Хитросплетения (Сборник рассказов)

Я задал еще несколько вопросов для очистки совести; когда я вновь спустился вниз, то знал не более того, что уже записал в своем первом отчете. Он лежал у меня в кармане, и я заглянул в него.

Жаклин Дельвриер была дочерью ювелира из пригорода Сент-Оноре. Ее муж, директор коммерческой службы крупной автомобильной фирмы, находился в то время в Германии, где с ним пытались связаться. Оставалось лишь ждать. Я добрался до дома семьи Дельвриер на улице Лоншан. Прислуга-испанка понимала меня с трудом. Тем не менее ей удалось мне сообщить, что ее хозяйка часто выходила из дому, заявлялись гости и что работать очень трудно. Да, семья выглядела крепкой… да, сам Дельвриер часто уезжал… Я не привык придавать большое значение словам домочадцев. Они помогают мне только определиться во взаимоотношениях между действующими лицами. На этот раз, признаюсь, все мне представлялось туманным. Почему Жаклин Дельвриер оказалась у подножия холма Бютт в половине девятого утра? Это время, когда светская женщина только просыпается. Прислуга сообщила мне, что накануне ее хозяйка легла поздно. К ужину пришли трое друзей семьи: господин и госпожа Лене и еще другой господин, фамилию которого она не знала, но который приходил часто. Господин Лене был доктором. Я записал эти подробности, потому что ничем не стоит пренебрегать, но у меня создалось впечатление, что они меня уводят от мужчины в плаще. Если только… Может быть, этот мужчи на — друг Жаклин Дельвриер? Может быть, им предстояло встретиться?.. Но пистолет?.. И зачем встречаться в фуникулере, поездка в котором так коротка, что нет времени поговорить? И потом, нечего и сомневаться: имело место ограбление.

Прислуга подтвердила: да, госпожа всегда имела при себе немного денег, несколько тысяч франков. А если речь шла о мнимом ограблении? Мужчина мог украсть купюры, чтобы ввести в заблуждение, заставить подумать о преступлении из корыстных побуждений. Впрочем, этот длинный черный плащ, эта кепка — все наталкивало на мысль, что неизвестный нарочно придал себе запоминающуюся внешность. Чем больше я перебирал в уме это дело, тем сильнее ощущал, что в жизни Жаклин Дельвриер существовала тайна. Я вернулся к себе в кабинет, а там — сюрприз. Отпечатки пальцев с пудреницы совпали с отпечатками в нашей картотеке. Они принадлежали некому Андре Берту, дважды судимому за кражу и недавно вышедшему из тюрьмы.

Я сразу же организовал розыск и принялся за досье Берту. Досье сравнительно скромное. Бедолага Берту! Типичная история: равнодушные родители, парнишка, который растет как придется; дурные знакомства и в завершение всего — пара краж со взломом. Короче говоря, мелкий воришка. По крайней мере, до сего момента. Так как других подозреваемых пока не имелось. Но собирался ли он убивать? Не правдоподобнее ли допустить, что он хотел только сломить сопротивление своей жертвы? А потом, потеряв хладнокровие, чувствуя, что кабинка вот-вот остановится, он сжал ей горло, притом сильно, слишком сильно… Затем он порылся в сумочке — отсюда и отпечатки… подобная ловкость ему свойственна. Пожалуй, я не далек от истины. Но как объяснить револьвер в кармане серого английского костюма?

Я нанес визит доктору Лене, одному из троих гостей молодой женщины.

— Мадам Дельвриер ладила с мужем?

— Без сомнения. Она ему даже много помогала, благодаря отличному знанию английского. До замужества она готовилась поступить в аспирантуру.

— У нее было собственное состояние?

— Да. Единственная дочь у отца, а он выказывал всегда большую щедрость.

— Не показалась ли она вам обеспокоенной или взволнованной на протяжении вечера?.. Я знаю, мой вопрос может вас удивить, но у меня свои причины…

— Так вот, откровенно говоря, не могу вам ответить. В обществе Жаклин всегда выглядела веселой. Она обожала движение, шум, даже суету. Я никогда ее не лечил, но полагаю, что, по сути, темпераментом она обладала беспокойным и импульсивным.

— Да, понятно. Спасибо!

В действительности я ничегошеньки не понимал. За неимением лучшего я решил допросить пассажиров, которые находились на верхней платформе фуникулера. Начал я с Филипа Лувеля, того, кто первым зашел в кабину. Кто знает? Он мог заметить какую-нибудь деталь, с виду незначительную, которая в дальнейшем ускользнула от следователей.

