Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Не будучи по натуре скупым, как Этельред, Кнут позволил ей заниматься всем этим. Хотя и крутил носом, ведь он считал, что столицей страны и важнейшим торговым центром станет Лондон. К толчее и круговерти этого большого города Кнут испытывал пристрастие, которого Эмма не разделяла; а после длительной осады Лондон стал ему дороже зеницы ока. Но вскоре он понял — тесный и ветхий Уордроубский дворец не подойдет для королевской резиденции. И как только у него появились деньги и время, он начал строить новый дворец возле монастыря святого Петра, рядом с Вестминстером, о чем говорилось уже много столетий!

В то же время Кнут питал теплые чувства к месту Винчестера в английской истории и с благодарностью воспринял досель неизвестные ему сведения от Эммы. И держа в памяти короля Альфреда, Кнут без труда присоединился к упрямому желанию Эммы вновь сделать Винчестер главным центром английской культуры. Вновь возвратились сюда монахи и монахини, расцвели школы, а знаменитые художники и вышивальщицы взялись за свои работы, принесшие Англии и всемирную славу, и хорошие доходы.

Первым делом Эмма заказала переписчикам книг в Нью-Минстере изготовить «benedictionale»; она хотела подарить его своему брату, архиепископу Руанскому, в благодарность за заботу о ее сыновьях. Конечно же, ее трое детей оставались в Руане. Многие жалели ее за такое упрямство, но в то же время считали ее ужасной матерью, когда она с радостью отвечала, что детям там будет гораздо лучше. Ведь если честно, она не смогла бы сказать, что скучает по ним…

Возвратившись вновь в Винчестер, она тут же поняла, чего ей так не хватало в годы изгнаний. Она быстро смирилась с тем, что рядом с ней нет Торкеля, но тоска по лугам и болотистым топям вдоль Итчена все усиливалась и усиливалась. Теперь и хитроумно замаскированная купальня с запрудой, которую она сама могла открывать и закрывать, и багрово-красный лен, растущий на площади перед Собором, и золотые лакфиоли на каменной стене вокруг святого Свитуна, все это вновь стало ее!

И все же, только вновь увидев скворцов, она поняла, что здесь она дома и здесь хочет жить и умереть.

Именно здесь, со стены святого Свитуна увидела она их впервые, там, на лугу, в стороне реки. Тогда она не осознавала, что это были скворцы. Просто птицы, выстроившись в восемь длинных шеренг, попискивали и ревностно что-то искали в земле. А когда не находили, последний ряд вдруг поднимался и вновь садился перед самой первой из семи оставшихся шеренг. И так они продолжали, пока основательно не проходили весь луг, Ни дюйма земли не оставляли скворцы не опробованной, и ни дюйм уже проклеванной ими земли не заинтересовывал их вновь. Как эти маленькие птички могли знать, что делать надо именно так? Мудростью, которой могли бы позавидовать люди, они владели как само собой разумеющимся…

Еще одна радость вернулась к Эмме: она вновь обрела общество Эдит. Хотя теперь уже невозможно было вести речь о том, чтобы в Нуннаминстере могли отказать своей самой знаменитой сестре в праве стать постоянной спутницей королевы.

На этот раз Эмма совсем не испытывала беспокойства перед «брачной ночью» — и страха, что таковая может не состояться.

Кнут тут же с огромным рвением взобрался на нее, и, чтобы ответить на его вожделения, Эмме пришлось думать о Торкеле. Но вскоре она заметила, что и этого не нужно, и Кнут, и она получали радость от взаимных объятий и прибегали к ним часто и с желанием. И все же, при всем своем еще юном жаре, ему надо было кое-чему поучиться. И Эмма учила его осторожно, не задевая его легко ранимую мужскую гордость. А он оказался легко обучаемым и с благодарностью воспринимал ее намеки. И тем огромнее было ее удивление, когда Кнут однажды объявил ей, что должен уехать в Нортгемптон и остаться там на несколько дней, чтобы порадовать свою наложницу Альфиву.

— И ты говоришь об этом без обиняков?

— Да? А разве Торкель не рассказывал тебе о ней? У нас с ней два общих ребенка — Свейн и Харальд, — ответил он.

Значит, все так и осталось со времен Этельреда? И ей придется делить королевскую милость с другими женщинами? Значит, и Кнут тоже предпочитает служанок и простолюдинок? Ведь у Этельреда был некий страх перед женщинами своего крута и положения: и она утешалась хотя бы тем, что была избавлена от встреч с его любовницами среди знати, приглашенной ко двору.

— Торкель не из тех, кто распускает сплетни о своем короле, — злобно ответила она, но злоба ее была направлена прежде всего против этого проклятого Торкеля, не подготовившего ее. Больше всего, однако, она злилась на свою чертовскую наивность, не давшую ей самой понять все это. Ну, кто из знакомых ей королей и герцогов не имел наложниц?

— Ну ладно, — сказал он решительно, — во всяком случае, теперь ты знаешь все.

— Подожди, — попросила она. — Ты должен рассказать, кто она и почему нужна тебе, хотя ты только что женился на мне?

Это прозвучало наивно и совсем не по-королевски. И Кнут, разведя руками, ответил:

— Альфива была у меня еще до тебя — и я обещал изредка посещать ее в благодарность за то, что она, хотя и ругалась, но все же разрешила мне жениться на тебе, а не на ней.

А-га, это тоже ответ… Больше Эмма не узнала ничего, у Кнута не было ни желания, ни времени рассказывать об Альф иве; пусть Эмма расспросит Эльфсиге, своего аббата, или кого-нибудь другого, кто ее знает.

Естественно, король не предложил ей спросить епископа Этельнота; в этом случае духовный наставник короля явно завел бы потом серьезный разговор, а такого разговора Кнут хотел меньше всего.

Итак, король отправился к своей наложнице, а Эмма постаралась проглотить обиду. И все же была вынуждена признать, что он так поступил не за ее спиной, а раскрыл свои карты. Именно сейчас ей не хотелось вспоминать о своей любви с Торкелем еще при жизни короля Этельреда. Тогда она делала лишь то, что позволял себе сам король, и ей не надо было стыдиться. И то, что теперь она еще раз имела возможность «ответить ударом на удар», могло лишь подбодрить ее и наполнить чувством благодарности. Но она больше не знала, на чьей стороне сейчас Торкель. Возможно, он верен Кнуту и поэтому не воспользовался предлогом по имени Альфива? А может быть, все обстоит гораздо хуже: Кнут доставил ей удовольствие, и совсем не хочется делить этого мужчину с кем бы то ни было! Но возможно, она просто влюбилась в своего короля — да возьмет черт и его, и ее!..

Что же ей делать, чтобы вычеркнуть Альфиву из памяти Кнута, кроме того, что она уже сделала? Что значат для него ее сыновья? Ведь Эмма потребовала, чтобы после Кнута трон перешел к ее сыновьям от Кнута, она даже еще не беременна, а у него и так уже есть два сына!

Наверное, он очень смеялся над ее упрямством и неосведомленностью. Что значат несколько строчек в контракте для такого сорвиголовы, как Кнут, не моргнув глазом сделавшего жен своих врагов вдовами и лишившего жизни несчастного Эдви. Захоти он только, и он посадил бы своего старшего сына от Альфивы на любой понравившийся тому трон: это все так. И вновь пришлось бы Эмме с позором смириться с невозможностью быть «королевой-матерью», пришлось бы бежать из страны, где она законно коронована, и…

Но может быть, пока об этом рано думать? Кнут еще не умер и ему всего двадцать с небольшим. Возможно, Эмма так и не успеет стать вдовой Кнута? Она вполне может умереть раньше него — будет ли у нее сын от него или нет. Ей остается лишь быть благодарной за то, что спала она с ним с радостью, хотя у него и была такая молодая наложница.

Сейчас руки ее дрожали, как и тогда, когда она уезжала из дома, где искала приюта от шторма в своей душе. Ее месячные должны были начаться еще накануне; сейчас она тщательно проверяла себя, ведь она не имела привычки ошибаться. Нет, сегодня тоже нет ничего, или?..