Хитон погибшего на кресте

– Понтий Пилат! – произнес необычно твердым голосом старец. – Вероятно, ты не знал, что наш бог запрещает нам лицезреть изображения людей. Иначе бы не принес на всеобщее обозрение лик уважаемого нами императора Тиберия. Заклинаю тебя нашей покорностью императору: не нарушай обычаи отцов, которые оставались неизменными, сколько стоит иудейская земля, и соблюдались всеми царями и правителями.

Пилат вступил в полемику с этим всевластным старцем, которому покорилась даже неуправляемая толпа:

– Я не имел целью оскорбить ваши традиции. Кроме них существует римский обычай воздавать почести императору во всех провинциях.

На это Пилат получил суровый ответ:

– Перестань дразнить народ и побуждать его к восстанию! Воля Тиберия состоит в том, чтобы наши законы пользовались уважением. Если ты, быть может, имеешь другой приказ или новое предписание императора, то покажи их нам, и тогда мы немедленно отправим послов в Рим.

Перспектива объясняться с Тиберием, тем более, в деле, которое закончилось на данный момент неудачно, совсем не радовала Пилата. Еще ближе была перспектива не только не дождаться ответа императора, но и попросту не дожить до сегодняшнего вечера. Толпа опять начала шуметь, а всевластный старец больше не прилагал никаких усилий, чтобы ее успокоить.

Подавив неутоленную ненависть к подвластному народу, Пилат произнес:

– Дабы избежать недоразумений, я нарушу свой долг и не стану выставлять на улицах Иерусалима божественный лик Тиберия.

Снова взмахнул руками всевластный старец, которого Пилат успел возненавидеть всей душой, как человека, имеющего в Иерусалиме большую власть, чем он – прокуратор Иудеи. Огромная толпа, словно по команде военачальника, расступилась, образовав живую улицу для прохода когорт Пилата. Легионеры с опаской следовали среди угрюмо молчавших иудеев. Они уже не держали портреты императора высоко над головами, но несли их как обычные щиты. Иудеи дали римлянам возможность покинуть площадь и тут же разразились радостными победными криками. Они имели на них право – то была их победа над собственным прокуратором, над императором, над Римом.

Жертвы неудачного опыта – щиты с изображением Тиберия – были вывешены на стенах претория. Иудеи, вынужденные посещать резиденцию прокуратора, смотрели на них, словно на какую-то нечисть из преисподней, и долго плевались на улице, едва покинув дворец Пилата. Прокуратор лишь ухмылялся, наблюдая за унылыми оскорбленными лицами своих посетителей. Впрочем, недолго Пилат наслаждался своей маленькой местью.

Прокуратор вернулся в Кесарию из вдруг опостылевшего Иерусалима, но здесь неожиданно получил продолжение его неудачный замысел со щитами, о котором Пилат благополучно стал забывать. Дворец Ирода Великого в Кесарии (и здесь он являлся резиденцией римского наместника) однажды утром окружили толпы иудеев. Оказалось, это жители Иерусалима – они пришли с просьбой к прокуратору, чтобы тот убрал щиты с изображением Тиберия из иерусалимского дворца.

Они пришли именно с просьбой, а не требованием, иногда ее подкрепляли слезами и мольбами, но никто не собирался уходить, пока Понтий Пилат не осуществит акт «доброй воли».

Пилат был возмущен тем, что ему указывают, как украшать здание, считавшееся римским преторием, и не собирался уступать наглецам. А народ тем временем продолжал прибывать из Иерусалима, к пришельцам присоединялись местные иудеи. Скоро из-за плотного людского кольца было трудно пройти кому бы то ни было в кесарийский дворец. Римляне оказались отрезанными от остального мира в собственной резиденции. Тогда Пилат собрал все свое войско и оттеснил собравшихся на арену цирка.

Теперь положение изменилось до наоборот: иудеи были окружены легионерами, они остались без воды и еды, но продолжали просить убрать щиты. Разъяренный Пилат объявил, что перебьет всех до единого, если иудеи не разойдутся. Последние падали на землю, обнажали свои шеи для удара, словно поверженные гладиаторы, и продолжали обращаться с просьбой не нарушать их древний закон.

Неизвестно чем бы закончилось противостояние прокуратора и упрямого народа, если бы в самый напряженный момент не пришло грозное послание от Тиберия:

«Убери мои изображения из Иерусалима. Разве ты не понял, что в этом нет нужды?! – грозно потребовал император – тот самый император, которого так старался возвеличить Пилат на вверенной ему земле. В конце Тиберий написал: – Мне жаль, что я в тебе ошибся, но всякому дается возможность для исправления. Не соверши больше оплошности, Пилат, – следующая может стать для тебя последней».

Пилат понял, что императору нажаловались иудеи, и судя по недовольству Тиберия, жалобу составили умело. Тогда Пилат построил в Кесарии здание вроде храма, получившее название Тибериум и посвященное известно кому; в это мемориальное сооружение с почетом внесли злополучные щиты, которые были призваны увековечить императора на земле иудеев.

Несчастный прокуратор не знал, что Тиберию была противна угодливость. Однажды один консуляр, прося у него прощения, хотел броситься к ногам Тиберия. Принцепс так отшатнулся от него, что упал навзничь. Даже когда в частной беседе либо в речи на заседании сената Тиберий слышал лесть, то немедленно обрывал говорящего и жестоко его бранил.

Тиберий не терпел лести, потому что никому не верил; собственно, он был далеко не глупым человеком и видел, что с помощью угодливости люди пытаются к нему приблизиться, получить хорошую должность, решить собственные проблемы.

Впрочем, Тиберий остался доволен изобретательным прокуратором, и то был редкий случай. Его подкупила наивная глупая искренность римского всадника, простодушное желание выразить свою любовь принцепсу. И потому Понтий Пилат еще долгие годы оставался в своей должности.

Пилату страстно хотелось оставить после себя в Иерусалиме что-то значительное, грандиозное – то, чему суждено остаться в памяти на долгие столетия. На ум ему, как назло, пришел Аппий Клавдий, соорудивший в Риме три столетия назад водопровод и построивший первую мощеную дорогу от Рима до Капуи, которая с тех пор и носила название Аппиевой.

Водопроводом прокуратор решил облагодетельствовать Иерусалим.

Исполнение замысла с самого начала не понравилось жителям города. Проект требовал много денег: их прокуратор не мог взять из императорской казны, не хотел и из своей собственной. В то же время Пилат знал, где есть необходимые средства.

Во главе тысячи воинов прокуратор приблизился к иерусалимскому храму и «убедил» первосвященника выделить денег на богоугодное дело. Работа закипела.

Водопровод брал свое начало на расстоянии двести стадий от города – там, где на поверхность выбивалось много ключей. Вода в них была чистая, холодная даже в самый жаркий день и приятная на вкус.

Пилат почти ежедневно посещал свое детище, с удовлетворением наблюдая, как змея акведука неторопливо, но уверенно ползла к Иерусалиму. С противоположными чувствами за строительством водопровода наблюдали местные иудеи. Они были в ужасе, когда ручей за ручьем, которые ранее поили их семьи, орошали небольшие поля, теперь исчезали в ненасытном жерле детища прокуратора. Через земли многих крестьян тянулся водопровод, разоряя их одним своим существованием. Несозревший урожай безжалостно вытаптывался рабочими.