Хладнокровное убийство

— Черт, я знаю, что придется быть осторожными. Я знаю, что нас уже объявили в розыск из-за тех чеков. Но мы быстро смотаемся. Хватит и одного дня. Если хапнем по-крупному, можно будет поехать во Флориду. Встретим Рождество в Майами — а понравится, так останемся на зиму.

Но Перри жевал резинку и угрюмо дрожал. Дик спросил:

— Ты чего это, дружок? Думаешь о том, другом деле? Какого черта ты не можешь о нем забыть? Они никогда не найдут никакой связи. Никогда.

Перри сказал:

— Вдруг ты ошибаешься. А если ты ошибаешься, то это Перекладина. — Никто из них прежде не упоминал о высшей мере наказания, принятой в штате Канзас, — виселице, или смерти на Перекладине, как обитатели Канзасской исправительной колонии именовали приспособление, необходимое для того, чтобы повесить человека.

— Комик, — фыркнул Дик. — Ты меня уморил.

Он чиркнул спичкой, намереваясь закурить сигарету, но то, что он увидел при свете вспыхнувшей спички, заставило его вскочить на ноги и подбежать к стойлу для коров. В стойле стоял автомобиль, черно-белый двухдверный «шевроле» 1956 года. Ключ зажигания торчал внутри.

Дьюи был твердо намерен скрыть от «гражданских лиц» все, что касалось решающего прорыва в деле Клаттера, — настолько твердо, что даже пошел на сговор с двумя профессиональными глашатаями Гарден-Сити — Биллом Брауном, редактором «Телеграм», и Робертом Уэллсом, менеджером местной радиостанции. Обрисовывая им ситуацию, Дьюи подчеркнул причину, вынуждающую его придавать соблюдению секретности такое значение: «Помните — всегда остается вероятность, что эти люди невиновны».

Эта вероятность была слишком реальна, чтобы ею пренебрегать. Флойд Уэллс мог просто-напросто все выдумать: заключенные частенько сочиняли подобные истории в надежде на привилегии или на благосклонность официальных лиц. Но даже если каждое слово Уэллса было истинно, как Священное Писание, Дьюи и его коллеги еще не раскопали ни единой надежной улики — «улики, которую можно предъявить суду». Все, что к этому моменту было известно, можно было расценить как редкое, но все же вполне вероятное совпадение. Только из того, что Смит ездил в Канзас к своему приятелю Хикоку, только из того, что у Хикока было ружье такого же калибра, как то, из которого были убиты Клаттеры, и только из того, что подозреваемые запаслись ложным алиби на ночь 14 ноября, еще не следовало, что они непременно и есть убийцы.

— Но мы не сомневаемся, что это они. Никто из нас не сомневается. Не будь мы в этом уверены, мы не объявили бы розыск по семнадцати штатам, от Арканзаса до Орегона. Но имейте в виду: может пройти несколько лет, прежде чем мы их поймаем. Быть может, они разделились. Или уехали из страны. Есть предположение, что они отправились на Аляску, — а на Аляске затеряться нетрудно. Чем дольше они остаются на свободе, тем меньше у нас остается шансов. Честно говоря, если учесть все обстоятельства, у нас вообще мизерные шансы. Мы можем повязать этих ублюдков завтра, но вряд ли сумеем что-нибудь доказать.

Дьюи не преувеличивал. За исключением двух отпечатков сапог — один с ромбическим рисунком, другой с рисунком в виде кошачьей лапки — убийцы не оставили после себя никаких улик. И поскольку они проявили такую заботливость, логично было предположить, что и от обуви, оставившей эти следы, они давным-давно избавились. И от радиоприемника — если принять как факт, что именно они его украли, а с этим Дьюи пока не спешил соглашаться, потому что это казалось ему «нелепо несоразмерным» с масштабом преступления и хитростью преступников; он не мог себе представить, чтобы люди, которые вломились в дом, где надеялись найти набитый деньгами сейф, не найдя его, сочли целесообразным убить всю семью ради нескольких долларов да маленького приемника. «Без признания мы никогда не добьемся их осуждения, — говорил он. — Таково мое мнение. И именно поэтому никакая осторожность не будет излишней. Они думают, что они вне подозрений. Отлично, нам ни к чему, чтобы они узнали обратное. Чем больше они будут уверены в своей безопасности, тем скорее мы их схватим».

