Хитрая злая лиса
Шрифт:
8.44.27 Минутка нытья
В гостевом доме её опять ждала ванная и пустая спальня на втором этаже, и в который раз перечитанное письмо о собственных поминках и завещании.
Перечитав письмо в сотый раз, она пришла к выводу, что отправляла его не Милка, а, возможно, сам генерал Чен, прямо с крыши беседки, Милку сюда привозить было бы ужасно неосмотрительно, вряд ли Ли Шенг пошёл бы на такой риск.
«А вот показать себя во всей красе — вполне в его стиле.»
Чем дольше она думала о письме, тем больше видела в нём его руку. Казалось, что Милка это письмо написала и прочитала вслух, а потом Ли Шенг вырезал лишнее — последние
Проверив дату создания файла, она узнала ещё одну новость — письмо было написано давно, а изменено сегодня — возможно, у Милки уже полно куда более актуальных писем, но Вере решили отправить именно это, старое. Как вариант — чтобы не открывать актуальных секретных сведений.
«Как ещё один вариант — в данный момент Милка уже далеко не в таком восторге от этого мира, чтобы показывать мне её настоящие эмоции. Чёрт...»
Этот мир выглядел таким красивым снаружи, а внутри был таким диким, тёмным и безысходным, что она не видела ни единого выхода из этой идиотской ситуации, мечтая просто проснуться по будильнику и понять, что это всё ей приснилось.
«Ну почему именно она...»
Это рушило всё. Вера даже не понимала, насколько её сделало смелой одно только подозрение, что второй Призванный — её папа, пока это подозрение не опроверглось.
«Не прилетят ракеты, всё. И танки будут так себе. Зато интриг будет...»
Она знала свою лучшую подругу много лет, и точно могла предсказать только одно — пытаться предсказывать Милану Васильевну наивно. Она могла сегодня удариться в загул, завтра уйти в монастырь, послезавтра найти любовь всей жизни и обвенчаться, через неделю признать, что погорячилась, и набрать гарем из однодневок.
«Зато генеральную линию она всегда держала чётко — нет в мире лучшего чувства, чем ощущение превосходства над Вероникой Владимировной Зориной.»
В детстве это было откровенно и беззастенчиво, потом Милка научилась изображать белую зависть и саморазвитие ради собственного удовольствия, но истина читалась безошибочно, Вера это всегда видела и понимала, и никогда особенно не стремилась с этим бороться — это бодрило, забавляло, вносило в жизнь разнообразие.
«Но именно сейчас мне это разнообразие нахрен не сдалось. Чёрт, чёрт, чёрт!»
Она лежала лицом в подушке, глухо воя от злости, обиды и жалости к себе, в данный момент она ненавидела этот дикий чужой мир всей душой. Все эти культурные заморочки, идиотские законы и железную уверенность некоторых индивидуумов в собственной вседозволенности и способности единолично решать всё за госпожу Веронику.
«Был бы здесь мой папа, я бы посмотрела на ваши лица. Если бы вместо Миланки в костюме Сейлор Мун двери вынес взрослый седой мужчина, я бы посмотрела. Он бы придумал, он бы знал, что и как сказать, чтобы вы заткнулись все. Он бы ни с кем не ругался, он бы отдавал приказы невидимым подчинённым, и в атмосферу взлетали бы невидимые ракеты, и каждый неправильный ответ на его вопрос обходился бы вам не в проценты по акциям, а в реальные проблемы. Такого человека захотят иметь на своей стороне все, и каждый будет рад предложить ему самые лучшие условия. И мне предложили бы, если бы я не была женщиной. А так, как в том стишке, „родилась женщиной — терпи“.
Была бы я мужиком, со мной и Тонг бы разговаривал иначе, и министр бы совесть заимел, и в Оденсе на балу было бы совершенно другое отношение, и здесь бы языки свои поганые прикусили. „Из какого она заведения?“ Из горностроительного техникума, безмозглая ты сука, и я тебе объясню, чем это грозит лично тебе, дай мне цех, десяток рабочих и месяц времени — увидишь. Министра она перебивает, когда он говорит, посмотрите какая смелая. Доперебиваешься. Умолять ещё будешь, чтобы он чай выпил, который ты налила...»
Всё казалось таким глупым и бессмысленным, все эти танцы вокруг старых женщин, которые не решают совершенно ничего, но которым почему-то позарез надо угодить и понравиться, все эти костюмы, традиции и приличия.
«Мне не нужны платья, мне нужна роба и цех. Вернёмся в Оденс — поставлю вопрос ребром. Хватит этой болтовни и танцев, к чёрту, это ни на что не влияет. Милку в умении морочить людям головы я всё равно не обскачу. Зато в умении пилить металл — легко. Разговоры станут куда продуктивнее, когда за спиной будет торчать дуло в сто двадцать миллиметров. Чай рекой потечёт.»
И она тут же представила этот «вопрос ребром» — они с министром сидят в библиотеке, обсуждают её расписание, она говорит: «Давайте отменим все эти встречи и визиты, я не вижу в них смысла. Лучше найдите мне пару толковых механиков, токаря, сварщика и мага, если такие маги бывают. Я буду строить оружие». А он смотрит на неё тем же взглядом, которым смотрел, когда она сказала, что хочет себе постамент на Алле Духов, как будто говоря: «ох уж эти ваши милые женские фантазии, такая прелесть. А теперь давайте вернёмся к тому, что я запланировал. Как вы хотите это сделать? Постарайтесь сосредоточиться, это серьёзно», и продолжает так, как будто она не мнение высказывала, а птичкой чирикала, потому что ей сигнал с Марса пришёл почирикать, женщина, что с неё взять, она и не то вычудить может.
«Я никто в этом сраном мире. И никто меня не защитит, это мне теперь придётся думать не только о себе, но и о Милке. Меня хотя бы проклятие Янверы защищает, а Милка уже своего Ли Шенга голым фоткает — ясное дело, там не чаи гоняют ночами. Чёрт...»
Себя было так жалко, что думать уже не было никаких сил, разболелась голова, всё тело как будто перехватило судорогой, слабой, но не отпускающей. Она просто лежала и плакала, вспоминая все эти лица, все слова, каждый взгляд, говорящий «ты никто» так уверенно, что она сама начинала сомневаться в своей способности выжить и выстоять.
«И министр... Тот, кто должен быть на моей стороне, тоже воюет против меня. Даже с ним надо воевать, нигде тыла нет, один фронт кругом, захочешь уткнуться в надёжного человека — хоть ежом сворачивайся, потому что кроме себя и нет никого.
Хотя... ничего нового. Я такое уже видела. Первый год в техникуме на мужской специальности, первый год в издательстве без опыта, первый год на заводе, где вообще женщин нет толком. Я это проходила. И каждый грёбаный раз такое удивление — неужели это возможно, в наш просвещённый век, в нашем мире равенства и братства, такие зашоренные, глупые, предвзятые люди? Как? Почему они до сих пор существуют? Неужели они до сих пор не поняли, что вешать на людей ярлыки по полу, возрасту, внешности и прочим случайным вещам нельзя? И ответ всегда один — да, это существует, прикинь. Этих людей тьма, они повсюду, и тебе придётся ходить на учёбу и работу как на войну, каждый день, день за днём, как в бой, и ты будешь это знать, и ты будешь это делать. Ради того, чтобы через год, два или пять выгрызть себе зубами право на такое же отношение, которое мужчины имеют без малейших усилий, со старта. И ты будешь это делать, и ты это сделаешь. Потому что другого пути нет, не придумали ещё. Хочешь — придумай ты.»