Характерные черты французской аграрной истории

В течение веков в основе различия между крестьянами лежали главным образом, два принципа: первый принцип — достоинство и влияние (служба у сеньора); второй — преимущественно экономический (наличие или отсутствие тяглового скота).

В средневековой сеньории господин имел своего представителя, управлявшего от его имени. В зависимости от места этого управителя называли прево, мэр, бальи или судья (в Лимузене). Ничто в его личном статусе не возвышало его над подчиненными ему людьми. Иногда его юридическое положение было даже более низким, чем тех жителей, которые сохранили свою «свободу», ибо часто он был из сервов. Крепость этой связи казалась вначале гарантией хорошего поведения. Но его должность обеспечивала ему большие выгоды, законные или незаконные; она давала ему прежде всего тот ни с чем не сравнимый престиж, который во все времена, а особенно в эпоху жестоких нравов и грубых чувств, был связан с правом командовать людьми. В своей скромной сфере он был начальником, а при случае и военным главой. Разве не принимал он на себя руководство деревенским ополчением в случае опасности или вендетты? Иногда, несмотря на строгие запрещения, он позволял себе носить меч и копье. В исключительных случаях его посвящали в рыцари. Благо-, даря своему влиянию, богатству и образу жизни он отличался от презренной толпы мужланов. Этот маленький мирок сеньориальных сержантов, изрядно беспокойный и тиранический, но иногда честно выполнявший свои обязанности, с ранних пор обладал тем цементом, который, в сущности, необходим для всякого прочно сложившегося класса, — правом наследования. На практике, несмотря на старания опасавшихся за свою власть сеньоров, эта должность, как и связанное с ней держание (fief), переходила от отца к сыну. В XII и XIII веках — мы знаем это благодаря договорам об обмене сервами — сыновья и дочери мэров разных сеньорий женились и выходили замуж преимущественно в своей среде. Стремление жениться на девушке из своей среды является самым убедительным доказательством того, что эта прослойка, с социальной точки зрения, находилась на пути превращения в класс.

Однако это был класс эфемерный, которому во Франции всегда не хватало определенного освящения в виде особого юридического статуса. В Германии ему было отведено особое место, внизу дворянской лестницы; дело в том, что социальная иерархия в Германии уже начиная с XIII века имела множество ступеней. Французское общество также было организовано иерархически, но более просто. Дворянство, притом очень сильное, сформировалось здесь также в XIII веке, но его низшие ступени не получили официального оформления. Многие сержанты, достигнув наследственного рыцарства, смешивались с сельским дворянством. Чаще всего они отказывались одновременно от своих должностей, которые выкупали сеньоры, не очень-то стремившиеся сохранить управляющих, ставших весьма непокорными. Эти прежние деревенские деспоты так сильно возвысились над крестьянским коллективом, что совершенно утратили с ним всякие связи. Но другие, менее удачливые или менее ловкие, не достигли таких высот. Уменьшение домена, упадок политической власти сеньора, сдача им на откуп своих доходов (которая входила у сеньора в привычку), наконец, его недоверие — все это делало их функции все менее и менее важными. По своему образу жизни и общественному положению они стали отныне всего лишь богатыми вилланами, не больше. Столь влиятельный в XI и XII веках класс сержантов исчезает в XIII веке в результате своего рода распада. Общество кристаллизовалось: нужно было быть или дворянином, или крестьянином.

Отныне сеньоры все меньше терпят наследственных управителей или же наделяют их все меньшими полномочиями. В новое время их главными представителями в деревне станут либо состоящие у них на жалованье юристы, либо скупщики повинностей или домена.

Юрист — это горожанин, который нас в данном случае не интересует. Откупщик иногда также горожанин, но часто это и богатый крестьянин. Но и в этом случае это тоже лишь очень зажиточный, по сравнению с другими, земледелец (laboureur).

