Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков

Если постараться найти причины таких хаотических ситуаций, то вскоре мы обнаружим, что в этом повинны следующие недостатки в технике интерпретации:

1. Слишком ранняя интерпретация смысла симптомов и других проявлений глубинного бессознательного, особенно символов. Пациент служит своим сопротивлениям, остающимся скрытыми при анализе, и слишком поздно замечаешь, что он, совершенно незатронутый, ходит по кругу.

2. Толкование материала в последовательности, в которой он предъявлялся, без учета структуры невроза и наслоения материала. Ошибка состоит в том, что интерпретируют только потому, что отчетливо выявился материал (бессистемная интерпретация смысла).

3. Интерпретация смысла предшествовала интерпретации сопротивления. Ситуация стала запутанной еще больше из-за того, что сопротивления пациента вскоре были связаны с его отношением к врачу и бессистемное толкование сопротивления осложнило и ситуацию переноса.

4. Интерпретация сопротивлений в ситуации переноса была не только бессистемной, но и непоследовательной, т. е. слишком мало обращалось внимания на тенденцию пациента снова скрывать свое сопротивление или маскировать его бесплодными действиями и острыми реактивными образованиями. Латентные сопротивления в ситуации переноса чаще всего не замечались, или аналитик боялся не справиться с ними, в какой бы форме они ни скрывались.

В основе этих ошибок лежит, вероятно, неправильное понимание правила Фрейда, согласно которому пациенту следует предоставлять руководство в анализе. Под этим имелось в виду лишь то, что нельзя мешать работе больного, если она протекает в русле его сознательного желания выздороветь и наших терапевтических намерений. Но, само собой разумеется, мы должны вмешиваться, как только страх пациента не справиться со своими конфликтами и его желание оставаться больным начинают мешать этому процессу.

2. Упорядоченное толкование и анализ сопротивления

Я подверг достаточной критике нашу работу и начинаю уже опасаться, что чересчур испытываю терпение читателя, тем более если он теперь спросит, как же все-таки выглядит правильная техника, а ответить на этот вопрос не так просто, как критиковать. Но я убежден, что читатель в достаточной степени осознал трудности темы, чтобы не требовать от меня большего, чем самых общих и самых грубых выводов из выявленных ошибок.

Прежде чем к этому приступить, я должен выразить опасение, что мы можем попасть в западню при обсуждении этой совершенно особой темы: мы имеем дело с живым и текучим душевным явлением и ничего не можем поделать с тем, что оно застывает, как только мы облекаем его в слова и хотим передать в предложениях слушателю. Изложенные ниже рассуждения, вполне вероятно, произведут впечатление жесткой схемы, но явятся все же не более чем предварительным наброском картины, которую мы окидываем взглядом и которую нам еще предстоит детальнее изучить. Лишь немногое из того, что обращает на себя внимание, будет отмечено; остальным же, столь же важным, мы вынуждены будем пока пренебречь; не хватает также и дифференцирующей детальной работы. Поэтому мы также должны быть в любое время готовы подправить эскиз, если то или другое окажется ошибочным, малосущественным или не совсем верным. Речь идет только о том, что мы можем прийти к согласию и взаимопониманию, даже если каждый говорит на своем языке. То, что будет схематически изложено в дальнейшем, является не более чем средством ориентации. Из лесной чащи нельзя выбраться, если не придерживаться некоторых ориентиров, например особенностей местности, или не использовать компас. Точно так же в нашем исследовании душевных процессов в ходе лечения должен быть наведен порядок, который создается ad hoc [7] только с целью ориентации. Также и схема, автоматически возникающая, как только один феномен отделяется от другого и рассматривается изолированно, – это всего лишь научное наглядное средство. Впрочем, мы не переносим схему, правило или принцип на пациента, а рассматриваем его непредвзято и получаем ориентацию в его материале, его поведении, в том, что он скрывает или представляет как противоположность; и только тогда мы задаемся вопросом: как лучше всего использовать то, что я знаю о данном случае, для техники данного случая? Если благодаря богатому опыту оказывается (о чем Фрейд говорил на Будапештском конгрессе как о желательном), что мы можем установить типы сопротивления, то дело упрощается, но и тогда мы должны будем в каждом отдельном случае смотреть, проявляет ли пациент тот или иной способ типичного сопротивления или, к примеру, данный случай не имеет ничего общего с остальными. Скрытый негативный перенос является лишь одним из таких типичных сопротивлений. Поэтому мы не можем уже завтра видеть у наших больных лишь большее количество этого сопротивления или сходу применять другое средство ориентации. Это средство можно получить только из материала пациента. Мы уже договорились о том, что необходимо воздерживаться от глубоких интерпретаций до тех пор, пока не проявится и не будет устранен первый фронт кардинальных сопротивлений, даже если материал накоплен, ясен и сам по себе доступен истолкованию. Чем больше материала воспоминаний предлагает пациент, не продуцируя соответствующих сопротивлений, тем недоверчивее надо быть аналитику. Также и в других случаях, оказываясь перед выбором: интерпретировать содержания бессознательного или обратиться к выявленным сопротивлениям, следует предпочесть последнее. Наш тезис гласил: никакой интерпретации смысла, если необходима интерпретация сопротивления. Обоснование довольно простое. Если интерпретировать до устранения соответствующих сопротивлений, то пациент либо принимает интерпретацию по причине переноса и полностью ее обесценит при первом негативном проявлении отношения, либо сопротивление последует позже. В обоих случаях интерпретация теряет свою терапевтическую силу, она растрачивается впустую, коррекция удается лишь с большим трудом или не удается вовсе. Путь интерпретации вглубь бессознательного прегражден.

