Хельхаммер

Герцен поднес диктофон поближе к группе

– Почему ты так стремился именно в нашу группу? – спросил Дёниц у Гоббштейна – Это как-то связано с тем, что ты еврей? Ну, я это к тому, что была куча мест, куда можно было отправиться практиковаться, но ты выбивался именно сюда. Нам и лаборант-то не нужен был.

– Что-то вроде этого. Мой дед… и моя бабка – Михаил и Марта Гоббштейны, были заключенными этого лагеря. Никто в семье не знает, что с ними случилось, а я узнал о них все, что мог, но вышло очень немного. Удалось узнать только, что когда немецкие войска вошли в Польшу их отправили сюда по какому-то особенному случаю. В военном архиве я нашел акт приемки их в эти застенки, но никаких свидетельств об их смерти, или о том, что здесь происходило просто нет. И теперь я, кажется, понимаю почему. Они были не в самом лагере, а, скорее всего, в этой лаборатории. Естественно, что они не выжили, но мне хотя бы хочется узнать, чего ради они здесь умерли.

– Да уж, лучше бы я не спрашивал. Стало еще омерзительнее здесь находится… Может Анекдот кто знает?

– Запись номер девять. Дата – неизвестна, время – не имеет значения.

Вчера Гоббштейн и Дёниц подрались из-за анекдота про евреев. В темноте трудно сказать, но похоже у обоих обширные гематомы. Я сказал Гоббштейну, что рекомендаций он не получит, но, кажется ему это уже не важно. Маннергейм ушел в молчание. Слышно только, как урчит его живот. Похоже, у меня остался лишь один адекватный собеседник – мой диктофон… Зашёл разговор о консервах, которые тут могут быть, но какой в них смысл? Им сорок пять лет… Еще очень хочется спать… Не выходит.

Конец ознакомительного фрагмента.