Хаус и философия. Все врут!
Шрифт:
Безусловно, тут есть что возразить. Какой смысл подписывать кучу бумаг, если в любое время врач может заявить, что вы не обладаете всей полнотой информации, и сделать все по-своему? Но готовность Хауса к обвинению в уголовном преступлении и потере медицинской лицензии превращают его поступок в настоящий акт гражданского неповиновения. Обернись все по-другому, авторитет Хауса его бы не защитил.
Диоген Синопский (404–323 гг. до н. э.) — самый знаменитый философ-киник. Он не доверял пергаменту; и если и писал что-то, его труды не сохранились. Однако он был достаточно влиятельным мыслителем, и современники сохранили для нас его жизнеописание и взгляды. Диоген придавал большое значение жизни честной и скромной, в согласии с природой, и считал, что граждане Афин слишком изнежены, а пресловутая афинская демократия построена на обмане и лицемерии. Он полагал, что нет разницы между публичной и частной жизнью и человек должен на людях говорить и поступать так же, как в уединении. Диоген верил, что материальные блага не ведут к счастью, более того — препятствуют его достижению, поэтому сам жил скромно и ничем не владел. Он учил, что «жить надо, никого не боясь и никого не стыдясь»: писали, что он испражнялся и мастурбировал прилюдно — даже Хаус не заходил так далеко… пока во всяком
Наверное, самая известная история про Диогена такова: днем с зажженным фонарем он бродил по людным местам, а на вопрос, что он делает, отвечал: «Ищу [порядочного] человека».
Мы все знаем современных политиков, что на публике провозглашают семейные ценности, а сами бросают жен, не заботятся о своих детях и ходят к проституткам. Для Диогена дела важнее слов, и он уверен, что, только совершая хорошие поступки, можно вести жизнь честную и счастливую.
Хаус демонстрирует похожее презрение к лицемерию: нахально глотает викодин на людях, всегда без обиняков говорит, что думает и что чувствует. Конечно, правила приличия учат нас быть вежливыми, но вежливость не всегда честна, а правда имеет для Хауса решающее значение, не зря он характеризует нечестность своих пациентов, да и человечества в целом, двумя словами: «Все врут». Анализы надо повторять, потому что они ненадежны, а люди допускают ошибки. Компьютерная обработка анализов надежна, но часто маскирует то, что человеку бросилось бы в глаза. Здравый смысл часто прав, но, когда он ошибается, в бой вступает Хаус.
Сократ (469–399 гг. до н. э.) — один из самых оригинальных, влиятельных и значительных философов всех времен. Как и Диоген, он не доверял записям. Мы знаем о философии Сократа только из свидетельств его современников; и самое достоверное, по мнению исследователей, ее изложение содержится в диалогах его знаменитого ученика Платона (427–347 до н. э.). Первый из таких диалогов, «Апология Сократа», предположительно основан на записи его выступления в афинском суде в 399 г. до н. э. Сократа обвинили в нечестивости и развращении юношества и приговорили к смерти. Он мог бы попросить о замене смертного приговора изгнанием, но отказался от этой мысли, заявив:
«В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего труднее убедить некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это значит не слушаться Бога, а что, не слушаясь Бога, нельзя оставаться спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что я шучу; с другой стороны, если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, — если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко». [117]
117
Платон. Апология Сократа / Пер. М.С. Соловьева. // Собр. соч. в 4-х тт. М.: Мысль, 1990. Т. 1.
«Жизнь, если она не посвящена исследованию, не достойна человека» («Непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой») — одна из самых цитируемых максим Сократа и одна из самых знаменитых строк в мировой философии. Хотя точное определение понятия «познанная жизнь» составляет содержание целой академической дискуссии, два места достаточно понятны. Первое — Сократ ни в чем не раскаивается. Второе — Сократ говорит судьям, что точно знает, что такое полноценная человеческая жизнь, и если ецу не дозволено вести такую жизнь, он предпочтет умереть.
Готовность Сократа пожертвовать жизнью за свои убеждения снискала ему множество последователей. Одним из них может быть и Хаус. Хотя Хаус постоянно плюет на авторитеты, нарушает профессиональную этику и даже закон, его поступки часто поражают нас благородством. У Хауса есть собственный, «познанный» путь в медицину; и если ему не разрешают следовать этим путем, он чyвствует, что его жизнь недостойна того, чтобы быть прожитой. [118]
118
О жизни, достойной быть прожитой, см. в первом эссе этого сборника.
Итак, есть что-то странно притягательное в Хаусе и этих чудаковатых греках, Диогене и Сократе. Почему? Видимо, чудаки выполняют важную для общества функцию, к которой мы относимся с интуитивной, хотя редко выражаемой признательностью.
Попытку облечь эту признательность в слова мы находим в работах Джона Стюарта Милля (1806–1873), который сам был большим оригиналом и яркой фигурой в истории философии. Его эссе «О свободе» стало важной вехой в развитии защиты свободы личности.
В третьем разделе эссе, который читатели часто пропускают, Милль доказывает, что эксцентричные люди играют важную роль на рынке идей. Милль видит огромную пользу для общества в том, что называет «экспериментами с жизнью». Откуда взяться дискуссиям по насущным проблемам, когда каждый человек — продукт существующего положения вещей и вместо собственного мнения цитирует общественное? Общество, где никому не позволено развивать свои таланты, — нежизнеспособно; общество, где это позволено лишь немногим, — интеллектуально убого. Милль прекрасно формулирует суть экспериментов с жизнью: «Индивидуум, который предоставляет обществу или близкой к нему части общества избирать для себя тот или другой образ жизни, — тот индивидуум не имеет надобности ни в каких других способностях, кроме той способности передразнивания, какую имеет обезьяна. Только тот человек имеет надобность во всех своих способностях и действительно пользуется ими, который сам по своему пониманию устраивает свою жизнь. <…> Возможно, что человек может попасть на хорошую дорогу и избежать всякого рода бедствий, не употребляя в дело всех этих способностей; но в чем же тогда будет состоять его отличие как человека? На самом деле не в том только важность, что делают люди, но и в том, каковы те люди, которые это делают. Между теми предметами, которые человек должен стремиться улучшить и усовершенствовать, первое место по своей важности, без сомнения, занимает сам человек. <…> Человеческая природа не есть машина, устроенная по известному образцу
и назначенная исполнять известное дело, — она есть дерево, которое по самой природе своей необходимо должно расти и развиваться во все стороны, сообразно стремлению внутренних сил, которые и составляют его жизнь». [119]119
Милль Дж. С. О свободе // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половины XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000.
Хаус, как и эксцентричные философы, которых мы вспоминали, есть «проект в развитии». Он не позволяет другим придумывать за себя план его жизни, не «обезьянничает». Ему очень подходит сравнение с деревом, что растет соответственно внутренним силам, которые делают Хауса… ну, Хаусом.
Милль убежден, что моральный прогресс возможен. Прогресс влечет перемены — часто значительные, которые требуют нового мышления, новых установок и новых действий. И если мы не будем поощрять тех, кто стремится искать свою дорогу, мы рискуем задушить свежие идеи. Милль пишет: «Я потому так долго останавливаюсь на значении гениальных людей и на необходимости давать полный простор их мысли и их действиям, что в действительной жизни почти все люди относятся к этому совершенно индифферентно, хотя в теории и не станет никто этого оспаривать. <…> оригинальность есть такая вещь, пользу которой не могут понимать неоригинальные умы: они не могут видеть, сколько добра может принести она, а если бы видели, то и не была бы она оригинальностью. Первая услуга, какую должна оказать оригинальность этим умам, состоит в том, чтобы открыть им глаза, и когда они таким образом прозреют, то могут оказаться способны и сами сделаться оригинальными, а покамест пусть они не забывают, что все, что люди не делают, было когда-то сделано кем-нибудь в первый раз, и что все благо, какое только существует, есть плод оригинальности, — пусть они будут довольно скромны, чтобы верить, что оригинальность еще имеет кое-что совершить, и что они тем более в ней нуждаются, чем менее сознают в ней нужду». [120]
120
Милль Дж. С. О свободе // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половины XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000.
Всякий раз, когда Кадди вынуждена кому-то объяснять свою готовность мириться с выходками Хауса, она неизменно отвечает: «Он лучший врач, который у нас есть». Хаус — диагност последней инстанции. Пациентов направляют к нему, когда другие врачи зашли в тупик. Те, кто не хотят признать диагностический гений Хауса, не могут терпеть его эксцентричность.
Милль убежден, что общество должно позволить оригинальным личностям свободно самовыражаться и на словах, и на деле. Но те, кто, как Хаус, далеко отклонились от нормы и идут своим путем, пересекают тонкую грань и кажутся окружающим не просто оригиналами, но законченными чудаками. Однако Милль уверен, что и чудаки, и сумасброды нужны обществу: «В такое время, как наше, более, чем когда-либо, надо не запугивать, а, напротив, поощрять индивидуумов, чтобы они действовали не так, как действует масса. <…> теперь неисполнение обычая, отказ преклоняться перед ним, есть уже само по себе заслуга. Потому именно, что тирания мнения в наше время такова, что всякая эксцентричность стала преступлением, потому именно и желательно, чтобы были эксцентричные люди, — это желательно для того, чтобы покончить с этой тиранией. Там всегда было много эксцентричных людей, где было много сильных характеров, и вообще в обществе эксцентричность бывает пропорциональна гениальности, умственной силе и нравственному мужеству. То обстоятельство, что теперь так мало эксцентричных людей, и свидетельствует о великой опасности, в какой мы находимся». [121] Хаус выполняет важную социальную функцию — спасает жизни, когда другие врачи уже отступились. Кроме того, он — настоящий учитель. Но если бы Форман, Кэмерон, Чейз и другие сами не были личностями с сильным характером, отмеченным «гениальностью, умственной силой и нравственным мужеством», Хаус и близко не был бы таким эффективным лидером. Чтобы гений диагностики мог работать в полную силу, ему нужна команда врачей «с характером». И только общество, готовое позволить таким характерам расцветать, будет способно обеспечить Хауса подходящими кадрами.
121
Милль Дж. С. О свободе // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половины XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000.
За эксцентричный образ жизни приходится платить — люди сочтут, что вы чудак, и станут на вас коситься. Но Милль убеждает, что чудаки оказывают нам неоценимую услугу. В попытке открыть что-то важное за границами существующего порядка они не боятся бросить вызов враждебному обществу. Консерваторы при каждом удобном случае спешат уверить нас, что большинство новых идей, мнений и экспериментов с жизнью оказываются хуже старых, и уже в силу этого чудаки наверняка потерпят крах. Но даже своими неудачами они служат обществу. Превращая собственную жизнь в лабораторию, эксцентричные люди способствуют созданию новых образцов для подражания, оригинальных идей и мнений. В конечном счете они помогают нам обретать жизнь, которую стоит прожить.
Здесь следует отметить, что Милль находит прямую связь между поиском такой жизни и поиском истины. Он пишет: «Утверждают, что некоторые верования столь полезны, чтобы не сказать необходимы для общего блага, что охранять их для правительства не менее обязательно, как и охранять какие-либо другие общественные интересы. <…> Полезность какого-либо мнения есть также предмет суждения и предмет столь же спорный, так же подлежащий критике и так же нуждающийся в ней, как и самое мнение. Утверждать, что такое-то мнение вредно, и на этом основании лишать свободы его высказывать, — предполагает такое же притязание на непогрешимость, как если бы дело шло не о вреде или пользе мнения, а об его истинности или ложности. Неправильно утверждать, что будто может быть дозволено доказывать пользу или безвредность мнения, и запрещено только доказывать или опровергать его истинность, потому, что истинность мнения составляет всегда существенную часть его полезности». [122]
122
Милль Дж. С. О свободе // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половины XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000.