Хлеб по водам
Шрифт:
Мальчишка злобно ухмыльнулся:
— Не беспокойтесь, профессор, буду носить свою пурпурную тогу, не снимая. Ведь мне вовсе не хочется, чтобы вас вышибли с работы.
Стрэнд поднялся, заплатил по счету и сказал, что увидятся они теперь в новой школе и что, кстати, согласно правилам, курить там дозволяется только в подвальном помещении главного здания. И за этим очень строго следят старосты.
«Помоги тебе Бог», — подумал Стрэнд.
И вышел в теплую и душную ночь.
По приезде в Данбери он заметил, что служанка, которой он до сих пор в глаза не видел, побывала в доме, повесила шторы и застелила две кровати. Надо проследить, чтобы Лесли наряду с прочими вещами не забыла перевезти их большую двуспальную кровать. После той ужасной ночи
Итак, Стрэнд уселся за письменный стол, освещенный лампой с зеленым стеклянным абажуром, взял студенческую тетрадь, которую купил в городе, и начал писать.
Я начинаю новую жизнь и собираюсь отныне вести дневник. Возможно, если буду записывать все или хотя бы часть того, что происходит, это рано или поздно сложится в определенную картину. Что со временем поможет лучше понять происходящее. Все меняется, вот и меня захватят и несут куда-то события и перемены. Время поджимает, и я начал чувствовать свой возраст. Если история есть инструмент к пониманию прошлого, то эти небольшие каждодневные записи настоящего могут помочь угадать будущее.
Настал сезон расставаний. Сперва Элеонор: она счастливо уплывает к новому мужу и новой профессии, оставляет город, в котором родилась, и удаляется, наспех поцеловав в щеку и махнув рукой на прощание. Затем мы говорим прощай Кэролайн — правда, тут особого счастья не наблюдается. Нет, врач уверяет, что прогресс налицо. Но какой прогресс? Поскольку девочка до сих пор еще носит повязки, невозможно сказать, как она будет выглядеть, когда их снимут. Вообще она перенесла все это очень мужественно, и как-то раз я даже слышал, как она весело мурлыкает что-то под нос, складывая вещи и готовясь к переезду в Аризону. Лесли собирается ехать с ней и помочь устроиться на новом месте, хотя Кэролайн воспринимает эту идею очень болезненно.
Хотя сам я вовсе не в восторге от того, что пока мне пришлось переехать в Данбери одному, убежден, что Кэролайн нельзя на первых порах оставлять одну, и так ей и сказал. Это ее напускное спокойствие и вымученное мурлыканье с самого начала показались мне фальшивыми. Как-то раз, когда Лесли не было дома, я проходил мимо двери в ее комнату и услышал рыдания. Отворил двери и увидел: девочка забилась в уголок, сидит на полу, бьется головой о стенку и рыдает. Подбежал к ней, присел рядом, обнял, и вскоре она успокоилась. Вытерла глазки тыльной стороной ладони и выдавила улыбку. «Это иногда со мной случается, папа, — сказала она. — Находит что-то такое — наверное, из-за дождя».
И Лесли меня тоже очень беспокоит. Хотя с виду она все такая же и полностью владеет собой, в ней произошли кое-какие небольшие изменения. Она всегда была так уверена в себе, но в последние дни пребывания в Нью-Йорке я порой заставал ее в полной растерянности. Рассеянная, притихшая, она бесцельно блуждала по комнатам, то с какими-то книгами в руках, то с нотами, точно не зная, что с ними делать. И совала их в разные неподходящие места, а потом принималась искать — столь же рассеянно — лишь для того, чтобы переложить в не менее странное место.
Ни с Лесли, ни с Кэролайн я ни разу не заговорил о том, как получилось, что у девочки сломан нос. Мне кажется, Кэролайн хочется поскорее забыть об этом. И о том, что она нам солгала. И мне даже страшно подумать о том, что будет с Лесли, если она узнает правду. Я сам порой не хочу в это верить. Если бы я стал свидетелем того, как этот мальчишка ее избивает, и под рукой оказалось бы смертоносное оружие, то, боюсь, я бы его убил.
Рука у Стрэнда дрожала, и он перестал писать и сидел, тупо уставившись на последний абзац. Обычно аккуратный и четкий почерк изменился, превратился в почти не поддающиеся прочтению каракули.