7

Специально для данного случая (лат.). – Примеч. пер.

Важно не мешать пациенту в первые недели лечения в раскрытии его «аналитической личности»; также и сопротивления нельзя интерпретировать, пока они не развились полностью и не были поняты аналитиком в главном. Разумеется, момент толкования сопротивления во многом определяется опытом аналитика; опытному аналитику достаточно нескольких признаков, тогда как начинающему аналитику для понимания случая потребуются грубые действия. Нередко только от опыта зависит, будет ли и по каким признакам распознано латентное сопротивление. Если смысл такого сопротивления аналитику понятен, то оно будет осознано пациентом путем последовательного толкования, т. е. сначала пациенту разъясняют, что у него есть сопротивление, затем – какими средствами оно выражается и, наконец, против чего оно направлено.

Если первому сопротивлению-переносу не предшествовала достаточная работа воспоминания, то при его устранении мы сталкиваемся с большой трудностью, которая становится менее значительной при наличии соответствующего опыта у аналитика. Трудность состоит в том, что аналитик, чтобы устранить сопротивление, должен распознать соответствующий и содержащийся в нем бессознательный материал, но, с другой стороны, к этому материалу нельзя подступиться, так как доступ к нему преграждает сопротивление. Подобно сновидению, любое сопротивление имеет исторический смысл (происхождение) и актуальное значение. Этот круг можно прорвать следующим образом: по актуальной ситуации, которую наблюдали в развитии, а также по форме и средствам сопротивления догадываются об актуальном смысле и цели последнего, а при помощи соответствующей интерпретации пытаются повлиять на него так, чтобы проявился соответствующий инфантильный материал, с помощью которого только и можно полностью устранить сопротивление. Для выявления сопротивления и разгадки его актуального смысла, разумеется, нет каких-либо правил; это большей частью интуитивные действия – здесь начинается аналитическое искусство, которому нельзя обучить. Чем менее шумны и чем более скрыты сопротивления, чем больше пациент вводит аналитика в заблуждение, тем надежнее должны быть его интуитивные действия, чтобы справиться с сопротивлениями. Другими словами, аналитик должен быть сам проанализирован и, кроме того, обладать некоторым особым даром.

Что такое «латентное сопротивление»? Это позиция пациента, которая выражается не прямо и непосредственно, например в форме сомнения, недоверия, опоздания, молчания, упрямства, отсутствия мыслей и т. д., но косвенно в виде аналитических результатов; так, например, на скрытое, а потому тем более опасное пассивное сопротивление указывает чрезмерное послушание или полное отсутствие явного сопротивления. Обычно я обращаюсь к такому латентному сопротивлению, как только его замечаю, и не боюсь приостановить поток сообщений, если уже узнал столько, сколько это необходимо для его понимания. Ибо опыт показывает, что также и терапевтическое воздействие аналитических сообщений пропадает, если не устранено сопротивление.