«Колен, — пишет Вольтер, — был обязан своим рождением честному земледельцу (laboureur)» [135] . Это слово часто встречается в литературе XVIII века. Я опасаюсь, как бы сегодняшний читатель не был склонен видеть в нем выражение благородного стиля, более изысканное, чем слово «крестьянин». Это было бы ошибкой. Термин этот имел для человека того времени определенный смысл. Со средних веков заметно очень четкое различие между двумя категориями сельских жителей: с одной стороны, те, которые имеют пахотные упряжки, лошадей, быков или ослов (это, разумеется, самые зажиточные), с другой — те, у которых для работы имеются только руки, — это собственно пахари (laboureurs), земледельцы, «имеющие тягловую лошадь», и безлошадные крестьяне (brassiers, laboureurs de bras, m'enagers). В списках барщинных работ они тщательно разделены. В Варреде (Varreddes) в XIII веке пахотную и извозную барщины требовали с каждого, кто «присоединяет животное к плугу», в то время как работа на епископском огороде лежала на обязанности всех жителей, все равно «имели они или не имели плугов». В Гризолле (Grisolles), в Тулузской области, в 1155 году встречается само название «безлошадный крестьянин» (brassier). Конечно, не все пахари были равны; когда речь шла о распределении между ними повинностей, сеньориальная администрация исходила из числа животных в их конюшнях и хлевах. Почти везде наименее зажиточные (как сообщают в XIII веке о деревне Кюрей (Curey), в области Авранша) были вынуждены «соединять своих животных» в одной упряжке. Разве не требовалось в областях тяжелых почв три или четыре пары быков для проведения борозд? Это было связано с новыми различиями: в том же Варреде — между вилланами, которые дают для объединенной упряжки одну, двух, трех, четырех лошадей или больше; в Сен-Илэр-сюр-Отизе (Saint-Hilaire-sur--`Autize), в. Пуату, в XI веке — между владельцами двух и четырех быков. Примерно в это же время в Маризи-Сент-Женевьев (Marizy-Sainte-Genevi`eve) наряду с бедняками, «работающими без быков», некоторые крестьяне имели целый «плуг», другие — только «половину плуга» ^{162} . Несмотря на эти оттенки, основным контрастом оставался все же контраст, разделяющий пахарей (laboureurs) и безлошадных крестьян (brassiers).

135

Колен — персонаж сатирической сказки Вольтера «Жанно и Колен». — Прим. ред.

Собственники против несобственников? Не совсем так. Противоположность эта носила экономический, а не юридический характер. Безлошадный крестьянин (brassier) часто имел несколько клочков земли (хотя бы хижину и огород) и даже нескольких мелких животных. Так было издавна. «Амори, сын Рагье, — говорится в записи, излагающей соглашение, заключенное несколько ранее 1096 года, — даровал в Моидонвилле (Mondonville) монахам приорства Сен-Мартен-де-Шан… двух госпитов, имеющих землю, которой хватает лишь для домов и садов»^{163}. Это то самое положение, которое очень ясно описано в текстах XVIII века. Что касается пахаря (laboureur), то он, весьма возможно, владел своим хозяйством, по крайней мере его значительной частью, лишь в порядке временной аренды. Этот случай становился все более частым по мере того, как развивалась в новое время крупная собственность, владельцы которой редко вели самостоятельное хозяйство. Извлекая выгоду из многочисленных полей и огромных стад, земледелец, истинный деревенский капиталист, взявший в аренду у дворянина или у буржуа земли, которые последний или его предки собирали с таким упорством, часто превосходит мелкого собственника по богатству и престижу. Не случайно слово «арендатор» стало с XVIII века почти синонимом слова «пахарь» (laboureur); еще и сегодня в обыденной речи, независимо от юридического значения, под фермой подразумевается всякое более или менее крупное деревенское хозяйство.

