Хемлок, или яды

— Маре... Маре... [228]

Слона окутывало облако пахнувшей сеном пыли, и копыта волочились по земле с шелковистым шорохом. Мерное движение под седельный скрип казалось медленным, тогда как в действительности слон шел быстро, обгоняя стада буйволов с крашеными зелеными и красными рогами, коров- арнии коз, пешеходов и мотоциклистов, женщин в сари цвета индиго с латунными кувшинами на головах. Вскоре они выезжали из города и продвигались вдоль деревушек, глинобитных хижин в зарослях, высоких деревьев салс ибисами и грифами на ветках, мимо озер с отражавшимся одиноким силуэтом пастуха и табачного цвета людей, молча сидевших вокруг очагов с готовившейся на кизяках едой. Бескрайнее небо -точь-в-точь, каким его описывал дядюшка Фред, - над пыльными равнинами и саваннами, где на прогалинах валялись в примятой траве черепа ланей да челюсти кабанов.

228

Но... Но...
– Прим. авт.

— Шере, - лаконично командовал махут: слон фыркал и переминался с ноги на ногу, точно учуяв в воздухе едкий запах тигра.

Августа возвращалась, лишь когда на луга опускалась вечерняя мгла и заводил свои трели козодой. Словно повинуясь силе тяготения, солнце вдруг резко скатывалось по желтому небосводу, на котором жестикулировали черные деревья, а затем исчезало на каменистом дне мелкой дремотной реки. На небо мгновенно всходили Орион и Большая Медведица, и казалось, все звезды готовы обрушиться на землю.

—Ну вот и прошел еще один день, - неизменно говорил за ужином Эдвард.

Он не страдал от скуки, а напротив, приятельствовал с ней: о каком-либо сопротивлении даже речь не шла. Однако для Августы скука была самозванкой, которую она всячески прогоняла, но та и не думала отступать. Тем не менее, Августа упорно искала иллюзорные развлечения - то в книгах, то в составлении букетов. Гостей же побаивалась, остро чувствуя зачатки неприязни и подозрительности, порождаемых ее нервным возбуждением. Маленькую скоротечную радость приносили редкие письма да каталоги товаров, ну а Кэтлин так и не сумела привязать ее к себе. Августа безотчетно поджидала починщика с двумя макаками или дхоби [229] , который носил на спине мешки белья, похожие на развевавшийся плащ, и, размахивая в вытянутой руке утюгом, пускался в нескончаемые истории, настолько запутанные и внешне бессмысленные, что они напоминали абсурдное волшебство сновидений. Порой из Кашмира приходили торговцы шелками, и их навьюченные огромными тюками верблюды объедали листья в саду или склонялись к подножию веранды. Расшитые серебряной нитью туники, переливавшиеся золотыми пальметтами покрывала, сверкавшие цехинами шапочки, крошечные, изгибавшиеся лепестками домашние туфли в блестках, пояса со звеневшими бубенцами, парчовые платья цвета сухой листвы, ниспадавшие цветочными каскадами шали, широкие подбитые ватой кафтаны - разделенные на поля, словно пейзажи, увиденные с горной высоты. Августа выбирала розовые и табачные шелка, которые странствующий дарзи, гениальный подражатель, кроил по английским образцам. Торговец игральными картами предлагал закругленные кожаные листы с золотыми оттисками, сложенные в сандаловую шкатулку, и, демонстрируя качество отпечатков, проводил ими по своим жирным волосам: золото не стиралось. Приходили заклинатели змей и бродячие артисты: одни показывали борьбу мангуста с коброй, другие - обезьян в одежде, расчесывавших свою паршу, а третьи заставляли танцевать ослепленных медведей. Но самое главное - торговцы диковинами и мирутские ювелиры, просившие разрешения продемонстрировать мемсахиб свои ценнейшие сокровища.

229

Прачка.
– Прим. авт.

Августа не могла оторваться от пламенного ока пряжки.

—Из Агры, мадам, прекрасный образец могольских драгоценностей. .. Пятнадцатый век, великолепная эпоха... Я отреставрировал только застежку...

Ограненный изумруд был вставлен в широкую золотую оправу с подвешенной серой жемчужиной грушевидной формы.

—Она и впрямь очень красива, но не могли бы вы сбросить цену?

—Ах, мадам! Только из уважения к вам я и так запрашиваю льготную цену! Клянусь всем, что для меня свято: я никак не могу просить меньше... Поймите, я сделал огромную скидку, из-за того что пряжка разрознена... Подобные украшения, так же, как и серьги, всегда парные, ведь ими закалывают шарф на обоих плечах... Вот так, видите?.. Вторая либо сгинула в пучине веков, либо оказалась в другой части света... Кто знает?

Сгорая от стыда за свою непомерную расточительность, Августа не смогла устоять перед соблазном. Она поскребет по сусекам и заплатит в четыре захода, а Эдварду скажет, что нашла пряжку на базаре. Это большая удача, ведь в Европе такое сокровище уже ни за что не купить!

В шесть лет Кэтлин Фулхэм была застенчивой девочкой с очень слабым зрением и боялась медведей, которых вожак заставлял плясать у садовой калитки, даже если айя смеялась и хлопала в ладоши. Узнав, что, вопреки обычаю, ее не отправят в Англию, а оставят с родителями, Кэтлин обрадовалась и в то же время расстроилась: обрадовалась, что ей не грозит неизвестность, а расстроилась, что не увидит страну, где в усеянных маргаритками лугах резвятся ягнята и где на Рождество все покрыто мягким, словно вата, снегом - точь-в-точь как в альбомах. Отца она очень любила, но разговаривал он с ней редко. Мать никогда не ругала ее, но и не лелеяла: если дочка подходила, Августа аккуратно ее отпихивала - мол, и так жарко. Но Кэтлин была очень похожа на мать, не считая более светлых, отливавших медью волос. Девочка носила крахмальные штанишки, крахмальные нижние юбки, большие белые платья из крахмального линона, спускавшиеся колоколом от шеи и перехваченные на талии фаевым поясом, который завязывали бантиком на спине. Тропический шлем закрывала гигантская шапочка из крахмального батиста, очень быстро опадавшего от сырости блином. Кэтлин всегда носила белые чулки и опойковые ботинки с ободранными носками, но изящества ей прибавляли перчатки. Она любила играть одна в саду или, реже, с другими девочками вываривать цветы, чтобы получить желтую краску, где они вымачивали носовые платки, ленты и даже клочки бумаги. Этой же краской, оставлявшей на детских платьицах невыводимые пятна, индийцы окрашивали саваны покойников, которых относили к погребальным кострам.

Кэтлин отличалась весьма живым воображением и каждый вечер с большим трудом засыпала. Едва айя уносила лампу, под кроватью оживал Ногоед, который откусывал ступни встававшим по ночам неразумным детям. Кэтлин прислушивалась: не скребется ли о жалюзи чья-то когтистая лапа? Не пытается ли проникнуть в комнату Лесовик - черный косматый призрак, способный защекотать ребенка до смерти? Она оставалась наедине со своим страхом, а Августа - со своим.

После полудня время тянулось еще медленнее и однообразнее из-за пения copper-smith [230] : Кэтлин гладила кухонных котят, хотя ее кусали блохи, или сооружала странные алтари, которые не посвящала никому, а просто украшала розетками из гальки. В 1907 году, по окончании муссонов, Кэтлин поступила в школу мисс Райс - очаровательной пожилой дамы с кривоватым ртом, мягким характером и неизменной веселой искоркой в левом глазу. Кэтлин очень быстро научилась читать и вскоре увлеклась книгами. Она любила басни, рассказы, и ей нравилось декламировать стихи. Очень наблюдательная, как и многие близорукие, Кэтлин не только была послушной девочкой, но и мудро пользовалась своим положением ребенка. От Эдварда она унаследовала определенный прагматизм и потому не мечтала о невозможном: так, например, ей никогда не хотелось завести пони. Хотя, возможно, дело было просто в страхе...

230

Красноголовый бородастик (англ.).

В тот день миссис Коттон устроила чаепитие на террасе своего садика, расположенного на углу Эспланады. Августа приняла приглашение (хотя для нее это было нечто из ряда вон) и, сидя у балюстрады, слушала полковника Бирса, который объяснял, как индийские принцы дрессируют каракалов, гепардов и орлов для охоты на антилоп. Желая продемонстрировать практическое знакомство с предметом, полковник вдавался в отталкивающие подробности, и Августу вновь затошнило, как когда-то в юности при одном упоминании потрохов. Она нередко видела, как пепельно-аспидные грифы метались с распушенными шеями над едва заметной падалью, валявшейся в листве или сухом тростнике, под зыбким перьевым куполом, который усеивали «зайчиками» пробивавшиеся сквозь ветки солнечные лучи. Побледнев, Августа положила маленькую пакору обратно в тарелку и постаралась сменить тему. Вдоль балюстрады прошмыгнула ящерица. На другом конце террасы, которая гудела от разлетавшихся во все стороны фраз, слуга Коттонов объяснял бою, какие неряхи эти европейцы, ведь если они никогда не отхаркиваются, значит, глотают всю свою грязь. За кустом шумно приземлилась стая каркающих галок, а слуги, окликая друг друга («тс, тс, тс»), разносили чай и сандвичи. Полковник Бирс, обожавший всевозможные ужасы, приступил к лекции о секте тхугов, которые под видом безобидных купцов убивали людей во имя богини Кали [231] .

