Харбинские мотыльки

— Прошу убедиться, — говорил он голосом конферансье. — Молодой человек абсолютно прав.

— Успокойтесь, — говорил художнику Солодов. — Это еще не значит, что вы можете бросаться на людей.

— Да. Возьмите себя в руки, молодой человек, — говорил Терниковский подливая вина всем. — Сейчас господин Тополев все объяснит.

— Тут нечего объяснять, — сказал Тополев. — Все очень просто. Проще не бывает. Я выиграл эти часы в поезде по дороге в Ревель. Но раз это ваша фамильная вещица, которая, несомненно, имеет для вас известную сентиментальную ценность, так и быть, часы — ваши, берите.

Борис стоял как вкопанный.

— Ну, берите! — подтолкнули его Солодов и Терниковский.

Борис упрямился. Его ослепил гнев, — теперь часы не имели значения. Он хотел чего-то другого. Более того, он боялся прикоснуться к часам.

Тополев достал из кармана колоду, ловко перетасовал, протянул художнику.

— Снимите карту, — сказал он. Борис снял, Тополев тоже. — Что у вас там? Дама? Черт, — бросил свою, не показывая, — проиграл. Берите часы. Теперь вы их выиграли. И выпьем, черт возьми, за возвращение утраченной собственности и за справедливость!

Выпили. И пили дальше, не успевали тосты произносить. Утром художнику было плохо до жути. Очнулся у себя. Ничего не помнил. Стены колебались. В окне что-то подмигивало. С трудом узнал свою комнатенку. Она казалась тесней, чем обычно. На столике лежали часы. Борис испугался, будто увидел призрак. Спрятал их подальше. Постарался не вспоминать. Два часа проходил по дому с холодком под ложечкой. Часы не давали покоя. Крепился, крепился — не выдержал: отнес Николаю Трофимовичу. Рассказал о случившемся инциденте. Попросил хранить.

— Мне с ними в одной комнате тяжело.

— Понимаю, — вздохнул дядя, убрал в шкафчик под ключ.

Ротмистр Василиск расхаживал по сцене, врал напропалую. Только что потерпел крушение. Угнал большевистский аэроплан.

Тополев возник из ниоткуда; Солодов не помнил, как они встретились. Сильно выпил с полковником Гуниным, полковник угощал, угощал, а потом выругался и испарился, Солодов пошел по Стенной [2] , шел и пел, вышел к Морским воротам — кто-то рядом подпевает… О воинском звании Тополева — если оно у него было — никто ничего не знал; почему-то стали звать ротмистром; кто-то говорил, что его уполномочил центр, но какой центр, не знал никто; сам он сказал, что его попросили открыть в Ревеле игорный клуб для прикрытия, сами знаете, для каких целей, не мне вам объяснять… Поручик Солодов кивал, а Терниковский улыбался, как довольный своими картами игрок. Все знали, что подобный клуб существовал в Нарве; Тополев на него и ссылался. Все это было настолько туманно, что отчего-то становилось само собой разумеющимся, никто не рисковал толковать его намерения, все делали вид, будто всё понимают. Время от времени, дабы произвести впечатление посильнее, Тополев показывал какую-то визитную карточку, ловко прятал ее в карман, при этом он быстро оглядывался и что-нибудь шептал со страшными глазами. Откуда-то знали наверняка, что он состоял в конфиденциальной переписке с берлинскими монархистами и имел связи с остзейскими баронами. Кто-то написал в Берлин и якобы получил подтверждение (совершенно секретно). Агент, говорили про него, агент Т.

2

Улица Мюйривахе в Таллине.

Тополев первым делом попросил Солодова ввести его во все существующие общества Ревеля. Обошли всех, кого знал поручик, в том числе и к оккультистам заглянули, всюду получили немного денег в долг. Тополев был недоволен: ему казалось, что кого-то упустили, он чувствовал, что были еще какие-то организации…

— Чувствую, что это далеко не всё, поручик, вы что-нибудь да упустили, признайтесь!

Солодов кашлял, сопел в усы:

— Может быть, кого-то упустил из виду…

Тополева не устраивала неопределенность; он хотел видеть город насквозь.

