Хейсар

Несмотря на видимую издалека немощь предводителя, род не оставлял ощущения слабого. Наоборот — от него веяло такой угрозой, что любой попавшийся на его пути противник предпочел бы отступить. Если не бежать сломя голову — сдаваться им СЕЙЧАС не стоило никому.

Впрочем, противников поблизости не было, поэтому, добравшись до свободного участка улицы перед воротами, Ракташи остановились и прикипели взглядами к лицу Неддара.

Динтер Раскалывающий Валуны, один из сильнейших лам’наш’ги Шаргайла, служивший глазами своему старшему отцу, еле заметно шевельнул губами, и аннар, подслеповато прищурившись, уставился на правое плечо Неддара:

— Смотрю [231] …

Короткое, предельно сухое, но при этом исполненное искреннего горя и боли обращение аннара к гонцу, принесшему недобрую весть, внезапно вызвало у Латирдана безумное желание вернуться в недавнее прошлое и посадить Негзара на кол еще раз. Поэтому прежде, чем шагнуть вперед и протянуть отцу головы виновных в смерти его дочери, он опустил взгляд и несколько мгновений вспоминал перекошенные лица и истошные крики ори’те’ро и брата во Свете.

231

Хейсары предпочитают словам дело. Поэтому говорят «смотрю», а не «слушаю»…

Наконец желание мстить чуть — чуть поутихло, и Неддар, шагнув вперед, вскинул перед собой обе руки:

— Смотри…

Руководствуясь шепотом Динтера, аннар дотронулся до лица Мыши, ощупал пустые глазницы, раны вместо носа и ушей, провел пальцами по обломкам зубов и удовлетворенно кивнул:

— Он умирал достаточно медленно…

«Недостаточно! — мысленно скривился король. — Если бы не а’дар, он бы умирал вечно!»

Тем временем старший отец Ракташей провел ладонью по лицу Юлая Подсвечника и кивнул еще раз:

— Этот — тоже…

Потом прислушался к шепоту Раскалывающего Валуны и нахмурился:

— А что с Крылом Бури? Почему его голосом говоришь ты?

— Он скажет… Сам… Когда добудет голову того, кто послал этого илгиза в Шаргайл… — тряхнув головой Юлая, ответил Латирдан. И добавил. Мысленно. Для самого себя: «…и кто решил убрать меня руками его жены…»

— Что ж, я тебя услышал. И принимаю их кровь… — веско сказал аннар, шевельнул пальцами, приказывая, чтобы кто-нибудь забрал у Неддара обе головы, а потом, понизив голос, еле слышно поинтересовался: — Скажи, Лев, зачем им были нужны ее дети?

— Чтобы стравить хейсаров с вейнарцами… — так же тихо ответил Неддар.

— Как?

Латирдан зажмурился, представил себе серое, безглазое и покрытое потеками пота и крови лицо Юлая Подсвечника и тут же «услышал» его хрип:

— После побега… она… вернулась бы… в сарти… Аттарков… И при первой… возможности… подсыпала бы… вам в пишу… Черный Лед…

— Побега? А как же твое обещание отдать ее Негзару?

— Я не собирался… никого… отдавать: Мышь — то… только инструмент… Способный… вытащить из сарти… нужного человека… И довести… его… до братьев — надзирающих…

— Так как они собирались нас стравливать? — не дождавшись ответа, властно спросил аннар.

— Убить меня… — криво усмехнулся король. — Руками Аттарков… Уточнять, как и почему Неддар пришел к такому выводу, старший отец рода Ракташ не стал — видимо, был наслышан о криках пытаемых, перебудивших весь город. Поэтому свел кустистые брови к переносице, пожевал губами, исчерченными старческими морщинами, вскинул голову, набрал в грудь побольше воздуха и злобно оскалился:

— Мои клинки — твои клинки, Лев…

Глава 37 — Кром по прозвищу Меченый

Пятый день первой десятины второго травника.

…Порыв ветра, ворвавшийся в окно — бойницу, качнул язычок пламени мерной свечи, пробежал по моему правому предплечью, подхватил огненно — рыжие волосы, разбросанные по подушке, и бросил их в лицо хозяйке.

Мэй смешно сморщила носик, шевельнула ресницами, нащупала мою руку, прижалась к ней щекой и сонно спросила:

— Не спишь?

— Неа…

— Зря…

Судя по голосу, она опять пребывала в благодушном настроении. И думала о чем угодно, но не о будущем разговоре со своим опекуном.

— Ворота открывали… — пытаясь заставить ее задуматься, угрюмо буркнул я. — В начале часа волка…

— И что? — лениво приоткрыв левый глаз, поинтересовалась она.

— А то, что Неддар Латирдан уже тут!

По губам Мэйнарии скользнула легкая улыбка:

— Кром, я отдала тебе свое Слово и поклялась в этом кровью рода! Неужели ты думаешь, что я нарушу ТА КУЮ клятву?

— Нет, не думаю. Просто…

— Тогда перестань забивать себе голову всякой ерундой… — перебила меня она, подвинулась ко мне поближе и ласково прикоснулась пальчиком к шраму на моей щеке. — Я — твоя, понял?

В последних словах и прикосновении было столько нежности, что с моих враз пересохших губ сорвалось совсем не то, что я собирался сказать:

— Я тебя люблю…

— Я — тоже… — ответила Мэй. Потом слегка покраснела и, зачем-то прикрыв глаза, тихонечко поинтересовалась: — Как ты себя чувствуешь?

Чувствовал я себя очень даже неплохо. Если не считать никуда не девшейся сухости во рту, постоянного голода, порядком надоевшей слабости и почти не прекращающегося зуда в заживающих ранах. Плечо почти не тянуло, ну а бедро начинало ныть только тогда, когда я вставал или ложился. Поэтому я с чистой совестью сказал, что хорошо.

Как оказалось, зря — услышав мой ответ, Мэй обиженно выпятила губу и горько вздохнула:

— То есть тебе совсем — совсем не холодно, да?

Я недоуменно нахмурил брови, заглянул ей в глаза, увидел в них искорки сдерживаемого смеха и понял, на что она намекает. В голове тут же помутилось, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить грудную клетку.

— Холодно… Очень… — «зябко» поежился я. И сделал вид, что собираюсь закутаться в одеяло.

Мэй дернулась, приподнялась на локте, потом сообразила, что и я ее поддразниваю, и облегченно перевела дух:

— Ты меня напугал!

— Прости… — улыбнулся я. — Я пытался тебе подыграть!

— Не прощу! — перебила меня она, грозно нахмурилась и… юркнула ко мне под одеяло! Чтобы через мгновение, осторожно прижавшись к моему боку, испуганно спросить: — Так не больно?

Я отрицательно помотал головой и, дурея от собственной наглости, приобнял ее за плечи: