Happy Гор Day (CИ)

– Что – «хм»? – возмутилась Света. – Когда людям есть нечего, поневоле приходится крутиться.

– Да я ничего не говорю, – быстро открестился Аристарх, и послушно уставился на фотографию. – И что дальше?

– На любой крупной шахте под землёй настоящий лабиринт из штреков, штолен, стволов, и один горнорудный комбайн оказался заброшенным. Шахтёры, те, кто знал, где он находится, разъехались, да и не хотели они бесплатно пахать на начальство. С инженерно-техническим составом та же история, да их тут и было-то всего трое. Но, как гласит легенда, двое – настоящие коммунисты; не из тех, кто сжигал партбилеты и быстро прихватизировал всё, до чего мог дотянуться, и третий им под стать – искренний комсомолец. Несмотря ни на какие перемены, все трое были твёрдо убеждены в одном: уголь стране нужен! И договорились они запустить комбайн и добывать уголь, но не вывозить наружу, а укрыть в шахтах до лучших времён, чтобы потом, когда вернётся народная власть, сделать стране подарок – несколько составов этого горючего чёрного золота.

Мешало одно: чтобы запустить в работу комбайн требовались запчасти, знания и умение. Знаний хватало, но вот умения и запчастей не было, зато в огромном наличии имелся энтузиазм, этот гордый дух молодых сердцем коммунистов и комсомольцев, что возвеличивал Россию в первых пятилетках, да и в последующих тоже. И комбайн они запустили. На этом самом энтузиазме. Сыновья одного из инженеров, в добровольно-принудительном порядке участвовавшие в расконсервации, рассказывали потом, что глазам своим не верили, когда проходческий комбайн заработал как очистной, швыряя позади себя породу – забойного конвейера у шахтёров не было. Более того, едва лава пошла совсем пустой, комбайн сам ушёл в сторону, выбирая жилу, хотя о компьютерных программах в те времена только слышали. Успокоенные горняки обесточили механизм и отправились в долгий обратный путь на поверхность. А когда через день вернулись, комбайна на месте не оказалось, только гора наваленной породы. Кстати, угля в забое не было – те крохи, что имелись, выбрали давеча. Нерастерявшиеся шахтёры пошли по следу исчезнувшего механизма, и больше их не видели. С той поры время от времени в штольнях слышат лязг работающего комбайна и невнятные возгласы, а после находят в тех местах целые насыпи отличного каменного угля, годного к транспортировке.

– Хрень какая-то! – с чувством сказал Аристарх.

– Ничего не хрень, – обиделась Света. – Это ведь легенда. Только представь себе, как где-то в подземной глуби неторопливо ползёт горный комбайн в поисках богатой жилы, а следом, нагоняя и никак не в силах нагнать, идут трое и готовят к подъёму горы антрацита для заждавшейся угля страны.

– Заждалась она, как же! А те трое, видимо, углем питаются, как паровозные топки.

Аристарх покачал головой, с сожалением глядя на девушку.

Света фыркнула и встала.

– Никакой в тебе романтики. – Она наклонилась, взяла валявшиеся на траве джинсы, натянула и, сунув ноги в босоножки, наклонилась, застёгивая пластиковые ремешки и оттопырив упругую попку.

Парень сглотнул.

– Да какая тут романтика? Если разобраться, люди исчезли, попали под завал, наверное, чего тут хорошего? – произнёс он наставительно, чувствуя, что говорит совсем не то, что нужно, но остановиться почему-то не мог. – А добывающий уголь дряхлый комбайн без компьютера вообще из области дурной фантастики.

– Ты прав, – суховато заметила Света. Она выключила лэптоп, и сунула его в большой красный пакет с пляжными принадлежностями, потом надела жёлтую футболку. Она сердилась непонятно на что: может быть, на недогадливых мужчин, которые, вместо того, чтобы поприставать к полуголой девушке, терпеливо выслушивают всякую чушь и даже перестают пялиться на её грудь. О, она прекрасно чувствовала взгляд парня, от которого затвердели соски, болезненно упираясь в ткань купальника.

«И нафиг мне такая правота?» – мельком подумал Аристарх, а вслух сказал:

– Ну, извини, Свет. – Он завлекающе улыбнулся – Света почувствовала, как у неё дрогнули коленки, но не поддалась. – Есть во мне романтика, полным-полно. Можно сказать, романтика – моё второе имя.

– Трепло – твоё второе имя, – сказала Света. Ей вдруг стало грустно: ничего-то он не понял. Или это было от того, что она с радостной надеждой прискакала на свидание, а всё обернулось совсем по-иному.