Но тайны не заживаются в городке размером с Гарден-Сити. Любой, кто пришел бы в офис шерифа — три практически лишенных мебели, зато переполненных людьми комнаты на третьем этаже здания окружного суда, — сразу почувствовал бы странную, почти зловещую атмосферу. Суета и сердитый гул последних недель сменились вибрирующей тишиной. Миссис Ричардсон, секретарша, личность весьма приземленная, в одночасье начала говорить шепотом и ходить на цыпочках, а те, кого она обслуживала — шериф и его люди, Дьюи и призванная на подмогу команда Канзасского бюро расследований, — стали говорить вполголоса. Складывалось впечатление, что они, словно охотники в засаде, боятся резким звуком или движением спугнуть приближающуюся дичь.

А по городу поползли слухи. «Комната свиты» в гостинице «Уоррен» — кофейня, которая служит для бизнесменов Гарден-Сити подобием частного клуба, — превратилась в пещеру, полную эха предположений и слухов. Например, кто-то слышал, будто некий занимающий высокое положение гражданин вот-вот будет арестован. Или теперь наверняка было известно, что преступление совершено убийцами, которых наняли недоброжелатели Канзасской ассоциации производителей пшеницы — прогрессивной организации, в которой мистер Клаттер занимал важное место. Из множества циркулирующих по городу слухов самый близкий к истине пустил известный автомобильный дилер (он отказался раскрывать свой источник): «Кажется, был парень, который работал у Герба году в 47-м или 48-м. Обычный помощник на ранчо. Говорят, потом он угодил в тюрьму, и там у него появилась уйма времени поразмышлять о том, какой богатый человек Герб. И вот, когда около месяца назад его выпустили на волю, первое, что он сделал, — приехал сюда, чтобы убить и ограбить этих людей».

Но в семи милях к западу, в Холкомбе, и не подозревали о надвигающейся сенсации — в основном потому, что трагедия Клаттеров была запрещенной темой в обоих центрах бесплатных сплетен: на почте и в «Кафе Хартман». «Что до меня, то я не желаю больше об этом слышать, — заявила миссис Хартман. — Я всем сказала — так больше жить нельзя. Никому не доверять, пугать друг друга до смерти. И я повторяю — если хотите об этом болтать, идите в другое место».

Мирт Клэр выразилась еще сильнее: — Люди приходят сюда купить конверт за пять центов и при этом воображают, будто могут просидеть у меня еще три часа и тридцать три минуты, перемывая косточки Клаттерам. Поливать грязью своих соседей. Гремучие змеи, вот кто они такие. У меня нет времени их слушать. Я занимаюсь делом, я — представитель правительства Соединенных Штатов. Как ни крути, история мерзкая. Эл Дьюи и эти резвые копы из Топики и Канзас-Сити видят на три метра в землю, но я не знаю никого, кто продолжал бы надеяться, будто у них есть хоть один чертов шанс поймать преступника. Вот поэтому я и говорю, что разумнее всего заткнуться. Человек живет, пока не умрет, и не имеет значения, как именно он умрет; мертвый есть мертвый. Так чего толку орать, как мешок мартовских котов, только потому, что Гербу Клаттеру перерезали горло? Как ни крути, все это мерзко. Полли Стрингер, которая в школе работает, знаете? Полли Стрингер приходила сегодня утром. Сказала, что только сейчас, когда прошло уже больше месяца, только сейчас дети начинают успокаиваться. И я подумала: что будет, если арестуют кого-то? Это ведь наверняка окажется человек, которого все здесь знают. И вспыхнет такой пожар, что котел опять забурлит, едва начав остывать. А с нас уже хватит волнений, таково мое мнение.