Односторонняя, а потому неправильная оценка аналитического материала и зачастую неверное истолкование положения Фрейда, что при анализе необходимо исходить из соответствующей «психической поверхности», легко приводят к фатальным недоразумениям и техническим трудностям. Прежде всего, что нужно понимать под «аналитическим материалом»? Общепринятая точка зрения такова: сообщения, сновидения, идеи, ошибочные действия пациента. Однако хотя многие в теории знают, что манеры пациента имеют аналитическое значение, опыт семинаров наглядно показывает, что поведение пациентов, их манеры, взгляд, речь, мимика, одежда, рукопожатие и т. д. не только недооцениваются в их аналитическом значении, но гораздо чаще вообще игнорируются. Ференци и я независимо друг от друга на конгрессе в Инсбруке подчеркнули важность этих формальных элементов для терапии; со временем они стали для меня важнейшей опорой и исходным пунктом для анализа характера. Переоценка содержательного материала чаще всего сопровождается недооценкой, если не полным игнорированием, манеры поведения, изложения сообщений, сновидений и т. д. Но если манера поведения пациента игнорируется или не сопоставляется по значению с содержанием, то неожиданно приходят к фатальному в терапевтическом отношении пониманию «психической поверхности». Если, например, пациент очень вежлив, при этом приводит много материала, скажем, о своих отношениях с сестрой, то имеются два существующих рядом друг с другом содержания «душевной поверхности»: его любовь к сестре и его манеры, вежливость. То и другое, однако, обусловлено бессознательно. При таком рассмотрении душевной поверхности уже не так легко отделаться простой фразой, что из поверхности исходят «всегда». Аналитический опыт показывает, что за этой вежливостью и любезностью всегда скрывается более или менее бессознательная критическая, если не недоверчивая или не дискредитирующая позиция, или, вернее сказать, что уже сама стереотипная вежливость пациента является признаком негативной критики, недоверия или дискредитации. Можно ли с этой точки зрения без сомнений указать также на инцестуозную любовь к сестре, если появляются соответствующие сны или мысли? Имеются особые основания для того, чтобы для аналитического обсуждения была вначале выбрана одна часть психической поверхности, а не другая. Ждать, когда пациент сам заговорит о вежливости и ее причинах, было бы ошибкой. Поскольку такая черта характера в ходе анализа тут же становится сопротивлением, к ней относится все то, что относится и к любому другому сопротивлению: что сам пациент никогда не заговорит об этом и что аналитику, скорее всего, придется разоблачать сопротивление как таковое. Здесь нас ожидает серьезное возражение: мое предположение, что вежливость сразу становится сопротивлением, как раз и неверно, иначе пациент не представил бы никакого материала. Это так, но ведь как раз речь и идет о том, что важна не только содержательная, но и – особенно вначале – формальная сторона материала. Продолжим пример с вежливостью: невротик имеет все основания из-за своих вытеснений особенно высоко ценить вежливость и общественные условности и пользоваться ими как средством защиты. Быть может, гораздо приятнее лечить вежливого, чем невежливого, очень откровенного пациента, который сразу говорит аналитику, например, что тот пока еще слишком молод или уже слишком стар, что ни у кого нет такой аристократически обставленной квартиры или некрасивой жены, что он выглядит неинтеллигентно или слишком по-еврейски, ведет себя как невротик и сам нуждается в анализе, и тому подобные лестные вещи. Это не обязательно должно быть феноменом переноса: требование, что аналитик должен быть «чистым листом», является идеальным, т. е. никогда не осуществимым полностью; «таков аналитик» – это факт, который вначале ничего не имеет общего с переносом. И наши пациенты чрезвычайно тонко чувствуют наши слабости; более того, выслеживая их, некоторые из них непосредственно мстят за обиду, нанесенную им основным правилом психоанализа. Лишь немногие пациенты, чаще всего с садистским характером, из требуемой от них откровенности извлекают для себя выгоду садистского удовольствия. В терапевтическом смысле их поведение ценно, даже если порой оно превращается в сопротивление. Но большинство наших пациентов пока еще слишком нерешительны и боязливы, слишком обременены чувством вины, чтобы спонтанно проявлять эту откровенность. В отличие от многих коллег, я должен поддержать утверждение, что все без исключения пациенты приступают к анализу с более или менее выраженной недоверчивой и критической установкой, которая обычно остается скрытой. Чтобы убедиться в этом, нельзя, разумеется, рассчитывать на вынужденные признания пациентов или на их потребность в наказании, а нужно энергично расспрашивать пациента об обусловленных ситуацией, совершенно естественных поводах к недоверию и негативной критике (новая ситуация, незнакомый человек, общественное непризнание психоанализа и т. д.); и только благодаря собственной открытости можно завоевать его доверие. Остается только технический вопрос: в какой момент времени следует обсуждать актуально обусловленные установки недоверия и негативной критики, которые еще нельзя назвать невротическими? Речь идет здесь только о том, что нужно избегать более глубоких интерпретаций бессознательного до тех пор, пока существует стена условной вежливости между пациентом и аналитиком.

Мы не можем продолжать обсуждение техники интерпретации, не приобщив вопросов, касающихся развития и лечения невроза переноса.

