Хилтоны. Прошлое и настоящее знаменитой американской династии

Как вспоминает Лена Барелл, Жа-Жа убрала в сумочку косметику, достала из нее длинные белые перчатки, отделанные стразами, и шагнула к Конраду. Она остановилась перед ним, подняла голову и, глядя ему в лицо, спокойно и бесстрастно сказала:

– Если ты еще не заметил, я очень красива.

Мужчины увлекались ею, и она действительно имела с некоторыми из них интимные отношения. В отличие от него другие мужчины добивались близости с нею.

– С тех пор, как мы расстались, у меня был уже не один мужчина, – заявила она прямо ему в лицо. – И на этом, если не возражаешь, муженек, закончим этот разговор!

Она резко хлестнула его по груди перчатками и повернулась к нему спиной.

«Мистер Хилтон выглядел потрясенным, – вспоминала Лена Барелл. – Кто знает, говорила ли Жа-Жа правду о своих интимных связях? Но я видела, что ей хотелось уколоть его побольнее. Он сказал: «Я забуду все, что ты сказала, потому что знаю, ты это не всерьез». А она: «Ты так думаешь?»

Покачав головой, Конрад выбежал из номера и с грохотом захлопнул за собой дверь. Жа-Жа улыбнулась.

– Вот, – удовлетворенно сказала она. – Теперь я довольна. – Натянув перчатки, она протянула руки Лене, чтобы та застегнула пуговки. – Как ты думаешь, вечер будет холодным? Может, мне лучше надеть платиновую норку?

– О да, наденьте, мисс Габор, – сказала Лена. – Этот палантин вам очень идет.

– Я знаю, – раздраженно ответила Жа-Жа. – Я не о том спрашивала. Ты захватила мое лекарство?

Так она называла выписанные ей амфетамины, которые стала принимать с недавних пор.

– Да, мэм. – Лена достала из сумочки пластиковый флакон с капсулами.

Жа-Жа протянула руку, и Лена высыпала ей на ладонь две капсулы. Жа-Жа бросила их в рот и проглотила.

– Вот видишь! – гордо воскликнула она, когда они спустились вниз. – И ни капли шампанского. Как тебе это нравится, дорогая?

Глава 13 Жа-Жа помещают в больницу

Весной 1945-го Жа-Жа и Эва получили весточку от своей матери Джоли. Она, муж и дочь уже в Лиссабоне и с помощью Корделла Халла скоро отправятся в Соединенные Штаты. Из-за проволочки с документами они задержались на пять месяцев, но теперь уже скоро будут в Нью-Йорке.

– Думаю, тебе лучше поехать в Нью-Йорк и там их ждать, – сказал Конрад Жа-Жа. Он все еще сердился на нее, но считал нужным помогать ей. – Я помещу тебя в «Плазу» и живи там сколько понадобится.

Жа-Жа провела в отеле «Плаза» следующие несколько месяцев и всеми силами пыталась излечиться от депрессии, в том числе принимая лекарства, которые прописал ей доктор, – как снотворные, так и возбуждающие. Заглушая тоску, она тратила огромные деньги на дорогие наряды, на светские вечеринки и на междугородние разговоры, но все равно чувствовала себя несчастной, одинокой и неуверенной в будущем. «Меня мучила мысль, как мне жить, если я перестану быть миссис Конрад Хилтон. Я пребывала в постоянном страхе», – вспоминала она.

Во время телефонных разговоров с Конрадом она кричала на него на венгерском и несла какую-то чушь, потеряла аппетит, не могла спать и была подавлена тревогой. Казалось, она на грани душевного срыва. Эва рассказала Конраду, что однажды она собрала все свои драгоценности и вышвырнула из окна своего номера, считая их причиной своего несчастья. Ее состояние очень тревожило Эву, и, хотя она не очень симпатизировала Конраду, однажды позвонила ему и попросила помочь ей.

– О нет. Это что еще за новости? – возмутился он.

Приехав к нему в офис, Эва сказала, что с ее сестрой нужно что-то срочно делать.

Позднее, во время слушаний по делу ее сестры о разводе, Эва дала следующие показания: она сказала Конраду, что советовалась с несколькими врачами и что, по их мнению, Жа-Жа необходимо поместить в санаторий для интенсивного психического лечения.

– Другого выхода просто нет, – сказала она Конраду.

Эве не удалось убедить Конрада. Он считал, что нужно найти доктора, который точно скажет, нуждается ли Жа-Жа в таком лечении или она просто играет.

– Он подозревал, что у Жа-Жа была еще одна причина притворяться больной – помимо желания вызвать его сочувствие, – чтобы затем, сославшись на свое заболевание, выбить у него больше денег на содержание по соглашению о разводе, – говорил его адвокат Майрон Харпол. – Конечно, его взгляд на ситуацию был не очень благородным. Ему это было крайне непривычно и неприятно, и он никогда бы не признался в своих подозрениях. Но я знаю, что они у него были.

Эва Габор сказала Конраду, что уже консультировалась с врачами и что они предлагают поместить ее в больницу. Он понял, что Эва готова последовать их совету. Но поскольку он уже развелся с Жа-Жа, по его мнению, теперь последнее слово принадлежит ее сестре, как она скажет, так тому и быть. Но, не находя, что Жа-Жа действительно нужно лечить, он потребовал, чтобы в документах было зафиксировано, что это решение исходит от Эвы, а не от него.

– Полагаю, вы должны поступать так, как будет лучше для вашей сестры, но я не одобряю ваше решение, – сказал он Эве перед уходом.

– Конрад, вы ее любите? – спросила она.

– Конечно, и всегда буду ее любить. И мне очень жаль, что сейчас все так плохо складывается. Я желаю ей добра, Эва.

– Мне тоже очень жаль. Правда, – грустно сказала Эва. – Но я не знаю, чем еще я могу ей помочь.

Неделю спустя Эва позвонила Конраду и сказала, что Жа-Жа напала на нее с ножом. Они из-за чего-то поссорились, и Жа-Жа напала на нее. Ей удалось вырвать у нее нож, но теперь она страшно напугана и еще больше убедилась в необходимости лечения сестры. Поэтому она придумала, как поместить Жа-Жа в психиатрическую лечебницу.

Вскоре после этого нападения Эва и общий друг сестер Эндрю Банди привели в номер Жа-Жа некоего джентльмена в очках и представили его как Рудольфа Штейна, продюсера из Вены, пожелавшего увидеть ее, чтобы пригласить на роль в новой интересной постановке. Штейн уговорил Жа-Жа немного поспать перед обсуждением столь важного вопроса, так как она выглядит измученной. Сначала Жа-Жа оскорбилась, но потом сообразила, что даже не помнит, когда в последний раз спала, поэтому согласилась прилечь. Она легла на свою роскошную кровать в стиле императрицы Жозефины, а мистер Штейн присел рядом на стул.

– Время у нас есть, – мягко и успокаивающе заговорил он, – торопиться некуда. Вам нужно отдохнуть. Вы очень устали. С каждой минутой вы чувствуете себя еще более усталой.

Так, слушая его убаюкивающий голос, она заснула. Рудольф Штейн был, конечно, не продюсером – и Жа-Жа скоро узнала это, – а психиатром. Через несколько часов Жа-Жа очнулась в нью-йоркском санатории, где ей предстояло провести полтора месяца. Там все пошло еще хуже, как говорила она в своих мемуарах.

– Как описать кошмары этих нескольких недель и ужасы, которые под силу вообразить только Данте?! Я жила в мире смирительных рубашек, шоковой терапии инсулином, бесконечных инъекций – и с ужасом осознавала, что, хотя я все вижу, знаю, слышу и понимаю всю чудовищность происходящего, меня никто не слышит. Посетители ко мне не приходили. Никто меня не посещал, ни Конрад, ни Эва. Я чувствовала себя отвергнутой, никому не нужной.