— Так, чтоб он был у меня как на ладони, — говорил он, держа яблоко, — понимаете, что я имею в виду, поручик? Чтоб всё знать про всех! Каждое подгнившее местечко. Каждую ссадину, обиду, измену… Кто куда ходит, с кем спит, с кем шушукается, какие игры затевает… Только так нужно жить! А не в потемках! Ничего, ничего, я разворошу это осиное гнездо.

Он обновил свой гардероб, обзавелся белыми шелковыми перчатками, туфлями и ввел в обиход манеру нюхать кокаин.

— Вам не хватает жизненных сил, поручик. Кокаин придаст вам живости. А то посмотреть на вас, так вы сущий старик, хоть панихиду заказывай. Вам пятидесяти нет… или уже есть пятьдесят, а?

— Сорок три, — отвечал Солодов, прочищая горло.

— И такая развалина! Что с людьми война делает! — шлепал перчатками Тополев.

— Мда…

— Нюхайте кокаин, поручик. Это бодрит.

— Да, взбодриться не помешает, — отвечал Солодов.

Каждый день они выходили пройтись на Глиняную, затем шли к «Русалке», прогуливались у «Петроградской» в Екатеринента-ле. Тополев кому-нибудь подмигивал, манерно здоровался с дамами, всем улыбался, сверкал глазами и каждого встречного приглашал «к себе». С глазу на глаз он поругивал Солодова:

— Поручик, почему вы так грязно живете? Что это за место такое? Даже мостовой нет, одна грязь кругом.

— Зато дешево, — отвечал Солодов, — две комнаты и хозяин — немец — спокойный мужчина, с пониманием относится, по-русски говорит.

— Ладно, ладно, только места как-то маловато, салона не откроешь, разве что клуб…

— Клуб? Какой клуб?

— Карточный, какой. В винт играете?

— Еще бы!

— Ну вот…

К ним стали ходить. Подпитываясь кокаином и шампанским, Тополев бегал по Ревелю, посещал важных лиц города, вступал в различные общества. Первым делом объявил себя ветераном-инвалидом, устроил так, чтоб без очереди ему выписали из шведского штаба 300 крон, поставили на небольшой пансион от императрицы Марии Федоровны. Помимо этого, сколько-то марок в месяц он получал в течение года из «Союза верных». И все равно был сильно разочарован.

— Это ничто! — Брезгливо фыркал и взмахивал перчаткой. — За пролитую кровь — такая жалкая подачка. Вот она, имперская благодарность! Этого даже на шампанское не хватит. А у нас целый клуб! Все ходят, и всем приходится наливать, потому что не просто так ходят — хотят угощаться. Клуб без этого существовать никак не может.

Кроме этого Тополев хотел обедать в «Концерте», а ужинать в Cafe de Paris, откуда он обыкновенно являлся за полночь.

— Что делать? — вздохнул поручик.

— Как это что? — удивился Тополев. — Думать, где достать деньги. — Потребовал, чтобы поручик составил список всех русских, которых тот знал. — Я уверен, что кто-то где-то сидит на мягких подушках и перебирает драгоценности, а мы с вами подачками перебиваемся.

В процессе составления списка выяснилось, что было еще очень много организаций, обществ и кружков, о которых Солодов не имел ни малейшего представления.

— Это непростительная безалаберность, поручик. Вы совершенно не интересуетесь происходящим в мире. Начнется война, вы и не заметите.

— Ну, нет, войну-то я замечу.

— Не время спорить, поручик. Я хочу вбить вам в голову одну вещь. Если есть какое-то общество, то нужно все о нем знать. Поймите, даже самые нелепые на первый взгляд организации могут быть полезны для нас. Кстати, мне удалось выведать у проклятого Терниковско-го, что помимо открытых собраний, оказывается, у них проводят еще и закрытые, на которые нас с вами почему-то не приглашают. Как вам это нравится, поручик?! Quelle honte! [3] Нами манкировали, а вам и невдомек! Вы и представить себе не можете, какой скандал я закатил Терниковскому. Теперь мы приглашены к генералу Игнатьеву. Приведите себя в порядок, и побольше блеску в глазах. Вы должны производить впечатление человека решительного, готового на всё, черт возьми!

3

Какой позор! (франц.)