Хэппи энд (сборник)

Мы говорим на разных языках, а молчим на одном. И нам все ясно.

– Почему у меня никогда не было такой, как ты? – вдруг спросил он.

– Такой, как я, больше нет. Поэтому.

На другой день Морис отвез меня в аэропорт. На синем «ягуаре».

Чемодан мой так и не нашелся, но пообещали, что найдут обязательно. Я как-то уже примирилась с его отсутствием. В конце концов я обрела новое платье и новое лицо в стиле «вамп». Разве это не стоит одного чемодана?

Я ушла в пограничную зону, а Морис остался и грустно смотрел мне вслед.

Я обернулась, встретилась с ним глазами и подумала: какой-нибудь верующий старик из русской деревни в душных портках живет в большей гармонии с миром и с собой, чем Мориска в длинном бежевом плаще и клетчатой кепочке. Потому что даже за очень большие деньги нельзя объять необъятное.До свидания, Мориска. Будь счастлив, если знаешь как… Я тебя забуду, как ураган Оскар. Я не забуду тебя никогда…

Прошло четыре месяца.

Мой чемодан нашелся. За это время он побывал в Варшаве и в Бомбее. Привезла чемодан Анестези. Волокла тяжесть, бедная…

Она появилась у меня в один прекрасный день, ближе к вечеру. На ней было норковое манто с капюшоном.

На уровне колена красовалась рваная дыра величиной с блюдце.

– Что это? – спросила я.

– Бобка выгрыз.

– Бобка – это любовник?

– Щенок. Голодный был, – объяснила Анестези.

– А где ты его взяла?

– На лестнице.

Анестези подобрала щенка, но забыла покормить, и он поужинал ее шубой. Анестези была рассеянной.

– Раздевайся, – предложила я. – Я тебя покормлю.

По моей квартире плавали запахи томленного в духовке мяса, разносились звуки семьи: обрывки телефонных переговоров, удары тяжелой струи воды в ванной комнате.

– Не могу, – отказалась Анестези. – Внизу ждет машина. Я на минуту.

Моя переводчица была далека от звуков и запахов чужой семьи. У нее были свои задачи и устремления.

– Как Морис? – спросила я.

– Мориска ушел к Соньке. Мадленка раздела его с головы до ног. Кто виноват, тот и платит.

Анестези что-то вспомнила и полезла в свою сумку на длинном ремне.

– Ужас… – проговорила она. – Я забыла свою записную книжку.

– А что теперь?

– Теперь у меня ни одного телефона.

– Я про Мориса…

– А… – спохватилась Анестези. – Он вернулся обратно. К Мадленке.

– Из-за денег?

– Из-за всего вместе. Он понял, что ему уже трудно все повторить: дом, дачу, капитал. Здоровье не то.

– Значит, из-за денег?

– Да нет. Все сначала уже не начнешь… Это только кажется…

– А ты откуда знаешь? – спросила я.

– Значит, знаю, раз говорю. – Анестези перестала рыться в своей сумке и посмотрела мне в глаза. – Надо долюбить старое. Долюбить то, что дано, а не начинать новое.

Я хотела спросить про мужа, но, в сущности, она мне все сказала.

– Можно от тебя позвонить? – спросила Анестези.

Я принесла ей телефон. Она стала набирать один номер за другим, спрашивать: не забыла ли она записную книжку – черную, толстую, в кожаном переплете.

Я представила себе Мориса и Мадлен за обеденным столом. Они едят и слегка переругиваются. И молча идут в свой закат, взявшись за руки и поддерживая друг друга.А черная звезда Софи куда-то летит в самолете, и кто-то снимает ей багаж с движущейся ленты.

Маша и Феликс

Феликс был очень веселый, как молодой пес. В нем жила постоянная готовность к смеху, к авантюрам, к греховному поступку, к подлости и подвигу одновременно. В зависимости от того – кто позовет. Позовет идея – пойдет на баррикады. Позовут деньги – пойдет на базар перепродавать женские колготки. Сейчас это называется бизнес. А раньше – фарцовка. Раньше за это могли посадить.

Мы познакомились на семинаре, который назывался «Молодые таланты». Я считалась талантом в сценарном деле, а он – в режиссуре. Начинающий режиссер из Одессы.

Феликс подошел ко мне в первый день и предложил свои услуги, а именно: сходить на базар, снять кино по моему сценарию, жениться, сделать ребенка. Однако – не все сразу. Надо с чего-то начинать. И Феликс начал с главного.

Семинар размещался в большом доме отдыха. Вечером, когда я вернулась с просмотра в номер, – увидела в своей кровати тело. Я зажгла свет и обнаружила Феликса. Его одежда валялась на полу. Одеяло было натянуто до подбородка. В глазах стояло ожидание с примесью страха: что будет?

У меня было два варианта поведения:

1. Поднять крик типа «да как ты смел»…

2. Выключить свет, раздеться и юркнуть в объятия Феликса – веселого и красивого. Нам было по двадцать пять лет. Оба – любопытны к жизни, оба не свободны, но в какую-то минуту об этом можно и забыть. Просто выпить вина любви. Опьянеть, а потом протрезветь и жить дальше с хмельным воспоминанием. Или без него.

Я выбрала третий вариант.

Я сказала:

– Значит, так. Я сейчас выйду из номера, а через десять минут вернусь. И чтобы тебя здесь не было. Понял? Иначе я приведу Резника.

Резник – руководитель семинара. И запоминаться в таком качестве Феликсу было бы невыгодно. Феликс должен был просверкнуть как молодое дарование, а не провинциальный Казанова.

Я гордо удалилась из номера. Вышла на улицу.

Ко мне подошла киновед Валя Нестерова – тоже молодое дарование. Она приехала из Одессы, как и Феликс. Они хорошо знали друг друга.

– Что ты тут делаешь? – удивилась Валя.

– Ко мне в номер залезли, – поделилась я.

– Воры? – испугалась Валя.

– Да нет. Феликс.

– Зачем? – не поняла Валя.

– За счастьем.

– Вот жопа…

Валя считала Феликса проходимцем, одесской фарцой. И влезть в мой номер – полное нарушение табели о рангах, как если бы конюх влез в спальню королевы. Дело конюха – сидеть на конюшне.

Постояв для верности двадцать минут, я вернулась в номер и легла спать. От подушки крепко пахло табаком. Я любила этот запах, он не помешал мне заснуть.

В середине ночи я услышала: кто-то скребется. Я мистически боюсь крыс, и меня буквально подбросило от страха, смешанного с брезгливостью.