Филип Лувель — красавец лет двадцати пяти с симпатичным лицом. Забавно, все мужчины с ямочкой на подбородке неизменно производят на меня впечатление добродушных людей. Лувель любил поболтать, говорил он с легким акцентом, выдававшим в нем южанина. Увы! Он рассказывал главным образом о себе. Нет! Он не врач. Он начал заниматься медициной лишь по воле отца, а тот распоряжался всеми деньгами, так что пришлось повиноваться. Но после смерти отца он все забросил…

— Отец владел пивоварней, которую я сразу же ликвидировал. Я видел, как он работал день и ночь и копил, копил. Разве это и есть коммерция?.. Заметьте, что учеба… Вы знаете, сколько мне понадобилось лет, чтобы заполучить свои корочки?

Мне пришлось попотеть, чтобы вернуть его к нашей теме. Но и на этот раз он ухитрился поговорить о себе.

— Я подыскиваю себе что-нибудь на Монмартре, какую-нибудь квартиру с мастерской… Мне сообщили о просторной студии на улице Соль, так же…

— Хорошо! Хорошо!.. Итак, фуникулер остановился. Вы не обратили особого внимания на мужчину, который выходил?

— Если и видел его, то едва. Он быстро вышел. Не уверен, что узнал бы его…

— Когда вы вошли в кабину, ничто вас не поразило?

— Я смотрел лишь на эту несчастную женщину. По ее лицу я сразу же понял, что это была не естественная смерть. А потом я обнаружил шарф, затянутый вокруг ее шеи. Я констатировал, что сердце не бьется…

Я отказался от виски и продолжил свой обход. Прочие свидетели мне ни в чем не помогли.

На следующий день я познакомился с господином Дельвриером. Его разыскали накануне вечером, и он прилетел самолетом. Он пребывал в горе, и мне с ним трудно пришлось. Мне нужно было ему задать всего два или три вопроса. Нет, он не думал, что его жена могла носить с собой что-нибудь ценное; не обнаружил у себя исчезновения каких-либо драгоценностей. Деньги? Безусловно, он не знал, какая сумма находилась у несчастной в момент преступления. Самое большее — десять тысяч франков. Когда ей приходилось оплачивать какие-нибудь сравнительно крупные расходы, Жаклин Дельвриер пользовалась чековой книжкой. Что она могла делать в половине девятого на Монмартре? Он терялся в догадках. У них там не было ни родственников, ни друзей. Я не рассказал ему о револьвере. Он, безусловно, первым бы завел разговор об этой детали, если бы знал о ней. Я снова выразил свои соболезнования и пошел побродить в районе фуникулера.

С часами в руке, я проверил длительность поездки. Это было потрясающе. Надо было обладать действительно необыкновенным хладнокровием и смелостью, чтобы попытаться и осуществить столь рискованный ход за такое ограниченное время. Берту, наверное, сильно изменился в тюрьме. Конечно, туман ему существенно облегчил задачу, но тем не менее… Я исследовал задачу со всех сторон, напрашивался следующий вывод: виновный — Берту. Подталкиваемый нуждой, без средств к существованию, он ничего не замышлял заранее — у него и вправду был один шанс из ста оказаться один на один с пассажиркой! — напасть он решил на месте. Но револьвер? Револьвер?..

Его задержали вечером на выходе из метро, на площади Мобер. Напустив на себя грозный вид, я провел допрос, и он чистосердечно признался. Но выдал мне столь неправдоподобную историю, что я чуть было не пустил в ход руки. Ей-богу, он издевался надо мной! Едва кабинка тронулась, как пассажирка упала без сознания. Ее сумочка раскрылась, и ему оставалось лишь подобрать деньги.

— Сколько?

— Двести пятьдесят тысяч франков.

— Врешь!

Он дал адрес какой-то подозрительной гостиницы по улице Монтань-Сент-Женевьев. На дне чемодана, в рубашке, обнаружили пачки денег. Там было двести пятьдесят тысяч франков.

— Где ты их взял?

— В ее сумке.

— Ты знал мадам Дельвриер?

— В первый раз ее видел.

— Что ты собирался делать в половине девятого на Монмартре?

— Увидеться с приятелем, который назначил мне встречу.

— Где это?

— Площадь Тертр.

— Фамилия, адрес твоего приятеля?

— Не знаю. Я его в кафе встретил.

Мы сменялись поочередно в течение нескольких часов. Чуть не свихнулись. И все время он твердил одно и то же: