Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Это нечестно! — закричал король. — Ты сидишь ближе меня, значит, тебе легче попасть в цель. Встань сзади меня и попробуй оттуда попасть в сваю.

Торкель описал рукой широкую дугу и все его шишки упали в речную волну.

— Я пришел сюда не для того, чтобы швырять шишки, а для того, чтобы услышать то, что мне хочет сказать король. Услышанное мною до сих пор — не новости ни для кого из нас.

Король так посмотрел на Торкеля, что тот побагровел.

— А вот для меня было новостью, что ты продолжаешь встречаться с Эммой.

— Но какого черта! Это Эдгит захотела заехать и «навестить свою мачеху», как она сказала, ведь мы все равно ехали мимо Кушэма, и Эдгит знала, что Эмма находится там. А мне что прикажешь делать? Стоять у ворот и киснуть? Представляешь, вот бы сплетники поразвязывали языки.

— Ну да, просто мне хотелось услышать твою собственную версию.

— Если твой наушник не лжец, то есть только одна версия. И она звучит так: мы были у королевы ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выпить кружку эля и не показаться невежливыми. И было это, кстати, среди бела дня. Ты же, конечно, знаешь, что королева с Эдгит не особенно дружат. Так что предложения заночевать не поступило. Кроме того, там был аббат Эльфсиге — можешь спросить его.

— Ну да, — вновь сказал Кнут, немного озабоченно, и тоже швырнул свои шишки на песок. — Сплетничала твоя собственная жена, черт бы ее побрал! И да простит меня Господь за то, что я приказал убить Стреону, не увидев, что наказанием для него было уже иметь Эдгит в своем доме!

Оба мужчины замолчали, пиная ногами шишки. Потом Торкель произнес:

— Кажется, для меня настало время покинуть Англию. Что бы я ни делал, я только сержу моего короля. И я знаю, почему. Я должен поблагодарить тебя за милосердие. Больше мне нечего сделать для тебя.

— О, ты сделал для меня ребенка, это вполне достаточно!

Торкель закинул назад голову насколько мог, и из его гортани раздалось:

— Сс-сс-сс! — Все же приятно слышать, что королю Кнуту ничто человеческое не чуждо. Иначе твое благородство граничило бы со святостью, а живые святые в короли не годятся.

— Не будем о благородстве, но у меня долгая память. Позволить тебе уехать сразу же после рождения Гуннхильд или до этого не входило в мои цели. Сейчас прошло так много времени, и ты был в такой чести, что теперь никто другой, кроме Эдгит и ей подобных, не свяжут твой отъезд с Эммой и твоим прелюбодеянием.

— Ты большой мастер по части выдворения из страны — я, и правда, удивлялся, почему твоя кара не поразила меня раньше. Теперь-то я понимаю.

Торкель встал.

— Ты уже уходишь? Я тебе еще не сказал, что разрешаю тебе катиться своей дорогой.

— В таком случае, я уеду без разрешения — точно так же, как я пришел к тебе на службу, совершенно добровольно. Думаю, было бы лучше для нас обоих, если бы ты не стал изгонять меня.

Теперь встал и Кнут. Поднялся на несколько ступенек вверх, чтобы оказаться на равной высоте с Торкелем.

— Это что же — угроза? Знай, если ты предпримешь свои путешествия без моего благословения, то потеряешь и свое звание ярла, и свои ленные владения — словом, все. А в Данию тебя тоже не пустят, так же, как и в Англию.

Из бороды Торкеля вновь вырвался свистящий смех.

— Нагим вышел я из чрева матери моей, наг и возвращусь… Да, так говорит божий человек Иов — не знаю точно, что он при этом думал, но, кажется, он прав. Я добавлю лишь — «Аминь», то есть «Да будет так»!

— Но на этот раз не укради сорок кораблей, — предупредил король.

— Нет, но девять кораблей мои собственные, — тяжело ответил Торкель, — это засвидетельствовано королевским письмом — от тебя. Если ты, конечно, не отбираешь подарки?

— Так что ты не очень-то нагой, — ухмыльнулся король. — Но о какой-либо команде в этом письме ничего не говорится.

— Знаю. Найду добровольцев. Возможно, не из тех, кто сам помнит Йомсборг, но они всегда слышали рассказы об этом у очага зимними вечерами.

Торкель Высокий сухо поклонился королю Кнуту и оставил Вестминстер. Солнце зашло за тучу, и от реки потянуло холодом.

Да-да, так вот закончилась его жизнь? От вершин власти, от чести быть правой рукой Кнута до…

— Забери с собой Эдгит, когда уедешь! — крикнул король ему вдогонку. — Я не хочу терпеть ее больше в стране.

Не слишком ли он стар, чтобы вернуться к жизни морского предводителя? Может, стоит смириться, а потом сидеть себе спокойно в одном из своих поместий в Восточной Англии. И вообще, разве не стоит ему подумать о малыше Харальде?

Никому не избежать своей судьбы. Его судьбу решили один убитый им архиепископ и одна несчастная королева! Он искупил свою вину за убийство епископа Эльфеа тем, что остался служить Этельреду, но эта его повинная смешалась со страстью к Эмме — страстью, поработившей его, не оставившей возможности защититься. Если бы хоть он попытался это сделать! Но в ее огне он сгорел, как соломинка. И невыразимой болью было осознавать, что именно он — причина ее страданий.

Случившееся с ним самим уравнивало их. Никто не избежал своей судьбы. Это было столь определенно, что Торкель Высокий должен подобно Иову вернуться нагим — куда бы ему не пришлось сейчас возвращаться.

Не о чем было сожалеть, нечего больше желать, кроме того, что ему хотелось сдать Эдгит обратно королю Кнуту. Как снег на голову, свалилась на него эта женитьба, и ему не легко будет жить с этой женщиной в будущем, особенно в изгнании. Единственное, на что он надеялся, — что судьба уже до конца намотала свою пряжу на его веретено.

У него оставалось одно лишь желание: попрощаться с Эммой. Но возможно, он слишком многого хочет от своей судьбы?..

* * *

Весть о том, что Торкель покинул Англию, повергла Эмму в смятение. По сути это было изгнанием. Жена и ребенок должны были разделить участь Торкеля.

Эмма считала, что во всем виновата она сама. Не домогалась бы она Торкеля в ту ночь в Уордроубском дворце, он так бы и оставался в чести как первейший в Англии господин после короля. Не захоти ее злое сердце отомстить Эдгит, она бы прислушалась к предостережениям Торкеля и собственной совести.

Она тут же помчалась к аббату Эльфсиге и излила перед ним свою боль и раскаяние.

Мало чем мог он утешить ее. Большей частью он соглашался с ней и даже имел дерзость утверждать, мол, она еще легко отделалась — пока что.

— Не будь твой супруг Кнут так благочестив, он запросто мог бы обвинить тебя в двойном прелюбодеянии. И Церкви ничего не оставалось бы, как наказать тебя за это. Ты ведь знаешь, что говорит закон о таком деле?

Она молча кивнула. Точно она не знала, но ей казалось, она слышала, что признанную виновной женщину должны закопать заживо. И поэтому она не хотела ничего больше знать. В таком случае, и с Торкелем может произойти худшее, чем высылка из страны, если только судьба может быть еще более жестокой?