Хемлок, или яды

Домовладелец мистер Уильям Крамбл жил на третьем, но часто наведывался на верхние лестничные площадки. Этот кривобокий старик неизменно носил охотничью фуражку с двойным козырьком, нависавшим над розовыми надменными глазами, словно ослепленными ярким светом. На загаженной ист-эндской улице он владел небольшой фабрикой хирургических инструментов, куда отправлялся ежедневно, нередко прихватывая пачки проспектов, которые оставлял у него под дверью печатник. Эти проспекты с кричащими иллюстрациями приводили Августу в ужас, но, не в силах удержаться, она мимоходом их подворовывала, а затем, обливаясь от волнения потом, склонялась над листками, представляла, как мистер Крамбл следит в замочную скважину (Августа могла поклясться, что встречалась с похотливым взглядом его розовых глаз), и накрывала ладонью с обгрызенными ногтями рисунок акушерских щипцов либо скальпеля из шеффилдской стали высшего качества, скидка шесть процентов за дюжину. Застраховавшись от любых неожиданностей, Августа рассматривала добычу: ее воображение и невежество шли нога в ногу рискованными путями. Под конец девочка прятала листок в старой тетради по арифметике.

Она училась в маленькой частной школе, где ни с кем не водила особой дружбы. Августа была хорошим товарищем, средненькой ученицей, пела в приходском хоре и была записана в теннисный клуб. Она любила историю, географию, баллады Теннисона, читала тайком романы и плакала от умиления перед полотнами Уильяма Холмана Ханта [180] . Ну а математические правила стали внушать ей относительную уверенность, с тех пор как она усвоила алгебраический метод Эммы: множимое показываем на пальцах левой руки, множитель - на пальцах правой, складываем на обеих руках числа, превосходящие цифру пять, прибавляем к сумме нуль, затем перемножаем оставшиеся пальцы и складываем результат в виде десятичных дробей. Миссис Гудвин утверждала, что полученные Эммой результаты были правильными.

180

Теннисон, Альфред (1809 -1892) - знаменитый английский поэт викторианской эпохи, носил почетное звание поэта-лауреата, за свои заслуги получил от королевы Виктории титул барона.

Хант, Уильям Холман (1827 - 1910) - английский живописец, один из основателей Братства прерафаэлитов.

—Если умело взяться за дело, обязательно достигнешь цели, - говорила Эмма.

Миссис Гудвин одобрительно кивала и с понимающим видом поглядывала на девочку, чье малодушие распознала очень рано: вот уж и впрямь «Джимова дочка»...

Столь же рано Августа почувствовала и материнскую неприязнь. Девочка могла бы почерпнуть в ней огромную силу, но так и не сумела: зародыш энергии оказался слишком хилым, и одиночество замкнуло свой круг с мягкостью бархата. Об отце Августа не скорбела, тетушка Мёртл для нее практически не существовала, а дядюшка Фред одиноко бродил по дворцам опийного мака. Что же касается умершей пару лет назад бабушки, она никогда не проявляла каких-либо нежных чувств, потому образ вечно серьезной дамы в неизменной шляпке с фиалками и с расправившей крылья роговой стрекозой оставался в детских воспоминаниях расплывчатым и зыбким. Августа хорошо помнила только каникулы в Танбридж-Уэллсе да прогулки по Лоуэр-уок с ее бело-золотыми кондитерскими, где продавались мятные сливки. Бабушка жила на окраине города, в неприметном доме: в памяти от него сохранился лишь сад.

Сад был чрезвычайно тенистым и словно покрытым кровлей с видневшейся в просветах синевой. Ноздреватая, поросшая жирным мхом почва, в которой увязали ноги, полого спускалась к едва шептавшему, а вовсе не рокотавшему либо журчавшему ручейку. На этом лягушачьем болотце росли кресс-салат, рогульник, ряска, кудрявая мята, плакун-трава и вероника. Меж дрожавшими от течения листьями и синими, как морская пучина, тенями пробегали безукоризненно матовые саламандры, покрытые цехинами и золотыми лунами. Когда садилось солнце и дрозды прилетали охотиться на слизней, со дна ручья поднимались длинные нитки жемчуга, который лопался на поверхности, изборожденной водяным пауком, зигзагами убегавшим от курносых русалок. Лягушки с раздувавшимися шеями, приютившиеся на руках неряшливых баб, оставляли на камнях влажные следы, которые горячий воздух впитывал, точно промокашка.