231

Тхуги, или душители - средневековые индийские бандиты и разбойники, посвятившие себя служению Кали как богине смерти и разрушения.

—Эти изверги щадили только музыкантов, прокаженных и женщин... Я имею в виду индийских женщин... Расчленяли тела, чтобы те скорее разлагались... Клали в мешок и бросали в реку... Просто жуть, но мы видали и не такое... Лишь семьдесят лет назад лорд Бентинек и сэр Уильям Слимен сумели их разгромить... Но что такое семьдесят лет для Индии, дорогая миссис Фулхэм! По нашим представлениям - не больше часа... Они никогда не изменятся.... Это же Иннндхия...

Она вспомнила дядюшку Фреда, который никогда не наблюдал часов. Иннндхия... Фантасмагория. Дядя Фред смотрел на все сквозь пахучий дым из своей трубки - дворцы из розовой молассы, мраморные фонтаны... Августа тоже слышала речи и гул голосов, словно сквозь какую-то пелену. Отпив чая, она пошевелила пальцами на скатерти, ногой под столом.

Тощая нога неестественно изгибалась, и на плюсне, прикрытой большой квадратной пряжкой, явственно проступали жилки. Стальная пряжка с зеркальными пирамидальными гранями, доходившая до подъема ноги, спускалась к союзке туфли-лодочки из красновато-коричневой кожи с бронзово-пурпурным отливом. Пятка выгибалась с неожиданной чрезмерностью, после чего переходила в прямую линию и становилась вогнутой - как у туфелек рококо, а затем, словно раскаявшись и внезапно опомнившись, искривлялась назад, касаясь пола и напоминая в профиль вопросительный знак. Поднимаясь вдоль хрупкой, худосочной, как у ребенка, а потому волнующей лодыжки, взгляд вскоре натыкался на двойную ниспадавшую юбку из шифона табачного цвета, сквозь который просвечивало персиковое шелковое белье - так первые заморозки приглушают яркость лепестков. Далее - прослойка камчатной скатерти, пара перчаток на краю стола, свесивших языки над полом, и, наконец, запястья, овеянные дыханием того же табачного шифона, загадочное четырехугольное декольте и повернутая голова.

Проходя под балюстрадой, лейтенант Генри Ловелл Уильям Кларк из Индийской медицинской службы замедлил шаг, чтобы получше рассмотреть ступню, лодыжку, юбку и неожиданно повернувшееся к нему компактное круглое личико в тени огромной полупрозрачной шляпы, украшенной шелковыми розовыми розами.

—Какое сегодня число?
– рассеянно спросил слуга боя, расставлявшего чашки на подносе.

—Тринадцатый лунный день, - ответил тот.

Небесное чудище сначала пожирало луну, а затем мало-помалу ее изрыгало, после чего преследовало дальше, чтобы снова сожрать. Оно уже проглотило зимнюю, летнюю и муссонную луны. Всю ночь по крыше с металлическим грохотом барабанил дождь, сплетавший завесу из толстых канатов и журчавший в оврагах. К утру зловоние сточных вод стало нестерпимым и, достигнув апогея, мгновенно рассеялось, словно сыграв свою роль до конца.

Августа проснулась, чиркнула спичкой и, взглянув на часы, поняла, что пора вставать. Она вспомнила сон, который видела еще в Лондоне: теперь он приснился ей вновь, пусть и с некоторыми отличиями. Августа вошла в большую комнату с множеством смятых постелей. Постели были старинные: отчетливо виднелись пологи, балдахины, перевернутые подушки и даже стенные обои над изголовьями кроватей. На обоях изображалась растительность, которая вскоре развернулась лиственным пейзажем, а каждая из кроватей оказалась фигурой, лежавшей на перроне вокзала - распростертой мраморной скульптурой под балдахином с могольской башенкой. Августе захотелось убежать, но, повинуясь загадочному устройству комнаты, усыпальница закрылась деревянной дверью, чья защелка чуть не впилась Августе в запястье, и в сумраке засаженного деревьями вокзала угадывались тайком подстерегавшие силуэты. Она заметила, что дверь заперта на очень древние, огромные засовы типично индийской формы. Августа отодвинула эти запоры, которые скользнули в железных скобах, и собралась наконец выйти наружу, но кто-то демонстративно задвинул засовы обратно - она заметила только руку. Внезапно проснувшись в холодном поту, Августа задумалась над тем, что же означали эти видения и не ошибалась ли Глэдис Гамильтон, считая их бессмысленными миражами?