Хищник цвета ночи

— Совершенно верно.

— Вы ведь понимаете, почему Ник не смог остановиться?

И снова этот внимательный взгляд, пронизывающий насквозь.

— Теперь особенно четко.

— Здесь нет моего имени. — Я указала на ноут, на экране которого была очередная статья о произошедшем.

— Это просьба Ника. Не трогать и не привлекать вас.

— И из-за этого его надолго посадят в тюрьму. Я прошу вас устроить мне встречу с корреспондентом. Любым, на ваш вкус. Вы ведь в них разбираетесь лучше.

— И что вы хотите им рассказать?

— Правду.

— А как же подписка о неразглашении? — напомнил Дрэго.

— Я не собираюсь раскрывать им тайны следствия.

— И что же вы хотите сообщить миру?

— Нашу историю, — ответила ему. — Вы живете очень закрыто, молчите о правилах и традициях.

— А вы хотите их раскрыть?

— Я хочу спасти Ника. Да, я собираюсь рассказать о шаери, о тех чувствах, которые вызывает зверь.

— Вы уже сообщили об этом следствию.

Я скривила губы в ухмылке и покачала головой:

— Следствию. Вы серьезно? Это дело имеет такой резонанс, что ваши же главы похоронят эту информацию, не дав ей просочиться. Нам нужна шумиха. Чтобы здесь, — я снова указала на ноут, — девяносто процентов людей, именно людей, встали на нашу сторону. Толпа может сделать много. И вы это знаете.

Он слушал меня очень внимательно и потом молчал секунд тридцать, за это время я едва не задохнулась от отчаяния. Неужели не выйдет? Неужели откажет?

— Вы любите его, Виктория?

— Почему вы спрашиваете? — настороженно поинтересовалась у мужчины.

— Я думал о таком варианте, но сын запретил. Ник очень переживает за вас и всеми способами пытается защитить. То, что вы сейчас предлагаете, может помочь, но все имеет свои последствия. Готовы ли вы принять их, Виктория?

— О каких последствия идет речь? — уточнила у него, заправляя за ухо выбившуюся прядь.

— Вы создадите образ идеальной пары, несчастных влюбленных, которые готовы на все ради друг друга. Такие союзы нельзя разрушать. Никогда.

Я вздрогнула. В его устах это звучало жутковато.

— Этим вы повяжете себя с моим сыном, — продолжил двуликий. — И пути назад не будет.

— Вы, кажется, не поняли, господин Н’Ери, — спокойно ответила ему. — Мы уже повязаны.

Пристальный взгляд и непонятная искра в глубине светло-карих глаз.

— Мне нужно было ваше решение. Об интервью я договорюсь. Поверьте, желающих найдется много, но мы остановимся на парочке самых авторитетных каналов. Завтра утром вас устроит?

— Да. Чем быстрее, тем лучше.

— Отлично, — произнес мужчина, поднимаясь. — Сбросьте мне сообщением вашу электронку, ближе к вечеру я перекину вам список вопросов.

— Хорошо, — кивнула я, поднимаясь. — Спасибо вам.

— Меня благодарить не за что. Скорее, наоборот. Я рад, что вы оказались такой.

Я прошла за ним до двери, провожая, и задала напоследок последний вопрос:

— А как ваш брат?

Н’Ери старший замер на мгновение, глянул на меня и ответил:

— Кирк вчера умер.

— Мне… жаль.

— Спасибо. — Он снова посмотрел на меня. — Знаете, что интересно, Берт никак не может найти его завещание.

— Удивительно, — пробормотала в ответ.

— Вот я и говорю, удивительно. Все знают о том, что оно есть, но найти не могут.

— Удачи с поиском, — произнесла я, пытаясь вспомнить, куда дела ту бумажку с телефоном, которую дал мне З’Ерн. Кажется, оставила ее у родителей.

Вопросов у журналистов было много. Парочку я удалила, кое-какие поменяла, два-три добавила. Мама пару раз заходила, спрашивала о самочувствии и почти сразу убегала. Появлялась и психолог. Мне даже показалось, что она радовалась моей бурной деятельности.

Какие-то странные у нее представления о нормальности.

За вопросами я просидела полночи, пытаясь найти нужные слова, чтобы выразить мысль и не расплакаться. Нужны были искренность, честность и правда. Мне предстояло открыться самой и раскрыть чужие души.

Никакой фальши, лишь искренние чувства.

Интервью назначили на десять утра. В восемь к больнице подъехал фургончик с лейблом федерального канала. Журналиста я знала, столько раз видела по телевизору — список шишек, у которых он был интервьюером, исчислялся десятками. И теперь среди них появилась я.

Гример, макияж, приветствие и любопытные взгляды.

Нам выделили отдельный кабинет, я даже приоделась для этого случая, сменив спортивки, майку и тапочки на джинсы и кофту. Думала о водолазке, но мне посоветовали выставить синяки напоказ. Так я и сидела — бледная, сосредоточенная, с сине-зелеными синяками на лице, которые даже гример не смог спрятать, и с черными отпечатками на шее.

Изувеченная, но не сломленная.

— Как только устанете и почувствуете себя плохо, скажите, — произнес мужчина, присаживаясь напротив меня. — Мы тут же остановимся.

Я кивнула.

Свет софитов слепил, черные объективы камер нервировали, а мне почему-то подумалось о том, что мама так и не пришла, не пожелала мне удачи. Это выглядело более чем предательством.

— Как вы впервые встретились?

— Это произошло почти три года назад. Я пришла устраиваться работу. Надела свой самый лучший костюм, собрала волосы в пучок и слегка подкрасила глаза. Старалась держаться сдержанно и в то же время уверенно. Да, я знала, кто такой Ник Н’Ери и какие слухи о нем ходили. Но меня подкупила приписка в конце объявления — никаких личных отношений.

— Но вы обошли это правило?

— Не сразу. Поверьте, два года — очень большой срок рядом с таким мужчиной. — Я попыталась улыбнуться, но не смогла.

Как это было странно и страшно — говорить о том, в чем всегда боялась признаться себе. Но так необходимо.

Интервью длилось уже больше часа. Под светом софитов было жарко, ужасно хотелось пить, и голос почти сел. Я потеряла счет стаканам, которые осушила за это время.

— Значит, шаери?

— Шаери, — подтвердила я, смотря прямо в глаза журналисту.