В этот ранний час — еще не было девяти — Перри был первым клиентом в прачечной самообслуживания «Уошатерия». Он открыл свой пухлый плетеный чемодан, извлек оттуда ком рубашек, носков и шорт (одни его, другие Дика), бросил их в барабан и скормил машине жетон — их было куплено в Мексике огромное количество.

Перри был хорошо знаком с работой подобных центров и часто с успехом пользовался их услугами, поскольку обычно спокойное ожидание окончания стирки казалось ему «располагающим к отдыху». Ты сидишь, а одежда сама становится чистой. Но не сегодня. Он был слишком напуган. Несмотря на все его предостережения, Дик настоял на своем. Они вернулись назад в Канзас-Сити — без гроша, налегке и в чужой машине! Всю ночь они гнали краденый «шевроле» сквозь пелену дождя и остановились лишь дважды — чтобы слить бензин из автомобилей, припаркованных на пустынных улицах маленьких спящих городков. (В этом деле Перри, как он сам говорил, не знал себе равных. «Кусок шланга — вот моя кредитная карточка в путешествиях».) Достигнув на рассвете Канзас-Сити, путешественники сначала отправились в аэропорт, где в мужской уборной умылись, побрились и почистили зубы; вздремнув пару часов в зале ожидания, они возвратились в город. После этого Дик оставил своего напарника в прачечной, пообещав вернуться в течение часа.

Когда вещи были выстираны и высушены, Перри вновь упаковал их в чемодан. Было уже больше десяти. Дик, предположительно занятый сейчас «втюхиванием чека», запаздывал. Перри уселся ждать, выбрав скамейку, на которой, всего на расстоянии вытянутой руки, какая-то женщина оставила сумочку; Перри испытал большой соблазн скользнуть рукой внутрь, и только появление владелицы прачечной, дамы, дородностью затмевавшей всех своих сестер по бизнесу, его удержало. Однажды, когда Перри был еще полубеспризорным мальчишкой и жил в Сан-Франциско, они с «китайчонком» (Томми Чанг? Томми Ли?) объединились в команду по «отъему сумочек». Перри с удовольствием — это неизменно поднимало ему настроение — вспоминал их совместные эскапады. «Как-то раз мы крались за одной старой дамой — настоящей старухой, — и Томми схватил ее сумочку. Но она ее не выпустила, а, наоборот, вцепилась, как тиф. Чем сильнее Томми тянул в одну сторону, тем сильнее она тянула в другую. Потом она заметила меня и крикнула: „Помоги же мне!" А я сказал: „Черт, леди, я помогаю ему! и стукнул ее хорошенько. Сбил с ног. Вся наша добыча была девяносто центов, это я точно помню. Мы пошли в китайский ресторан и наелись до отвала».

С тех пор жизнь его мало изменилась. Перри стал на двадцать дурацких лет старше, на сотню фунтов тяжелее, но его материальное положение не улучшилось ни на йоту. Он по-прежнему оставался (человек с его интеллектом, с его талантами — просто невероятно!), так сказать, уличным мальчишкой, зависящим от краденых грошей.

Часы на стене продолжали приковывать его взгляд. В половине одиннадцатого Перри начал волноваться; в одиннадцать его ноги пронзила боль: вечный спутник Перри, признак приближающейся паники — «гон волны». Он проглотил таблетку аспирина и попытался выбросить из головы — или по крайней мере смазать — яркую кавалькаду образов. Процессию страшных видений: Дика арестовывают во время заполнения фальшивого чека или останавливают за незначительное нарушение правил движения (и обнаруживают, что он за рулем «горячей» машины). Весьма вероятно, в это самое время Дик сидит под арестом в окружении красногалстучных детективов. И они говорят не о мелочах: фальшивых чеках или краденой машине. Убийство — вот тема допроса, ибо каким-то образом связь, которую, по мнению Дика, никто не мог найти, была все же найдена. И как раз в эту минуту полицейские машины Канзас-Сити мчатся к «Уошатерии».