Хэда (др. изд.)

Сибирцев и Колокольцов ушли на косу. Им давно хотелось выкупаться там, еще с тех пор, как расставляли там засады в тумане и готовились к боям. А теперь тумана нет и нет тревог.

Жарко. Ясное небо. Лето наступило, и на косе зацвели необыкновенные цветы хамаю. Из широких листьев вверх вознесся стержень с большим белым цветком. «Там, где цветут хамаю!» Есть у хэдских девушек такая песенка.

Огромные валуны лежат сплошь вдоль всей косы, и в море, и на берегу, и легкая волна чуть лижет их. На солнце они кажутся белыми и раскаленными. Неплохо выкупаться. За чем дело стало?

На косе, выше валунов, густая трава и множество разных кустарников и мелких деревьев, а еще выше – сосняк черный и красный. Там в гуще, как среди деревянной колоннады, маленький шинтоистский храм цвета сосновой коры. В траве видны ворота, ведущие к нему. Ворота без забора, ворота – символ.

– Ты остаешься и ходишь грустный, в одиночестве? – спросил Колокольцов.

– А ты уходишь! И тоже грустный!

– Но я рад! Пожалуй, выкупаемся в океане! Хорошо, что позвал!

– Да мне одному не хотелось.

– Что так?

– Я тут раз стоял: океан, Фудзи напротив меня, горы, ворота храма, и мне как-то не по себе наедине со всем этим.

– Я твоему горю пособлю!

Они разделись на валунах, с валуна на валун спустились по овальным кручам к воде и поплыли радостно и бойко, как умелые мальчишки с острова Пасхи или на Гаваях. Кувыркались, ныряли, ловили друг друга в воде, бултыхались, как моржи, и прыгали из воды, как дельфины, два сильных и здоровых белых тела с докрасна загоревшими лицами и русыми головами.

Еду, еду, еду к не-ей, Еду к милочке своей... –

загорланил Алексей, плывя к берегу и глядя на вершины валунов вровень с косой, которая круглой дорогой шла, захватывая бухту. Отсюда видно, какая она гигантская, с целой китайской стеной сваленных в океан валунов, ограждающих ее лучше всякой крепости, с лентой бора на вершине и все с теми же хамаю, с их белой торжественностью. Вылезли на косу, стали кидать камни в океанскую сторону, в воду.

– Да, видишь, что тут у меня произошло, – сказал вдруг помрачневший Александр. Радости его как не бывало.

Колокольцов больше не жил у Ябадоо. Он перешел в офицерский дом и только заходил к Ябадоо по вечерам. Ни для кого не были тайной его отношения с Сайо, хотя все молчали, не желая выдать девушку и причинить ей горе. Александра никто не осуждал.

– Матросы идут! – предупредил Сибирцев.

На валуны высыпала целая ватага нижних чинов во главе со старшим унтер-офицером Сысоевым.

– Дозвольте, ваше... – попросил он позволения выкупаться.

– Пожалуйста! – ответил сидевший у воды Колокольцов.

– Здесь хорошо! – добавил Сибирцев.

Матросы живо скинули одежду, но в воду сразу идти никому не хотелось. Лица как на подбор, в русых усах и смуглы. Тела темны от загара. Есть видные, красивые, атлетические фигуры, как у Сизова и Ловчева, но в большинстве – прямые, как бы без бедер. Солдатские тела с худыми мускулистыми ногами и руками и выступающими ребрами. Среди загорелых есть и как бы обсыпанные мукой.

Матросы расселись по камням, продолжая какой-то свой разговор.

– Шурин в Питере на фабрике работает, – говорил чей-то ровный голос, кажется Граматеева. – Шел выпивши с получки, а фараон взял с него штраф. А всей получки два рубля с полтиной. Так он дрожмя дрожит... Надо, говорит, их всех...

Маточкин крякнул от удовольствия.

– Ребята, вы об этом поосторожней, – довольно громко сказал Глухарев, встал и прошел между офицеров в воду.

– Вот мы учим японцев, и они довольны...

Матросы засмеялись.

– Как же им не быть довольными? – продолжал Маточкин.

– А как же мы сами? Ведь вот у нас в деревне, например, – заговорил сухопарый Иванов, – никто не умеет лодки хорошей сделать. Так себе, сбивают дощанички.

– А ты знаешь, что такое республика? – подходя, спросил его Сибирцев.

– Знаю, – отвечал Иванов.

– Мы стояли в Симода, – добавил Сизов, – пришли американцы и сказали, что Камчатка больше не будет наша, – мол, туда пошли джеки на винтовых судах.

– Алексей Николаевич, – сказал Граматеев, – вот мы заключили контракт. А как мы будем торговать с Японией? Откуда к ним возить товары? Неужели из Кронштадта?

– Почему же?

– А как иначе? У нас же тут удобного порта нет. Это нам даром обошлось, что на «Диане» прошли в Японию и никто нас не перехватил. Неужели нам всегда так надрываться?

– Нашел ты у кого спрашивать! – сказал Глухарев, когда офицеры оделись и ушли.

– Алексей Николаевич хороший!

– Хороший! – насмешливо вымолвил Глухарев. Он переступал с камня на суше на камень в воде и остановился, опасаясь поскользнуться.

...Алексей и Александр шли ровным шагом хорошо отдохнувших молодых людей, полных жизненных сил, только что искупавшихся в океане. Александр уйдет в эту даль, Алексей останется и еще придет сюда, где цветут хамаю.

...С утра на судне Путятин, офицеры и юнкера.

– А много из-за этой их глупости хлопот, – объясняет Колокольцов, – хотя прорубили только палубу.

Он показывает, как заделана дыра.

– Вот и говорят, Евфимий Васильевич, что полработы не показывают, – замечает Мусин-Пушкин.

– Уходя, извольте японцам все объяснить, как и что достраивать на каждой из двух шхун... А на «Хэде» ставьте весла! Чтобы как на японском судне. Мало ли чего случится... У нас нет двигателя, пусть будут весла.

Путятин с замиранием сердца предвкушал прелесть далекого плавания на собственной шхуне. Хотя загадывать еще рано. Без машины, но весла, весла...