Августе было лет шесть, когда она провалилась в воду по пояс. Девочка кричала, барахталась, увязала по щиколотку в иле. Плача, она ухватилась за крепкое, словно трос, цветущее растение. То была ядовитая цикута, чей отталкивающий запах пропитал руки: крайне опасная водяная разновидность, зловонная трава, которая, тем не менее, выручила ее из беды, так как Августа дотянулась по стеблю до суши. Малышка вернулась домой продрогшая, измученная, но даже после того, как она приняла теплую ванну и надела свежее белье, зловоние никуда не исчезло и на долгие часы поселилось в ее ночных сновидениях. Впрочем, с течением времени зловещая сторона происшествия изгладилась, и Августа вспоминала лишь о своей победе.

—Гусси!.. Чай дядюшки Фреда...

Августа взяла протянутый тетушкой Мёртл поднос и поднялась на чердак. Дядюшка Фред сидел впотьмах, и на бледных подушках выделялся его смешной силуэт.

—Уже светает, - словно извиняясь, сказал дядя.

Августа вслепую поставила поднос и зажгла газовую лампу, которая залила комнату холодным светом, резко отделившим бледные поверхности от тяжелых теней.

—О чем ты думаешь, дядюшка Фред?
– спросила Августа, когда он поставил чашку.

Этим вопросом она порой вынуждала его нарушить молчание. Если дядюшка был в настроении, он говорил весьма пространно, а она слушала, сидя на вытертом кожаном пуфе и подпирая ладонями подбородок.

—Мы приходим в этот мир вовсе не для того, чтобы разгадывать загадки. Наша задача - даже не пытаться их разгадать. Огромная разница! Что касается загадки британского презрения к тем, кто слишком долго прожил в Индии (под словами «слишком долго» я подразумеваю краткий срок, позволяющий перенять обычаи, лексикон, жестикуляцию, а вовсе не ту вечность, что требуется для глубокого и всестороннего знакомства с подлинной Индией), признаюсь, я изучал природу этого презрения, но, увы, безуспешно...

В свойственной ему витиеватой манере дядюшка обрисовал трудности, с которыми по возвращении в Англию сталкиваются бывшие чиновники, офицеры и даже купцы - все, кого с горькой насмешкой именуют «набобами».

—За то, что они отвыкли от туманного Альбиона... Их считали социально низшими - да, вот подходящее определение, и поскольку их нигде не принимали, в старину они открыли Восточный клуб...

Дядюшка считал время не беспрерывным потоком, а неотделимой от бесконечности вечностью: 1888-й год был неразрывно связан с древними веками, когда над морской фауной властвовал трилобит, а открытие в прошлом столетии клуба символически совпадало по времени с возникновением кембрийского наутилуса, который покрывал неисчислимые расстояния, пробираясь сквозь океанскую тьму, где беспрестанно мигрировали фосфоресцирующие медузы. Бесполезно пытаться размежевать это монолитное пространство-время, эту вечность, не способную ни увеличиться, ни уменьшиться, которую наивные астрономы тщетно пытались измерить своими гномонами и астролябиями. Лишь одно обстоятельство мучительно напоминало дядюшке Фреду о заурядности Брайд-лейн - абстиненция. Докурив окалину, выскоблив дно всех своих баночек и коробочек, он впадал в агонию и забивался в самый дальний угол кровати, буквально влипнув в стену. Дядюшка трясся в ледяном ознобе, потел и корчился в судорогах, с набитым липкой слюной ртом, хныкал и распускал сопли. Вместе с тем он проявлял терпение и, еле слышно вздыхая, неподвижно дожидался старой пергаментной куклой, одетой в дырявый шелковый плащ в подпалинах от шальных искр. Он тотчас оживал, едва заслышав, как трещала лестница от шагов «Мадрасси с Доков святой Катерины» - очень тучного и грязного человека, который круглый год носил бесформенное твидовое пальто и с невыразимой быстротой говорил фальцетом на почти невразумительном английском. Этот голос, ввинчивавшийся буравом на стальном наконечнике, доносился на лестничную площадку и отвлекал занимавшуюся уроками Августу, яростно нарастая и лишь изредка затихая. Внимательно прислушиваясь, Августа различала и тихий шепот дядюшки Фреда. Через пару минут Мадрасси с такой силой распахивал дверь, словно хотел сорвать ее с петель, и, вдруг остановившись на площадке, доставал из кармана банкноты, которые еще раз пересчитывал, слюнявя палец над отвисшей фиолетовой губой. Августа видела гостя в приоткрытую дверь - жирного и мерзкого в своем твидовом пальто с натянутыми на грушевидном животе прорезями для пуговиц. Проверив сумму и сунув деньги в портфель, сгорбленный Мадрасси быстро спускался на четвертый и просил Эмму его выпустить. Миссис Гудвин и тетушка Мёртл делали вид, будто не замечают поставщика дядюшки Фреда, но он нередко встречал в коридорном зеркале их презрительные взгляды. Хотя Августе Мадрасси тоже не нравился, она все же мирилась с его присутствием, понимая, что без него не обойтись, а Эмма демонстративно проветривала помещение.