При правильно идущем анализе проходит не так много времени до того, как устанавливается первое серьезное сопротивление-перенос. Но сначала проясним для себя, почему первое значительное сопротивление продолжению анализа автоматически и с закономерностью, соответствующей структуре пациента, связывается с отношением к аналитику; что является мотивом «навязчивого переноса» (Ференци)? Настояв на соблюдении основного правила, мы всколыхнули нечто предосудительное, неприемлемое для Я. Рано или поздно у пациента возникает обостренная защита от вытесненного; сопротивление вначале направлено только против вытесненного, но пациент ничего об этом не знает – ни того, что он несет в себе нечто предосудительное, ни того, что он от этого защищается. Сопротивления, как показал Фрейд, сами бессознательны. Сопротивление, однако, представляет собой аффективный импульс, который соответствует увеличившимся затратам энергии, и поэтому не может оставаться скрытым. Подобно всему, что является иррациональным, аффективный импульс также стремится к рациональному обоснованию, к закреплению в реальных отношениях. Что здесь может напрашиваться прежде всего, кроме проекции, причем проекции на того, кто спровоцировал весь конфликт, введя неприятное основное правило? Из-за смещения защиты – с бессознательного на врача – в сопротивление прокрадывается также и соответствующее содержание бессознательного, которое также проецируется на врача. Он становится кем-то вроде злодея, как отец, или достойным любви созданием, как мать. Очевидно, что эта защита вначале может иметь только негативный характер. Аналитик как нарушитель невротического равновесия волей-неволей становится врагом; при этом не важно, о каких спроецированных побуждениях – любви или ненависти – идет речь, поскольку в обоих случаях всегда присутствует также защита, отвержение.

Если сначала проецируются побуждения ненависти, сопротивление-перенос однозначно является негативным. Если такое сначала происходит с тенденциями любви, то настоящему сопротивлению-переносу некоторое время предшествует явный, но бессознательный позитивный перенос. Но его судьба всегда одна и та же: он превращается в реактивный негативный перенос, с одной стороны, потому что разочарование («реакция разочарования») никогда не заставляет себя ждать, с другой стороны, потому что пациент защищается от этого переноса, как только он под давлением чувственных желаний пытается прорваться в сознание. Каждая же защита обнаруживает негативные установки. Техническая проблема латентного негативного переноса настолько важна, что исследование его разнообразных форм выражения и терапии крайне необходимо. Я хочу здесь лишь вкратце перечислить несколько типичных случаев, в которых мы скорее всего наталкиваемся на латентный негативный перенос. Это:

1. Чересчур послушные, чересчур любезные, очень доверчивые, «славные» пациенты, которые всегда находятся в позитивном переносе и никогда не выказывают реакцию разочарования. (Как правило, пассивно-женственные характеры или истерические пациентки со склонностью к нимфомании.)

2. Всегда строго ориентированные на конвенциальные нормы и корректные пациенты; это обычно компульсивные характеры, преобразовавшие всю свою ненависть в «вежливость любой ценой».

3. Скупые на аффекты пациенты; как и корректные, они отличаются чрезмерной, но заблокированной агрессивностью. Это также преимущественно компульсивные характеры, но даже истерические пациентки зачастую демонстрируют внешнюю скупость аффектов.

4. Пациенты, жалующиеся на поддельность своих чувств и эмоциональных проявлений, т. е. страдающие деперсонализацией. К ним относятся также такие больные, которые сознательно и в то же время навязчиво «притворяются», т. е. на заднем плане сознания знают, что вводят врача в заблуждение. У таких больных, заболевание которых относится большей частью к группе нарциссических неврозов ипохондрического типа, постоянно обнаруживается «внутренний смех» над всем и всяким, что становится мучением для них самих. Это ставит перед анализом самые сложные задачи.

Так как форма и наслоения первого переноса-сопротивления обусловлены индивидуальной судьбой инфантильной любви, мы можем достичь упорядоченного, избавленного от излишних осложнений анализа инфантильных конфликтов только тогда, когда будем строго учитывать эти наслоения в наших интерпретациях при анализе переноса. Хотя содержание переносов от наших интерпретаций не зависит, последовательность, в которой они обостряются, пожалуй, определяется техникой интерпретации. Речь идет не только о том, что возникает невроз переноса, но и о том, что в своем возникновении он следует той же закономерности, что и его образец, первичный невроз, и обнаруживает такое же наслоение в энергиях влечения, что и последний. Фрейд учил нас, что первичный невроз становится нам доступным только через невроз переноса. Понятно, что дело будет обстоять для нас тем проще, чем полнее и более упорядоченно первичный невроз наматывается на шпулю переноса. Это «наматывание» происходит, разумеется, в обратной последовательности. Очевидно, что неправильный анализ переноса, например интерпретация установки из более глубокого слоя, как бы ни была отчетлива установка и верна интерпретация, исказит копию первичного невроза, приведет в беспорядок невроз переноса. Опыт показывает, что невроз переноса будет развиваться в соответствии со структурой невроза без всякого вмешательства с нашей стороны. Мы должны только избегать слишком ранних, слишком глубоких и бессистемных интерпретаций.