Хлеб - имя существительное

– Ты, Вась, подежурь тут. А я догоню ее.

Вернулись Петька и Марфуша только вечером. Васька ни о чем их не расспрашивал – ему-то что? Мало ли люди дурачатся! Передав пост Петьке и Марфуше, он преспокойно спустился вниз, залез в небольшой шалашик, сооруженный для них все тем же Каплей, и тут же заснул.

А Петька и Марфуша опять глядели в ночное небо, считали звезды, но были тихие, не говорили друг другу ничего, да и чего они могли сказать?..

Сказали они это главное для обоих слово гораздо позже, в канун войны. Провожая однажды ее до калитки, Петька задержался, взял Марфушу за голову обеими руками, повернул к себе и, глядя прямо в ее забеспокоившиеся глаза, сказал взволнованно:

– Журавушка моя!..

– Ты что?

– А помнишь нашу вышку в поле, журавлей?..

Марфуша помнила.

В ту ночь она впервые не закрыла перед ним калитку. А на третий месяц ее замужества Петра позвала в райвоенкомат повестка. Прямо от райвоенкомовского крыльца вместе с Василием и другими селянами направились на станцию. Там ждал их эшелон. Провожала обоих одна Журавушка – так звал теперь жену Петр. Провожала и не знала, что навсегда... А погиб он уже за Днепром, в сорок третьем.

Дивизия наступала в Кировоградской области. Декабрьской лунной ночью пехотинцы, в том числе и отделение Петра, расположились на окраине большого селения Калиновка. В снегу вырыли временные, неглубокие окопы. Ждали утра. Петр, прикрывшись полушубком, лежал на спине и, по обыкновению, когда выпадала такая минута, глядел из-под ушанки в студеное ночное небо. Звезд было много, луна кособочилась чуть ли не над самой головой Петра. Млечный Путь распростерся над миром и вел куда-то свою бесчисленную звездную армию. Из армии этой падал, срывался то один, то другой подстреленный каким-то невидимым врагом боец, но армия не уменьшалась от этих потерь и продолжала свое вечное, никем и ничем не остановимое шествие.

Я представляю себе и эту ночь, и Петра в его снежном окопчике.

«Вот так же и мы тут, на земле, – мог бы подумать Петр в такую минуту и сам подивился бы неожиданному сравнению. – Идем, убивают нас, падаем, оставляем в земле одного, другого, армия же не уменьшается. Идет себе и идет вперед. И никому уж не остановить нас...»

Он не успел довести своей мысли до конца. Все оборвалось как-то в один миг. В миг этот что-то вспугнуло рядом снег, он султаном метнулся вверх, колючий и неожиданно горячий. И все. Больше ничего уж для Петра не было, потому что не было уже и самого Петра.

Двадцать лет спустя, в который уж раз, приехал я в Выселки. Как всегда, в первый же день потянуло в поля. Только что начали убирать хлеб. В шестьдесят третьем он вышел негустой: замучили засуха и жук кузька, вреднейшее существо, неизвестно для какой надобности придуманное природой. Комбайнеры прилаживали машины, вздыхали, шелуша нетучные колосья. Меж ними был и дедушка Капля. Он вздыхал больше всех, но это уж, видать, по старческой своей привычке.

– И сторожить-то, ребятки, мне, кажись, будет нечего. Придется подписать всеобщее и полное разоружение. Сдам свою орудью на склад, а сам подамся в космонавты.

– Устарел ты, дед, для космонавтов.

– Не скажи, Василий! Стар-то я стар, это верно. Это всяк видит невооруженным, как говорится, взглядом. Но зато легкий, как перышко. Во мне фунтов двадцать будет – не боле. Самый раз в космонавты.

– Тогда уж и старуху бери с собой.

– А это еще зачем? Она мне и на земле надоела.

– Как зачем? А кто ж кальсоны за тобой будет стирать?

Механизаторы расхохотались. Капля же был невозмутим.

– На небесах кальсоны ненадобны. Там комбинезон да еще... как его.... этот самый, скандфар...

– Скафандр, – уверенно подсказал Василий.

– Ну, это шапка такая круглая, стеклянная на голове... – начал было Капля.

– Не стеклянная, дед.

– А какая же, по-твоему? Ты что, Василий, уж не родственник ли Валюшке Терешковой али там самому Гагарину, а?

– Родственник не родственник, а знаю, – важно сказал Василий.

– А говорят, днями кто-то на саму аж Венеру полетит, – мечтательно объявил Капля.

– Враки, – сказал Васька. – На Луну еще надо сначала слетать.

– На Венеру, стало быть, не хошь? Боишься? Хм, – хмыкнул дед явно какой-то своей грешной мыслишке. – Ну, валяй на Луну, это поближе, побезопасней...

– Дед, – перебил вдруг Васька. – А помнишь, чай, как мы тут с тобой коровам хвосты крутили? А теперь на Венеру тебя потянуло. Ишь ты!..

Все смолкли. Где-то, под самым Млечным Шляхом пророкотал реактивный самолет. Прочертил небо не то падающий метеорит, не то очередной спутник.

– Да, подкузьмил нас хлебец, – опять вздохнул Капля.

– А в Заволжье, говорят, урожай невпроворот.

– Стало быть, и мы не пропадем.

И снова все оживились, заговорили.

Василий глядел на небо и думал о чем-то своем, может быть, далеком, может быть, близком – кто его знает. Может, на какой-то из тех далеких и загадочных звезд тоже сидят где-то сейчас люди и думают все о нем же, о хлебе. А как же иначе?..

Вечный депутат

Теперь уже не все в Выселках помнят, когда Акимушку Акимова впервые избрали депутатом. Во всяком случае, на его депутатской памяти сменилось не меньше полутора десятка председателей и такое же количество секретарей сельского Совета.

По профессии Акимушка – кузнец, единственный на все село. Кузнецом был его дед, был кузнецом и его отец, тоже Аким Акимов.

Акимушка-младший в кузне отца исполнял обязанности и молотобойца, и горнового. Не тогда ли высельчане начали присматриваться к рослому, добродушнейшему пареньку, готовому в любой час и в основном безвозмездно исполнить любую их просьбу: одному подковать лошадь, другому смастерить ведро, третьему набить обруч на кадушку, четвертому ошиновать колесо.

После смерти отца Акимушка стал единственным хозяином кузницы. Ему помогали теперь его старшие сыновья. Все, однако, заметили, что Акимушкино предприятие нисколько не обогащало хозяина, в то время как кузнецы в других селениях всегда были людьми большого достатка. Крыша на Акимушкиной избе прохудилась, жуткими ребрами стропил наводила уныние на прохожих, бросивших на нее мимолетный взор; починить избу, перекрыть крышу было некогда: кузня забирала все время и все силы, нанять кровельщика тоже было не на что – Акимушка брал плату лишь за большие услуги, за малые не брал ни копейки. А так как малыми считались у него все те, о которых поминалось выше и с которыми, главным образом, и шли односельчане в кузницу, то и получалось, что Акимушка трудился для блага кого угодно, только не своего. Мужички, наиболее ухватистые и предприимчивые, такие, скажем, как Василий Куприянович Маркелов, унося от Акимушки какую-нибудь починенную вещицу, ухмылялись про себя: «Дуралей же ты, Аким! Стоишь возле деньжищ и не гребешь их пригоршнями!» Иногда советовали:

– Да бери хоть по пятачку. Не то пустишь семью по миру.

Акимушка отмалчивался, думая, в свою очередь: «Черта с два с вас возьмешь! Приучил вас так – все бесплатно. А попроси семик – взвоете, живодером обзовете ай еще как, знаю я вас!» И не брал. И разорился бы. И вылетел бы в ту самую кузнечную трубу, из которой круглые сутки попыхивал душистый дымок, милый сердцу коваля. И скорее всего действительно пошел бы по миру со всей своей большой семьей, если бы не началась коллективизация.