Он отложил ручку и отодвинулся от стола. Время, только что понял он, не смогло излечить от почти невыносимых приступов ярости, первый из которых он испытал тогда, в больничном коридоре, когда Хейзен рассказал ему о том, что произошло с Кэролайн.Джимми бы сказал, что он слишком болезненно реагирует. Но родители и созданы для того, чтобы болезненно реагировать на все происходящее с их детьми.
Стрэнд поднялся и подошел к стеклянным дверям, открывающимся в сад. Распахнул их, вышел и глубоко и жадно вдохнул ароматный ночной воздух, пытаясь успокоиться. Жаль, подумал он, что не догадался купить в городе бутылку виски.
Он поднял голову и взглянул на небо. Звезды на темном бездонном фоне казались такими яркими. Над горизонтом поднимался узенький серп луны; листва больших деревьев в дальнем конце сада тихо шелестела под слабым ветерком, отбрасывая неровные мигающие тени на влажную от росы траву. «Если бы я мог забыть прошлое, — подумал он, — или хотя бы как-то смириться с ним, я был бы здесь счастлив».
Наутро он проснулся рано, позавтракал в столовой главного здания вместе с другими преподавателями, не испытывая ни малейшего желания примерить полсотни слышанных вчера имен к новым лицам. После завтрака пошел в город, наслаждаясь свежестью утра и любуясь ребятишками, что играли с собаками на лужайках возле аккуратных маленьких домиков, мимо которых он проходил. В городе он купил «Нью-Йорк таймс», но первого же взгляда на заголовки оказалось достаточно, чтобы отказаться от чтения. И он сложил газету, решив прочесть ее позже. Утро, такое солнечное и свежее, вселяло в сердце надежду, не хотелось портить его скверными новостями. Вот вечером, в меланхолично надвигающихся сумерках, таящих намек на бренность и непостоянство всего живого, самое время узнать, что происходит в Вашингтоне, Иране, Москве, Иерусалиме, а также странах южного полушария.
Изо всех сил стараясь следовать совету доктора Принза и ничего не принимать близко к сердцу, Стрэнд вернулся к своему дому в кампусе. И увидел, что на ступеньках перед запертой дверью сидит огромный чернокожий мужчина. Мужчина — нет, подумал Стрэнд, ему ведь не больше восемнадцати, несмотря на внушительный рост, — вежливо поднялся навстречу.
— Мистер Стрэнд? — спросил он.
— Да.
— Я Александр Роллинз, — сказал юноша. — Приписан к этому дому.
Они обменялись рукопожатием, и Роллинз застенчиво улыбнулся.
— Вообще-то я член футбольной команды и обычно ночую с ребятами в Вортингтоне, но тут подумал, если вы не возражаете, конечно, что лучше переехать загодя. А то в день приезда, мне говорили, тут начинается такая суматоха, кругом снуют мамы и папы…
У него был низкий бархатный голос и типичный для жителя Новой Англии акцент. И Стрэнд вдруг подумал, что парня следует заставить всерьез заняться пением. Он обязательно расскажет Лесли об этом Роллинзе.
— Ну конечно, почему нет, — сказал он. — У вас комната под номером три на верхнем этаже. — Архивариус передал ему список девяти учеников, которые должны были жить в этом доме, и разбил их на пары в алфавитном порядке, по двое мальчиков в комнате. Девятому же предназначалась небольшая, но отдельная комнатка. Роллинз должен был делить спальню с Ромеро. Архивариус не сказал Стрэнду, что он черный. Точнее, не черный, а темно-коричневый. — Надеюсь, она вам понравится.
— Уверен, что понравится, сэр, — сказал Роллинз. — Я тоже здесь новичок. Получил стипендию на год, от футбольного клуба. Играл за школьную команду в моем родном Уотербери, и, надо сказать, был не самым лучшим из учеников. — Он усмехнулся. — Ну и все решили, что надо дать мне еще один шанс посидеть хотя бы год за книжками, если потом я хочу поступить в заведение типа Йеля.
— Моя дочь тоже получила стипендию по легкой атлетике. И ее приняли в небольшой колледж в Аризоне, — сам не зная почему, вдруг выпалил Стрэнд и ощутил нечто вроде прилива гордости. — Она бегунья.