Глаза парня сделались колючими. Он явно обиделся.

Света подождала ещё мгновение, потом отвернулась и пошла в сторону дач.

Аристарх проводил её хмурым взглядом. И он ждал от сегодняшней встречи совсем другого. Но окликать девушку не стал.

Тем временем стройная жёлто-синяя фигурка поднялась на обрывистый лесистый гребень небольшой рощи, выходящей к озеру, и на миг оказалась закутанной в золотистую вуаль из лучей зависшего прямо за ней солнца. Голова и плечи девушки растворились в этой вуали, и лишь синие пятна джинсов резко диссонировали с жёлтым солнечным водопадом.

Аристарх вдруг поймал себя на мысли, что практически не видел девушку в юбке или платье, даже в жаркую летнюю пору на даче та предпочитала ходить в пятнистых штанах или джинсах. Хотя нет. Однажды, кажется, это было, когда они познакомились, она шла к своему домику мимо участка Аристарха в белой кофточке с короткими рукавами и низким воротом и колоколообразной лёгкой светлой юбке на ладонь выше колен, живыми складками волн спадавшей с бёдер на стройные ноги с изящными лодыжками. И глядя на всю её светлую, просвеченную солнцем фигурку, Аристарх подумал, что и имя у девушки соответствует увиденному образу – легкое и светлое.

Ему вдруг нестерпимо захотелось снова полюбоваться просвеченной солнцем фигуркой, и это желание вкупе со злостью на Свету и все её джинсы вырвалось наружу одним нехорошим словом.

– Дура! – выплюнул парень, пожелав порваться всем её штанам.

И в тот же миг что-то больно ударило в плечо, вырывая из сладких воспоминаний.

Аристарх ошарашенно покрутил головой, оглядываясь.

Довольно тесный проход-коридор перегораживали на уровне плеч два выступа с обеих сторон, за которыми открывалась гигантская полость, очень похожая на грот, подсвеченный снизу мягким золотистым сиянием. Пол прохода вытягивался длинным узким языком и терялся где-то вдали, по пути пересекаясь с такими же узкими каменными мостками через равные промежутки, и в образованных ячейках клубилась золотистая глубина. И всюду, насколько хватало взгляда, тянулись пересекающиеся каменные ленты, сплетаясь в нависшую над бездной сеть.

Казалось, будто золотистая пустота в проёмах дышит, вздымается и опадает, как бы подрагивая под лёгкими порывами дующего откуда-то снизу невидимого ветра. Взгляд тонул в переплетении золота и камня, уходил в глубину к едва слышным отзвукам нарождающейся и мгновенно угасающей мелодии стучавшего неведомого сердца. Аристарх пригнулся под торчащие выступы и двинулся вперёд по узкому мостку, завороженно шагая в ритм, и с каждым мгновением мелодичное звучание делалось громче, окутывая песенной золотистой вуалью, а протянувшиеся над глубиной каменное кружево мостков сменилось на полотнище золотистой вязи.

В такт неслышной музыке по нему, от невидимых краёв к центру, пробегали волны, свиваясь тянущийся вверх неширокой воронкой, с медленно вращающего верхнего края которой срывались прозрачно-янтарные лучи и растворялись все в той же золотистой вуали. Исчезая, они порождали новые волны, чтобы круговоротом вернуться к основанию закручивающегося золотистого столба. И там, в толчее переплетений, они омывали невысокую фигурку, обволакивали и тянулись вверх, с каждой новой волной насыщая её светло-медовым цветом и постепенно закукливая в золотом коконе.

Зачарованный Аристарх двинулся к ней, теперь он видел, что волны не просто накатываются на фигурку, они проходят сквозь неё, скользят по вытянутым вверх рукам и уже там начинают свиваться небольшим золотистым Мальстрёмом. Ни лица, ни одежды невозможно было разглядеть, всё упрятали золотистые слои, и только одно они ещё не скрыли – фигура была женской.

Аристарх дёрнулся вперёд, машинально разгоняя окружающее свечение, и цепко ухватил её за плечи, встряхнул. Очередная золотистая волна прошла сквозь ладони, судорогой скрутив руки. Потом стало ещё хуже: ощущение было такое, словно вскипела кровь, обжигая изнутри кожу. Молодой человек зашипел от боли, но не отпустил, он чуть развернул фигуру, с ужасом глядя на лицо, точнее, на гладкую золотистую поверхность, скрывающую и губы, и нос, и волосы; лишь по бокам ещё выделялись два торчащих бугорка – уши, – но и те уже начинали сливаться с безликостью.