Как безлошадный крестьянин (brassier), не имевший тяглового скота, обрабатывал свои поля? Иногда (а в старину, бесспорно, довольно часто) без плуга. Один акт 1210 года, предусматривая случай, когда аббатство Ла Кур-Дье (La Cour-Dieu) будет расчищать лес, заранее предполагал, что при этом будут участвовать две категории сельских жителей: «…те, которые будут обрабатывать землю с помощью быков, и те, которые будут работать мотыгой». В Вокуа (Vauquois) план 1771 года отмечает земли, «обработанные вручную»^{164}. Но в других местах (особенно там, где была тяжела почва) приходилось занимать упряжку и плуг у более состоятельного соседа: иногда — бесплатно (во многих сельских общинах взаимопомощь была довольно стойкой социальной обязанностью), гораздо чаще — за вознаграждение. Иногда вознаграждение выплачивалось деньгами, иногда — натурой, в виде одной из тех ручных работ, которые бедняк привык выполнять для богатого. Ибо brassier, слишком бедный, чтобы иметь возможность жить за счет своего хозяйства, обычно пополнял свои средства, нанимаясь к пахарю; он был батраком (manouvrier) или «поденщиком» (journalier). Так между двумя классами устанавливается сотрудничество, не исключающее антагонизма. В конце XVIII века в Артуа пахари (laboureurs), недовольные тем, что бедняки (m'enagers) взяли в аренду кое-какие земли вместо того, чтобы сохранить свою рабочую силу для зажиточных крестьян, повысили с целью наказания плату за отдачу в наем тяглового скота. Это вызвало столь острое и угрожающее недовольство, что правительство вынуждено было насильно установить законную таксу^{165}.

Противоположность и, следовательно, соперничество существовали во все времена. Но экономические преобразования нового времени еще более обострили их. Вступление сельского хозяйства в стадию развитого обмена вызвало, как мы видели, настоящий крестьянский кризис. Им сумели воспользоваться самые зажиточные и самые ловкие из земледельцев, ставшие от этого только богаче. Зато многие пахари (laboureurs), задолжав, вынуждены были продать часть своей земли и перешли в ряды батраков или по крайней мере оказались в весьма близком к этому состоянии. Пока новые хозяева вели обработку земли, создавая мелкие фермы, для этих деклассированных людей еще оставалась возможность, которую многие использовали: приарендовывать кое-какую землю за денежную плату или исполу. Но осуществленное в XVIII веке в широком масштабе «объединение ферм» окончательно низвергло большинство из них в ряды сельского пролетариата. Многие тексты того времени описывают нам эти деревни, где, как говорил в 1768 году интендант Лилля о некоторых кантонах Артуа, «один арендатор владеет всеми плугами общины, что делает его абсолютным господином жизни крестьян и наносит вред как населению, так и земледелию»^{166}. Накануне 1787 года во многих общинах батраки составляли большинство, например в Лотарингии, в Пикардии, а быть может, и в Берри. Экономический и агротехнический переворот, начавший около 1750 года преобразовывать деревни большей части Франции, так же как и происшедшая позднее политическая революция, сокрушившая монархию, имели перед собой уже сильно расслоившееся крестьянское общество.

Глава VI. НАЧАЛО АГРОТЕХНИЧЕСКОГО ПЕРЕВОРОТА

Вошло в привычку называть агротехническим переворотом те крупные перемены в сельской технике и обычаях, которые во всей Европе (в каждой стране в разное время) положили начало применению современных методов ведения хозяйства. Этот термин удобен. Он указывает как на параллелизм, правильность которого неоспорима, так и на вполне подтвержденные фактами связи между этими земельными преобразованиями и «промышленным переворотом», породившим крупную капиталистическую индустрию. Этот термин подчеркивает размах и силу явления. Очевидно, ему следует окончательно предоставить право гражданства в историческом словаре, однако при условии не допускать неточностей. Вся аграрная история представляла собой с древнейших времен постоянное движение. Даже если ограничиться областью чистой техники, то было ли когда-нибудь более значительное преобразование, чем изобретение колесного плуга, чем замена временной запашки упорядоченными севооборотами, чем драматическая борьба поднимавших целину людей против степи, леса и пользовавшихся ими людей? Перемены, к изучению которых мы приступаем, являются, несомненно, переворотом, если под этим словом понимать глубокие изменения. Но был ли он неслыханным потрясением, последовавшим после веков неподвижности? Конечно, нет. Внезапным изменением? Ничуть. Он растянулся на долгие годы, даже на многие века. Его медленный характер нигде не был столь заметен, как во Франции.

