Химера

Очередь незамедлительно ударила у самых ног первых рядов, зацепив кого-то. Толпа ухнула и замолчала.

– Вы говорите «начальный этап селекции», – продолжил Беренс, по-волчьи взглянув на строй.

– Сорок процентов от первого состава.

– И сколько осталось?

– Две тысячи четыреста семьдесят пять организмов на данный момент, – начальник перегона повернулся к толпе, из которой безжизненно выпало семь человек. – Мне приказано доставить эшелон с издержками в виде двух процентов. Я приказ выполнил, – он кивнул и с разрешения оберфюрера пошел в главный штаб.

– Начальная селекция… Тут одних старух – половина. Никто не хочет работать, – Беренс вздохнул и выступил вперед из шеренги офицеров, подняв руку, приказывая тем самым, что хочет говорить, и все должны замолчать любыми способами. – Майер, за мной.

Остановившись на середине плаца рядом с начальником «Химеры», Йоахим осознал масштабы лагеря, войны, великого эксперимента. Две тысячи человек, сбитые в кучу, – это лишь малая часть тех, кто смог пережить селекцию и перегон. Есть еще шестьдесят процентов недостойных внести вклад в развитие науки. « Но они же все-таки выбрали жизнь в заключении, а не смерть. У них такая судьба. Они платят за свою нерешительность, за слабость».

Женщины смотрят на него, двадцатичетырехлетнего, как на палача, боятся и ненавидят его. Им страшно, что он имеет власть над их жизнями. Он может натравить собак, повесить, расстрелять. Он, несомненно, может убить их детей в «количестве пятидесяти трех штук». Поэтому они прячут их за спинами и закрывают рукой рты?

«Я делаю ровно то, что велит мое Отечество, - нервно размышлял Майер.
– Право оно или нет. Какие верные слова! Великое дело требует великих жертв, что я здесь могу сделать?»

Сколько пожилых… Умудренные опытом, испытавшие многое, но, пожалуй, все-таки не хуже, чем происходящее теперь, они не могут и предположить, что не переживут сегодняшний день. Так хочет «Химера», ведь организмы должны быть сильными.

«Сейчас расстреливать будут, да? Меня, наверное, дубленку попросят снять? Новая дубленка. Заберут. Они всегда все забирают. А детей куда? Я ведь не пущу», – различает Майер истерический шепот среди женских голосов, но и он не знает, что сейчас захочет предпринять Беренс. Он лишь осматривает неровный строй и молчит.

Среди пальто и шуб Йоахиму вдруг попала на глаза девочка лет четырех. Страшненькая, с завернутыми в тугие спирали волосами, без двух передних зубов. Прижавшись к матери, она едва ли понимала, куда попала. Возможно, что ей не было так же страшно, как взрослым, скорее интересно, и поэтому ее глаза бегали с собак на солдат, с надзирателей на офицеров. Девочка-еврейка…

«Хорошо, что ты ничего не понимаешь», – подумал Майер и почему-то улыбнулся ей. Та улыбнулась ему и сильнее сжала рукав матери. «Прямо как Марта», – от этой мысли прошел холод по спине.

«Мама, а дяденька в фуражке добрый?» – произнесла она шепотом, на что та часто закивала и стала дрожать. Йоахим, сжав зубы, перестал смотреть на девочку.

Настала полная тишина.

«Вы все предполагаете, где находитесь…» – начал Беренс, и Майер сразу стал переводить. Слова отчетливо слышались в ледяном воздухе, вбиваясь в головы каждого присутствующего:

«Вы все предполагаете, где находитесь. С этой минуты забудьте, что вы хотели прожить долгую и счастливую жизнь – этого не будет. У нас славный девиз: «Ты можешь быть полезен», – Беренс показал на ворота. – В «Химере» труд не освобождает, но каждому – свое. Вы больше не женщины, однако вам предоставлена честь помочь другим женщинам и детям. Это очень благородно. Никогда еще ваша жизнь не оценивалась так дорого, и вы обязаны себя оправдать. Поэтому теперь задача каждой из вас существовать с максимально возможной пользой. Не требуется ничего, кроме полезной смерти. Правила же чертовски просты: один шаг из строя без приказа – расстрел, разговоры в строю – расстрел, неподчинение – расстрел, попытка побега – расстрел. Вы меня услышали. Все».

Конец ознакомительного фрагмента.