взять ныне?