Его характеризуют две черты: постепенное уничтожение общинных сервитутов там, где они прежде царили, и появление технических новшеств. Оба процесса были тесно связаны между собой; когда они совпали, совершился переворот в полном смысле слова. Но время их протекания не совпадало в точности. Во Франции, как и почти во всех странах (например, в Англии), наступление на общинные сервитута значительно предшествовало изменениям, относящимся, собственно, к агротехнике.

I. Первое наступление на общинные сервитуты. Прованс и Нормандия

Принудительный выпас был некогда в Провансе почти столь же неукоснительным, как и в других областях открытых полей^{167}. Если земледельцам и разрешалось иногда накладывать запрет на часть их полей, находящихся под паром, преимущественно для прокорма их рабочего скота, то это право (например, в Грассе, согласно статутам 1242 года^{168}) распространялось на незначительную часть их владений. Но начиная с XIV века началось сильное движение против старинного обычая.

Оно было достаточно мощным, чтобы вылиться в конце средневековья в попытку официальной реформы. В 1469 году штаты Прованса, занятые чем-то вроде всеобщей кодификации публичного права, представили тогдашнему государю, королю Рене, следующее прошение: «Так как все собственные владения частных лиц должны служить к их собственной, а не чужой выгоде, штаты нижайше просят, чтобы все луга, виноградники, запретные земли и другие владения, каковы бы они ни были, которые могут быть защищены, охранялись бы круглый год под угрозой строгого наказания, несмотря на любой противоречащий этому обычай, существующий в подчиненных королю местностях». Король согласился: «Считая правильным и справедливым, чтобы каждый располагал и распоряжался своим имуществом, пусть будет так, как об этом просят» ^{169} . По правде сказать, этот «статут» (он стал им благодаря утверждению королем) не был совершенно ясным в том, что касалось пахотных полей. Впрочем комментаторы единодушно истолковывали его как полную отмену обязательного принудительного выпаса. Однако, подобно большинству законодательных актов той эпохи, он почти не соблюдался. Он свидетельствует об определенном умонастроении. Но подлинные преобразования зависели от другого: от местных решений отдельных общин. Эти преобразования растянулись по крайней мере на четыре века: с XIV до XVII века. Чтобы точно рассказать о них, нужно было бы детально знать историю почти всех бургов и деревень Прованса. Поэтому не приходится удивляться, что я вынужден ограничиться (из-за недостатка места, а также необходимых сведений) лишь беглым наброском [136] .

136

Характер напечатанных и даже рукописных документов дает возможность исследователю, которому трудно пересмотреть материал по всей области, хорошо познакомиться с протоколами собраний общин, уже полугородских. В этом нет большого греха, ибо все эти провансальские «города» (villes), даже Экс, имели еще сильно выраженный сельский характер. Вопрос о праве выпаса на соседних землях был для жителей Экса столь важным, что он толкнул их в XIV веке на подлог; см. Benoit, Recueil des actes des comtes de Provence, t. II, p. 57, n. 44 (ранее 4 августа 1351 года см. «Arch. d'Aix», AA 3, fol'. 139).

Зачастую, особенно в первое время, происходило лишь сокращение принудительного выпаса. Иногда на новые культуры распространяли привилегии, которыми издавна оберегались некоторые участки: в Салоне, где исстари были свободны от выпаса лишь одни виноградники, к ним прибавили в 1454 году оливковые и миндальные рощи, даже луга^{170}. Или же выпас запрещался на целом участке территории, называвшемся обычно bolles — по названию межевых столбов, обозначавших его границы; обычно это был участок, ближайший к поселению или же самый плодородный. Так было в Эксе в 1381 году. Но при этом предусматривалась отмена запрещения выпаса в случае войны, потому что тогда стада не могли слишком далеко удаляться от городских стен; это исключение действовало в Тарасконе (с 1390 года), в Салоне (в 1424 году), в Малозене (Malauc`ene), в Карнуле (Сarnoules), в Перне (Pernes), в Обане (Aubagne)^{171}.