Химеры

— Я не понимаю, — сказал фолари ровным голосом. — Зря ты кричишь. Я сказал ей, она знала. Сама ушла. А я пошел домой, ты же сказал делать работу — я делаю. Плохо, что ты на меня кричишь. Ты не прав.

Глаза его, раскосые щели под встрепанными выгоревшими прядями, потемнели. Он перестал жаться к стене и встал как-то очень прямо.

— Рамиро Илен, что здесь происходит, — Лара проявила настойчивость, — немедленно объясни мне!

Рамиро поморщился. У него в голове не укладывалось, что Ньет, такой понятливый и ласковый, которого он кормил бутербродами и учил рисовать, только что отпустил девчонку к твари, призванной кровавой жертвой. И что от твари ждать — понятно даже идиоту.

— Ты чем думал, каким местом?! — он схватил парнишку за плечо и сильно тряхнул, — паршивец безответственный!

Тот оскалился, как-то нелепо дернул головой; растрепанные вихры стремительно слипались в топорщащиеся острые перья. Рамиро шатнуло от неслышного, но ощутимого звукового толчка, отнесло к стене. Руку ожгло, она мгновенно онемела; рукав куртки и рубашка повисли быстро намокшими клочьями. Он попытался сжать пальцы в кулак — и не смог, мышцы не повиновались, рука болталась безвольной веревкой, с которой быстро-быстро капало теплое. В ушах звенело.

Он обвел комнату темнеющим взглядом — никого. Только Лара, которую распластало по стенке словно ударом волны.

Набирать телефонный номер левой рукой занятие то еще.

— Господина Дня, пожалуйста, — быстро сказал Рамиро. — Нет, по важному. Это Рамиро Илен. День, это был наймарэ. Сделайте что-нибудь. Это гребаный наймарэ, и он влетел прямо в химерок. Да, информация абсолютно точная. День, девочка пропала, Десире Край. Найдите ее, пожалуйста! Да, я позвоню. Хорошо. Хорошо. Нет, он, по-моему, сам от меня избавился.

С рукава капало. Из распахнутой входной двери шел сквозняк. Если бы у Рамиро в мастерской были занавески, они бы вздулись сейчас парусами.

Часть первая. Глава 11

11

— Это драконидская отопительная система, — шепотом сказал мальчишка. — Замок потом сверху построили, а первый этаж и подвалы везде старые, им больше тыщи лет уже…

Пространство, в которое они протиснулись, было низким, не более двух локтей в высоту. Приходилось ползти на животе. Темное, сырое, в воздухе висит запах каменной крошки, затхлости и пыли. Никаких перегородок, во все стороны идут ряды прямоугольных опор; он вытянул руку и пощупал: кирпич, неровные, схваченные цементом швы, ноздреватая поверхность немыслимо древней глины…

Давно пора заложить все диким камнем, сказал Лусеро Нурран. Они стояли втроем на крепостной стене, и по бухте Ла Бока шли когги с полосатыми парусами, ветер рвал синие вымпелы на мачтах. Дрожь пробирает, когда думаю об этих переходах, — там, внизу. Эхо в подвалах такое гулкое… украдут еще нашего принца.

Какой я теперь принц, ответил он. Так… название одно.

А Альба рассмеялся, обнял его за плечи и обругал Нуррана трусишкой. Пора ехать в Катандерану, мое прекрасное Высочество, сорвем тебе звезду с неба. Если будет на то твоя воля.

Чаячьими голосами пел ветер, и пальцы Альбы подрагивали, как дрожат когти кречета, готового упасть на добычу.

Ехать — так ехать, что же, а подвалы мы оставим мертвецам и привидениям, улыбнулся Лус, который никогда не был трусом, и не был предателем, а просто был сыном своего отца.

И тогда когти кречета сжались. И швырнули его в огонь.

— Сэньо… добрый сэньо… С вами все в порядке?

Он с всхрипом продышался сквозь стиснувший горло спазм, поднял голову и некоторое время позорно утирался рукавом. Сердце колотилось, болела содранная о камень пола щека.

— Да… все. Я в порядке. В порядке, — твердо повторил он, не видя ничего из-за радужных кругов перед глазами. — У тебя должен быть… источник освещения.

— Фонарик.

— Пускай фонарик.

Послышался щелчок, и слабый лучик выхватил все те же бесконечные ряды кирпичных столбов и низкий серый потолок.

Это я мертвец. Это я привидение. Это меня давно надо упрятать в могилу, потому что я почти уже не помню ваших лиц. Я все забыл. Мне восемьсот лет.

— Чего ждешь, поползли, — сказал он злым хриплым шепотом.

— Я… я не знаю… куда.

Мальчишка тяжело дышал рядом, у него, похоже, поднималась температура. Из-под повязки сочился слабый запах крови, мучительно раздражая ноздри.

Не думать об этом. Думать о рейне. Ей сейчас худо… хуже всех.

Боль, страх, отчаяние, тоска…

Каждый полуночный чует человеческое страдание, как оса — потекший от спелости фрукт.

Как… как стервятник чует падаль.

Он передернулся от отвращения к самому себе, потом перевернулся на спину и уставился в темноту.

— Сэньо…

— Тише. Подожди, пожалуйста.

Серый тяжелый камень. Дерево перекрытий. Драконидский бетон. Люди, полный замок людей; живая, теплая плоть…

Мальчишка лежал тихо, стараясь не шевелиться, но в груди у него похрипывало. Ему было жутко и тоскливо — это сбивало.

Он закрыл глаза.

Люди, люди повсюду, ждут чего-то, опасаются; их страх сочится сквозь стены.

Асерли, наверное, блаженствовал бы тут.

Будь ты проклят, Асерли.

Будь проклята Полночь.

Он ждал, чутко всматриваясь в каждую тень, проходящую над ними.

Я погиб под Маргерией, сказал Лусеро Нурран. Мое тело не смогли опознать и погребли в общей могиле. А где был ты?

Я погиб в Большом Крыле во время осады, сказал Итан Авероха. Мы держались до последнего. Крепость взяли предательством. А где был ты?

Я год провел в темнице, в цепях, сказал Сакрэ Альба. А потом жил еще очень долго. И счастливо. Я забыл тебя. Мне все равно, где ты был.

Я умер, сказал отец.

Я умерла, сказала Летта.

Нас не воскресить никакими постановками, никакими спектаклями. Самый лучший режиссер не поможет.

Резь в груди стала непереносимой, нож дергался под ребрами, как живой; он попытался вдохнуть, — не смог, выгнулся, снова захрипел, царапая пальцами пол. Потом вдруг почуял боль сильнее своей, отчаяние горше собственного.

Тк-тк-тк, кто-то мерил шагами пол, метался, как зверь в клетке, не зная, где выход.

Он открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно.