Хирургическое вмешательство

– Кто? Те, кто был… тогда?

– Хуже! – в ухо ему сказал Жень, тревожно сопя. – Вообще – они! Все! Понимаешь… понимаешь…

Его одолевал страх, близкий к панике, и как ни был Ксе сейчас измучен, равнодушен ко всему, кроме головной боли, но даже он заражался от мальчишки этим страхом.

– Что?

– Я правду говорил! – громко, обиженно сказал Жень. Ксе поморщился, и божонок предупредительно понизил голос: – Я действительно сейчас могу Великого Пса отогнать, - жарко зашептал он. – Но тут… тут что-то такое… я даже не знаю, как такое называется! Такого не бывает, Ксе, понимаешь, вообще в принципе не может быть! Они… вообще – все!

– Ох, - сказал жрец. Жень был чрезвычайно современный бог. Ксе и в лучшие-то времена иной раз с трудом понимал сказанное подростком на его оригинальном диалекте, а сейчас, больной и разбитый, просто не имел сил вдумываться в слова.

– Ксе, - почти всхлипнул Жень, - что же делать? Ксе! Они же убьют!..

Тот снова вздохнул, приложив к векам онемевшие от холода пальцы.

– А то сам не догадываешься, - сказал ворчливо.

Жень засопел.

– Даниль нас пошлет, - мрачно предрек он.

Ксе покачал головой и скривился от приступа боли.

– Перетерпим как-нибудь, - сказал он. – Пусть сначала пошлет, а потом поможет. Жень, я не вижу ничего и мобильник, кажется, потерял, позвони ему…

Тот, хлюпая носом, послушно зашарил по карманам. Ксе поднял лицо, щурясь. Восток уже просветлел, и жрец недоуменно спросил себя, сколько же прошло времени, пока он наблюдал схватку в тонком мире – семь часов, восемь? Казалось, не более получаса. Впрочем, это вышло даже удачно. Даниль наверняка еще спит, но разбудить человека рано утром все-таки не то, что разбудить его посреди ночи. Только бы аспирант не отключил мобильник и нигде его не забыл, как в тот раз…

– Даниль? – тихо сказал Жень; голос божонка сорвался. – Даниль, ты… слушай, тут… тут опять эти. Даниль, пожалуйста…

Динамик телефона был настроен на максимальную громкость, и Ксе услышал ответ Сергиевского – четкий и совершенно не сонный. От сердца отлегло.

– Сейчас, - сказал аспирант жестковато. Ксе заподозрил, что он знал о том, что должно здесь произойти, или, по крайней мере, ожидал подобного. – Через пять минут.

Ксе вздохнул и закрыл глаза.

Он не следил за временем, не видел, что происходит; пару раз доносилось эхо далеких выстрелов, но жрец даже не вздрагивал. За его плечом сидел на корточках настороженный Жень, Ксе слышал его дыхание и ощущал излучение божественной силы. Он знал, что подросток смотрит в небо, где происходит что-то непонятное, небывалое, жуткое, но бог войны не умеет бояться сражений, и Жень, несмотря ни на что, готовится к схватке.

А потом явился Даниль. Кажется, не прошло и обещанных пяти минут. Явился Сергиевский, как за ним водилось, не по-людски, и не потому, что выпрыгнул из ниоткуда, взметнув ногами грязный снег и остывшие черные поленья, даже не потому, что нацепил, по своей загадочной моде, тонкий летний плащ посреди зимы.

Он был в ужасе.

Выскочив у забора, Даниль пронесся бегом через двор, влетел в кострище, но остановиться не смог – пролетев еще пару шагов, вляпался в самую грязь и в бешенстве заорал:

– А чтоб вы все сдохли!..

– Сейчас, - ласково сказал Ксе, уставившись в небо; подумалось, что с головной болью ему в ближайшее время придется жить законным браком… - Подожди чуть-чуть.

– Какого?.. – возопил Даниль, оборачиваясь. Осекся. Сказал «опаньки» и достал сигарету.

Ксе терпеливо ждал.

– Это что, - с опаской пробормотал аспирант, явно обращаясь сам к себе, - это что, полный комплект? Ой, какая мерзкая гадость… Нет, не полный… все равно ж какая гадкая мерзость…

– Даниль, - донесся осторожный голос Ансэндара. – Вы…

Воздух дрогнул; стфари оборвал фразу и отступил, натолкнувшись спиной на Менгра-Ргета, молча стоявшего возле широких бревенчатых ворот двора. Сумерки бледнели, наступал неяркий зимний рассвет, и над землей плыла тишина – хмурая, густая, давящая. Ксе поймал себя на том, что не чувствует открытого неба; интуиция или, возможно, простое чувство пространства как будто отказывало окружающему в истинности. Все вокруг – небо, земля, огромный деревянный дом за спиной, лес, подымавшийся над забором, снег – превращалось в декорацию, в съемочный павильон с необыкновенно высоким потолком и низкой температурой…

– Даниил Игоревич, - с ноткой печали повторил Координатор. – Я предупреждал вас ранее. Поверьте, сейчас ситуация намного серьезней. Ради вашего блага, не вмешивайтесь. Прошу вас.

Даниль задрал голову, высматривая что-то в небе, подернувшемся странными бледными клочьями, лишь отдаленно похожими на облака.

– Птица Говорун отличается умом и сообразительностью! – громогласно, с издевкой объявил он. – Умом, блин, и сообразительностью!

Расхохотался; и завершил тихо:

– А я – нет…

14.

Ужас поселился под крышей МГИТТ: перевалил за середину декабрь, и началась зачетная сессия. Аспирант вспоминал былое и слегка злорадствовал, наблюдая в коридорах несчастного вида юнцов, уткнувшихся в тетради, учебники и наладонники с отсканированными лекциями. Все это были детские игры, разминка – предметы, которые можно сдать, просто выучив матерьял. Те, кого ждали испытания посерьезнее, в предсессионную пору вообще не появлялись в физическом мире. Один данилев однокурсник перед своей пятой сессией так переутомился, что Лильяне Евстафьевне пришлось на экзамене самой воссоздать ему плотное тело – у бедняги на это уже не хватало сил. Евстафьевна, зверь-тетка, долго смеялась, но, впрочем, валить зубрилу не стала.

Даниль заскочил в институт перед работой: его попросила Аннаэр. Просьба так изумила Сергиевского, что он согласился помочь просто ради того, чтобы понять, в чем дело. Непонятно было, во-первых, как и почему А.В. Эрдманн в рабочий день оказалась в институте, во-вторых, зачем ей понадобился бумажный учебник теории сансары, и в-третьих, почему она не сходила через точки домой и не взяла собственный.

Вышел Даниль перед дверями названной Аннаэр аудитории и сразу попал в толпу бледной и потной от страха публики. Вид публики его сначала изрядно потешил, а потом озадачил.

– Эй, - окликнул Даниль первого попавшегося студента. Тот сидел на полу и страдал, бессмысленно глядя в исписанную тетрадь.

– Что? – мученик науки поднял красные от недосыпа глаза.

– Что это тут у вас?

– Из огня да в полымя, - трагически сказал студент.

Даниль задрал брови и присел на корточки рядом с ним.

– То есть?

– Обрадовались мы, - объяснил студент с интонациями вселенской печали. – Зачет-то Лаунхоффер должен был принимать. А его нет. Эрдманн за него, аспирантка его. Обрадовались мы. А она, су… суровая девушка. Еще хуже. Ящеру-то хоть наплевать на все, а ей – нет.