Хелл

— Но почему же?

— Да он с придурью, — отвечает мне Виктория, — еще больше с придурью, чем ты. Я слышала просто невероятные истории о нем, о женщинах, с которыми он чудовищно обошелся…

— Расскажи.

— Однажды вечером он подцепил Синтию… И вот он провожает ее домой, поднимается к ней, а там — даже пальцем ее не касается. Она ничего не понимает, идет принять душ, приглашает его присоединиться к ней, он уклоняется, она выходит из душа голенькая, набрасывается на него, пытается его раздеть, но — ничего, а через час он заявляет, что должен уйти, и оставляет ее на бобах. На следующий день он звонит ей, говорит, что она довела его до полного бессилия, что она ему нравится и он хотел бы с ней поужинать. Назначает ей встречу в «Барфли» (они в то время только открылись) и, чтобы не заезжать за ней, говорит, что разбил свою машину. В результате он даже не пришел туда, ужинал в «Стрезе» со своими дружками, а бедная девочка в это время сидела как дура в «Барфли». Она прождала его до полуночи, а потом пошла в «Баш» посмотреть, не тамли он. Конечно, он был уже там, она принялась на него дико орать. А он сделал вид, будто не видит ее и вообще ее знать не знает, и в ту же ночь, прямо на глазах у нее, подцепил Татьяну Руманофф и укатил с ней. Бедняжка Синтия, заливаясь слезами, бежала за ними и умоляла Андреа объяснить ей, за что он так обошелся с ней, кажется даже, она буквально вцепилась в дверцу машины и упала на землю, когда та тронулась.

— Мерзавец!

А я не могу опомниться. Я в восторге.

— Но это еще не все, — продолжает Виктория. — В машине он говорит Татьяне, что наглотался прозака, из-за этого у него проблемы, и ему нужна определенная обстановка, чтобы возбудиться. Эта шлюха Татьяна пообещала ему сделать все, что он захочет, лишь бы он преуспел. Андреа ведет ее в «Шандель», они доходят до салонов, он ее распаляет, дает ей немного кокса и говорит, пусть она войдет туда первой, а ему необходимо немного посмотреть, чтобы прийти в полную боевую готовность, и оставляет ее, а там — оргия в самом разгаре. Сам же он ушел и вернулся в «Баш». Девчонка просто свихнулась.

Татьяна Руманофф своего рода атомная бомба, но ее постоянно дурачат. Она разъезжает на своем «порше» и одевается исключительно у Гальяно. Я ее ненавижу.

— Слушай, — говорит Хлоэ, — а кто эта девица, которую он на весь уик-энд пристегнул наручниками к радиатору отопления?

— Что?! — почти кричу я.

— Это Изольда, сестра Криса, она с ума сходила по Андреа и всюду трезвонила, что готова на все, лишь бы заняться с ним любовью. Так вот как-то вечером он позвонил ей, сказал, что приедет, немножко полобзался с ней, а потом говорит, что сможет взять ее, если только пристегнет наручниками к радиатору, она в конце концов соглашается, он ее пристегивает, потом заявляет, что у него кончились сигареты, и уходит в drug-store[11],а по дороге встречает какого-то приятеля, тот ехал в Довиль[12]…

— Ну и что?

— Укатил в Довиль и там провел весь уик-энд. Изольда оставалась пристегнутой к радиатору два дня, нагишом, без еды, и только в понедельник горничная-филиппинка обнаружила ее.

— И она не подала жалобу в суд?

— Нет, гораздо хуже, она была так влюблена в него, что не захотела делать этого.

— А Крис?

— Крис хотел его убить, он подстерег его на Вандомской площади, около «Фреда», но не он, а Андреа набил ему морду.

— Но зачем он сделал это?

— Я бывала с ним в «Фиде», — вмешивается в разговор Летисия, — и как-то он сказал мне, это дословно: «Я не люблю никого и ничего не делаю, не хочу даже попытаться развлечь себя, не хочу выглядеть иным, лучше, чем я есть, жизнь — подлая штука, и каждая секунда прозрения — пытка».

Я улыбаюсь.

— Ну а с тобой, Кассандра, как он поступил с тобой? Право, ты можешь считать себя счастливицей, он с тобой переспал, это не каждой дано.