В воскресенье после службы заняться было нечем - особенно, если шел дождь. Удалившись к себе в комнату, Августа оскверняла день Господень тем, что скрещивала шерстяной ворс на квадратном гобелене с изображением маленького спаниеля, сидящего на квадратной подушке, где, если обладать маломальской фантазией, вполне можно было разглядеть еще одного маленького спаниеля, сидящего на подушке с изображением еще одного маленького спаниеля, - и так до бесконечности. Задумка насмешила Августу: фантазия преображала ее вселенную, точь-в-точь как преображала вселенную дядюшки Фреда его трубка. То было великое, возможно, даже единственное искупление, которого они могли ожидать, так как собственное положение всех обескураживало. Жили они малым, перебивались крохотными пенсиями да крошечными рентами, на всем экономили - бедные, как церковные мыши, и скаредные, как муравьи, но маменька никогда бы не отдала Августу в секретарши или телеграфистки. «Никогда», - угрюмо твердила маменька. А что потом? Потом ей, конечно, подыщут хорошего мужа - серьезного человека. Августе хотелось понять, как они это сделают? «Впереди еще куча времени, - твердила маменька, - торопиться некуда. В пятнадцать лет еще слишком рано об этом думать».

Но Августа уже думала. Она влюбилась в одного из тех прекрасных кавалеров, что гарцевали на своих рысаках у Сент-Джеймсского дворца. Человек носил одежду от «Дживс», жил на Мейфэр, часто бывал в «Атенеуме» и даже в закрытом клубе «Уайте» [181] . Человек подарил ей карету «викторию» с рыжеватой кожаной обивкой, бриллиантовую диадему, большие накидки из выдры и горностая. Но, подобно Джеймсу Бруку [182] , о котором до сих пор рассказывали фантастические истории, человек был подлинным авантюристом, носившим такой же галстук, как у герцога Йоркского, - авантюристом, воплощавшим в себе всю поэзию мира, героем в коротких штанах цвета хаки с неизменно острыми, как бритвенное лезвие, складками, благоухавшим ирисами охотником на тигров. Нет уж, никто из молодых людей, встреченных ею в теннисном клубе или приходском хоре, не обладал и никогда не будет обладать подобными достоинствами.

181

«Дживс энд Хоукс» - английское ателье мужской одежды, основанное в 1771 г.

Мейфэр - фешенебельный квартал в лондонском районе Вестминстер.

«Атенеум» - литературный клуб в Лондоне и название одноименного литературного журнала, издававшегося в 1828 -1921 гг.

«Уайте» - лондонский джентльменский клуб, основанный в 1693 г. итальянским иммигрантом Франческо Бьянко («Фрэнсисом Уайтом»).

182

Брук, Джеймс (1803 -1868) - первый «белый раджа» Саравака, один из главных героев авантюрно-исторического романа Г. Витткоп «Белые раджи» (1986).

Августа отложила гобелен. Надо бы заштопать черные чулки, но сегодня ведь воскресенье: до нее доносился сильный и чудесным образом обновлявшийся запах. Тенистый пальмовый сад, где обитали существа с золотистой кожей и синими волосами, оттененными цветами гибискуса. Она пересекла лестничную площадку и тихонько постучалась.

Дядюшка запрокинул голову на подушки, и его кадык казался каким-то диковинным предметом, зачем-то положенным на тощую шею орехом. Белая каемка между веками и странная полуулыбка, не адресованная никому, балансировавшая на грани забытья, легкого изумления перед столькими красотами.