— Я не желаю говорить об этом болване. Пусть он подохнет, я его ненавижу!

Потом она перевела разговор на другие темы, мы сравнивали футляры наших «Дюпонов», поспорили о моде на чулки в сетку, Шарлотта заявила что это полная безвкусица, это привело в отчаяние Летисию, она только что купила себе такие, в крупную сетку, от Уолфорда, потом мы обсудили, какие часы просить в подарок у предков на наши двадцатилетия. Еще мы дружно согласились, что мех — проявление жестокости, он должен представлять себя только в виде уже приевшихся всем йоркширских терьеров, потом поговорили о том, что уже никто не ходит больше в «Гштад», и о новом отеле на улице Пьера Шаррона, который оформила Андре Пютман.

— Ну, что будем делать?

Мы поужинали за полчаса, осушили три бутылки розового, пора решать, чем занять вечер дальше, половина из нас склоняется к кино, другая скорее пошла бы еще выпить. После десятиминутной перебранки, так и не приведшей к согласию, Виктория безапелляционно заявляет, что она пойдет в кино, а ПОТОМ — выпить, и тут никто не возражает.

Мы втискиваемся, все восемь, в «мерседес», это машина отца Сибиллы, она водит ее без доверенности, и отправляемся на авеню Виктора Гюго, в салоне гремит «Прекрасная любовь», мы поем, мы орем, мы едем смотреть «Осень в Нью-Йорке», и наконец Сибилла паркуется на Елисейских Полях.

Очередь у касс тянется метров на десять, но мы заказали билеты по телефону, нам остается только пройти мимо всех этих людей и расплатиться кредиткой. Когда мы с шумом и гамом вваливаемся в зал, как раз кончается реклама, зажигается свет, и все оборачиваются в нашу сторону с окриками: «Тише!»

Но вот мы рассаживаемся, и тут Кассандра, прыская со смеху, указывает мне на ряд в глубине зала, я оборачиваюсь и вижу А. с какой-то блондинкой, не очень страшной, придурка Бенжи, бедняжку Синтию, Джулиана, Криса и всю их банду, они смотрят на меня недружелюбно и словно с изумлением, все, кроме А., у него нет никакого повода сердиться на меня. Я машу ему рукой и спрашиваю, как он поживает. Он улыбается.

А с обеих сторон уже летят возгласы, одни наши знакомые вскакивают и идут поздороваться с нами, другие остаются на месте и звонят нам по мобильникам — мы сидим в третьем ряду, Кассандра обнимается со своим «бывшим», Виктория швыряет в какую-то девчонку, которую она не любит, попкорном, мы повергаем в ужас невежд (невежды — это те, кто не нашего круга, они не понимают, что в кино, в зрительном зале, где показывают увеселительные фильмы, а не социальные драмы, тридцать человек могут позволить себе поздороваться. Они, эти невежды, не понимают, что означает «социальные», не знают, что Господь тоже явление социальное, и что им вообще нечего было идти в кино на Елисейских Полях), и они тоже вскакивают, кричат «Тише!» и еще «Банда молодых подонков!», но потом постепенно успокаиваются, шиканье стихает и каждый занимает свое место.

— Никогда больше не пойду в кино в воскресенье, — говорю я Виктории, она со мной соглашается, и только тут мы замечаем, что фильм идет уже по меньшей мере пять минут.

В половине первого ночи я выхожу из кино и хватаюсь за сигарету, фильм оказался отвратительной халтурой, здесь мы все едины, все, кроме Лидии, она в восторге. Это нормально, она дурочка. Спать никому не хочется, и мы решаем пойти выпить по стаканчику в «Першинг Халь», который недавно открылся на улице Пьера Шаррона, пустынные Елисейские Поля навевают на нас уныние.

И тут Кассандра неожиданно разражается хохотом, хватает меня за руку, принимается петь, заражая меня своим безумием, наверняка это сказываются три бутылки розового, сама не знаю почему, я подражаю ей, и мы смешно кружимся на тротуаре около кинотеатра. Вдруг какой-то черный «порше» выскакивает с улицы Колизе и чуть не налетает на нас, я вижу его номер, это 75ONLV75, и мое сердце начинает бешено стучать. Машина с адским визгом тормозит, немного подает назад, боковое стекло медленно опускается, и оттуда выглядывает ангел.